Сущность теории «татэ сякай» Т. Наканэ состоит в признании господства в японском обществе структур с «вертикальным принципом организации», основанным на социальных отношениях между двумя индивидами. В то время как в других обществах мира группы формируются, как считает автор теории, на основе «горизонтального принципа общей принадлежности», в Японии базой для создания групп служит единство «рамки» или «места» действия. Склонность японцев подчеркивать положение в пределах «рамки», а не принадлежность к универсальной группе находит, по мнению Наканэ, свое выражение в том факте, что при знакомстве с другим человеком японец, определяя свою социальную позицию, отдает предпочтение месту своей работы, т. е. учреждению, где он работает, а не профессии. Он скорее скажет: «Я из издательской группы В», чем «Я — наборщик».

Такого типа группа в современной Японии, по мнению Т. Наканэ, — является воплощением на неформальном уровне черт традиционной семьи «иэ» как хозяйственной единицы, характерной особенностью которой было признание особой важности для человека (среди различного типа человеческих отношений) именно отношений в его «иэ». Хотя послевоенные реформы юридически отменили старые формы семейно-родственных отношений и фактически способствовали ликвидации системы Оолыних клановых семей «иэ», эта система продолжает сохранясь свою силу, поскольку, как пишет Т. Наканэ, «в основе своей японцы очень консервативный народ. При столь консервативных корнях вы можете делать самые радикальные вещи и а со же время быть уверены, что это не затронет ваших основ» [42, с. 60]. Роль «большой семьи» «теперь играет компания», — заявляет японский социоантрополог [43, с. 8]. Более того, она: утверждает, что в японских компаниях сохраняется традиционная «семейная атмосфера» в отношениях между предпринимателями и наемными работниками. Эту структуру отношений: Наканэ переносит и на японское общество в целом, заявляя, что в ней причина отсутствия в обществе классовых отношений и антагонизмов. «Даже если в Японии, — пишет она, — можно-обнаружить социальные классы, подобные европейским или чем-то отдаленно напоминающие их, в реальном японском обществе эту стратификацию едва ли можно считать функциональной, поскольку она в действительности не отражает социальной структуры. В японском обществе реально не то, что рабочие борются против капиталистов или управляющих, а то, что компания „А“ борется против компании „Б“. Антагонизмы и конфликты между управляющими и рабочими в Японии, бесспорно, являются „домашней“ проблемой, и, хотя основные различия между ними таковы же, что и во всем остальном мире„причину, по которой они не могут в Японии превратиться в энергично и непосредственно влияющую на все общество проблему, следует искать в групповой структуре и природе всего» японского общества» [43, с. 87].

Другой сторонник теории исключительности японцев — Дои-Такзо утверждает, что в японском обществе господствует психология «амаэ», ориентирующая японца на зависимость от другого и стимулирующая благожелательное и снисходительное отношение к нему тех, от кого он зависит. Дои пишет: «Особая восприимчивость японцев к амаэ стала причиной акцентирования вертикальных отношений в японском обществе» [10, с. 23]. По его мнению, «амаэ» — психологический фундамент всех сфер японской общественной жизни и всех периодов ее истории. Именно этот принцип, по словам Дои, положен в основу идеологии почитания императорского дома, присущей «традиционной социальной системе Японии» [10, с. 64]. На этом основании утверждается, что японцы не могут принять понятия «свобода»-(в западном смысле этого слова), поскольку «свобода в японском понимании подразумевает „эмоциональную зависимость“ и практически для японца свободы на существует» [10, с. 107–108].

Как видно из приведенных выше примеров, в концепции Наканэ и Дои отвергаются возможности не только марксистского анализа капиталистического общества Японии из-за ее «культурной специфики», делающей, по их мнению, недействительными для страны ряд проблем, в первую очередь классово антагонистических отношений, но и существования в Японии буржуазнодемократических институтов, поскольку они не находят почвы в «японской культурной традиции». В то же время многие реакционные институты и идеологии включаются непосредственно в число «японских традиций» и объявляются «специфически японскими».

Теории «татэ сякай» и «амаэ» были остро критически встречены как учеными-марксистами [16], так и частью буржуазных исследователей [23]. Если первые указывали не только на фактические и методологические ошибки, но и на буржуазно-националистическую идейную позицию их авторов, на их попытки отрицать классовые антагонизмы в японском обществе, то вторые в основном подчеркивали лишь фактические и методологические недостатки.

Начавшийся в конце 60-х годов бум «национального самоанализа» представлял собой фактически поиски правящими кругами Японии идеологической платформы для укрепления своих позиций в обществе путем сплочения различных слоев национальной буржуазии и тяготеющих к ней групп общества.

Разразившийся в 1973 г. экономический кризис на некоторое время приостановил рост националистических настроений, свидетельством чему было сокращение доли японцев, поддерживавших в обследовании японского национального характера мнение о своем «превосходстве» над западными народами. Однако после выхода из кризиса, по мере развертывания японскими компаниями широкого наступления на позиции конкурентов из ведущих капиталистических стран на международных рынках, националистические настроения в Японии поднялись с новой силой. Более того, в идеологии правящих кругов Японии появилась тенденция к переходу от поисков «национальной идентичности» к «интернационализации» японского национализма, к экспопту «японской идеологии», сопутствующей энергичному наступлению японского капитала на позиции западных компаний.

Благоприятным фоном для подъема национализма и появления в его теоретических обоснованиях нового качества стали многочисленные выступления и публикации видных политиков, экономистов, бизнесменов, журналистов, призывавших Запад «учиться у Японии» и даже, более того, «японизироваться», поскольку на сегодня «Япония — страна номер один» [44]. Этот феномен получил в европейской и американской печати название «японского бума», некоторые считают его своего рода болезнью— «япономанией» или «японофилией». Французские исследователи Ф. Брикне и Ж.-П. Сандрон именуют эту форму «заболевания» словом «японит». «Японит, — пишут они, — в общем неострое заболевание, которое проявляется чаще всего в неопасных симптомах: пациент говорит о гармонии „ва“, о кружках контроля качества, о „ринги“ Но японит может привести и более острый характер, как об этом свидетельствует пример Дэвида Бромберга, ратующего за „тотальную япониза-„ию“ американца. Использование его метода на предприятии в Аризоне представляет собой тяжелую форму заболевания. Она заключается во введении системы бонусов, раздаче рабочим и служащим кимоно, транспортировке рабочих в автобусах умышленно небольших размеров, с тем чтобы в них было ощу. щение скученности, замене передававшихся на заводе через громкоговорители традиционных песен старого Юга японской музыкой. Но Дэвид Бромберг хочет пойти дальше и пытается теперь убедить своих работников жить вместе с семьями в небольших комнатах, отделенных ширмами от остальной квартиры» [36, с. 180].

Предлагали другим капиталистическим странам изучать, перенимать и осваивать «японский быт», следовать «японской модели» и такие ведущие идеологи Запада, как Ж.-Ж- Серван-Шрайбер, Э. Фогель, П. Дракер, Ф. Гибни. Так, в Бельгии министр по делам экономики убеждал своих сограждан, стать «японцами Европы», чтобы справиться с экономическими трудностями. В западном взгляде на Японию возник «новый образ», который французский исследователь из Евро-азиатского центра в Фонтебло Ж-П. Леманн назвал «новым японизмом» [39]. Одновременно в Японии начал складываться новый взгляд на Запад— «новый оксидентализм», или «новый вестернизм». В этом «новом взгляде» Япония и Запад как бы поменялись ролями: если раньше первая была на положении ученика, а второй — учителя в области технологии, экономики, управления и организации производства, то с середины 70-х годов наставником уже выступала Япония, а Европа и Америка брали у нее «уроки». Как отметил английский историк Э. Уилкинсон, это означает, что теперь «Япония будет сама все больше и больше смотреть на себя как на модель для других стран. Она будет испытывать большое желание создать на основе собственного опыта свои представления для передачи другим странам (и не только развивающимся) и внесения своего вклада в просвещение как Запада, так и Востока… Япония больше не в состоянии помещать себя на культурной периферии великих держав, она должна будет сама действовать как источник культуры для других» [45, с. 158].