Баако отвернулся и увидел свою мать: она подошла совершенно бесшумно и теперь смотрела на брата и сестру широко открытыми, радостными, детскими глазами, а когда Баако ее заметил, проговорила:

— Ай-ай-ай, это что же: сестра завлекает брата или, наоборот, брат сестру?

— Мужчина попадается в женскую паутину, потому что женщина умнее мужчины, — сказала Араба, отпуская руки брата. Присутствие еще одного человека успокоило ее, теперь она не боялась, что останется наедине с младенцем, а поэтому расслабилась, вытянула ноги и опустила голову на подушку. Зато лицо матери вдруг стало тревожным.

— Ох, до чего же это трудно — растить детей, — сказала она.

— Так ведь они уже кончились, твои трудности, — заметила Араба. — Баако-то с нами. Дождались наконец. — Баако ощутил тупую тяжесть в затылке, усиленную тягостным для него молчанием, которое, как он с тоской понимал, ему следовало заполнить — звуками, словами, обещаниями, быть может. Но он не мог заставить себя говорить, и ему становилось все хуже, все невыносимей. Тогда заговорила его мать.

— Араба, — начала она, — я, конечно, понимаю, ты еще не совсем оправилась, но скажи: тебе не кажется, что этот младенец поторопился и выбрал ужасно неподходящее время, чтобы появиться на свет?

— Ох, мама, я так счастлива, что он у меня есть, и не надо мне, чтоб было по-другому!

Лицо матери посуровело.

— Да я не об этом толкую. — Она помолчала. — Я говорю про Выход в мир.

Араба удивленно и непонимающе уставилась на свою мать, но, видимо, постепенно до нее дошло, в чем дело, потому что она даже села на кровати, а ее лицо стало серьезным и озабоченным.

— Поняла наконец? — спросила Эфуа.

— Да понять-то поняла…

— Тогда вот что надо сделать…

— Что это у вас за таинственные дела? — вмешался Баако. — Или мне не полагается знать?

Какие там таинственные! — отмахнулась Эфуа.

— Вас, мужчин, эти земные дела не касаются, — насмешливо сказала Араба. — Разве Наана тебе не объясняла, что такое мужчина? — Она расхохоталась. — Ну, тогда слушай. Мужчина — это дух, таинственный и свободный, он очень ненадолго спускается к нам и живет в теле, подаренном ему женщиной, продолжательницей рода; он живет, как в ловушке, как солнечный луч, который случайно заглянул в мышиную норку. — Араба хохотала так неудержимо и громко, что ей стало больно. Она попыталась сдержаться, успокоилась и закончила: — Мужчины, значит, просто призраки, духи, вот что говорит Наана.

Матери почему-то не понравился этот рассказ, она нахмурилась и замолчала. Потом, после угрюмой паузы, сказала:

— Сегодня уже третий день с тех пор, как пришел наш маленький странник. Где у тебя календарь?

Баако снял со стены огромный календарь. Вернее, сам календарь был обычных размеров — большой была яркая картинка, рекламирующая какое-то снадобье под названием «Супер-экстра-отбеливающий крем». Она изображала двух африканцев с успешно отбеленной кожей ядовито-желтого цвета. Вокруг них и чуть сзади толпились черные люди, с восхищением взирающие на отбеленную пару.

Эфуа взяла в руки календарь, несколько секунд завороженно рассматривала картинку, потом перевела взгляд ниже.

— Какое у нас сегодня число? — спросила она.

— Двадцать восьмое сентября, — ответил Баако.

— Месяц, значит, почти кончился, — сказала Эфуа. — Хм, среда… Да, плохое время. Что же нам все-таки делать с Выходом в мир?

— А я думал, что существуют традиционные сроки, — вмешался Баако. — Ну, неделя там, месяц после рождения. Разве нет? — Но ни сестра, ни мать, казалось, не слышали его слов.

— Уже через неделю после получки от ритуала не будет никакого проку, — сказала Эфуа.

— Что верно, то верно, — энергично поддержала ее Араба. — У нас ведь теперь как? Пара дней — вот тебе и вся получка.

— Правильно, — сказала Эфуа. — Выходит, надо собирать народ в первую субботу после получки.

— А когда у нас в этом месяце получка? — спросила Араба.

— Что-то я как следует не помню, — ответила Эфуа.

— У ответственных работников — двадцать шестого сентября, — нараспев произнес Баако, стараясь, чтобы сестра и мать не заметили сарказма в его голосе, — у рядовых работников — двадцать девятого сентября, у рабочих — третьего октября. Я вычитал это на доске приказов в телестудии. — Сарказма никто не заметил.

— Так. Восемь дней ему исполнится… четвертого, — сказала Араба.

— А вот и не четвертого! — Баако заговорил с детскими интонациями. — Сентябрь проходит в тридцать дней…

— Значит, пятого?

— Пятого.

— Четвертое — вторник, пятое — среда, — подсчитала Эфуа удрученно. — Бесполезное дело. А суббота — второго.

— Придется назначить Выход в мир на второе.

— Дался вам этот календарь! — воскликнул Баако. — Неужели вы так уж обеднели, что хотите заработать на ребенке?

— Знаешь что, сынок, — резко сказала Эфуа, — ты нам тут не проповедуй!

Баако замолчал и стал смотреть на ребенка, краем уха слушая разговор женщин; вмешиваться он больше не пытался.

— А мы успеем? — спросила Араба.

— Не беспокойся, — ответила Эфуа, — я все сделаю. Только вот Квези-то согласится?

— Будь уверена, согласится.

— Откуда ты знаешь?

— А у меня есть секретное оружие.

— Какое еще оружие?

— А вот какое, — показала Араба.

— Ох, бесстыдница!

— А кто меня спросил про мое секретное оружие? — Обе рассмеялись.

— Только ты это брось. Где уж тебе думать про твое оружие после таких родов.

— Вот в том-то все и дело. Повитуха сказала, чтобы Квези ко мне два месяца не подступался. А если он не будет меня слушаться, так я и все три проболею. Пусть походит три месяца голодный.

— Араба, — захохотала Эфуа, — он ведь свихнется, пожалей хотя бы его мать.

— Пусть поголодает, ничего ему не сделается. Почему все мучения достаются только нам? Они, значит, побалуются — и деру, а мы одни расхлебывай?

— Смотри, Араба, — сказала Эфуа, — как бы он с голоду не стал рыскать по улицам — вроде бездомного кобеля.

— Глупости, мой Квези не такой, — ответила Араба. — Он мне говорил, что слаще меня не бывает. Нет, об этом я не беспокоюсь.

— Что ж, твое счастье, — сказала Эфуа. — Я бы на твоем месте… — Но в этот момент послышался скрип калитки, и она встала. — Ага, вот и он. Я пойду. А то ему покажется, что у нас тут семейный заговор против него.

— Не бойся, — сказала Араба ей вслед. — Он знает, что Баако всегда держит его сторону.

Квези принес объемистый пакет и, смущенно ухмыляясь, водрузил его на женину кровать.

— Что это? — спросила Араба.

— А ты не торопись, — ответил Квези, повернулся к ней спиной и принялся разворачивать пакет. Когда обертка была снята, он стремительно повернулся к жене и показал ей подарок — электрический вентилятор с длинными массивными лопастями, хромированным кожухом и тремя кнопками на серо-металлической подставке.

— Ух ты, вентилятор! — радостно воскликнула Араба, но тут же притихла и прижала правую руку к животу. — Ой, Квези, огромное тебе спасибо. На меня вдруг столько всяких радостей свалилось. — Она улыбнулась, но Баако видел, что по ее щеке поползла слезинка. Однако сестра сразу же подмигнула ему, еле заметным кивком показав на дверь, и он понял, что она хочет немедленно взяться за обработку мужа. Он молча вышел и отправился в свою комнату.

Образы вооруженных людей, испуганных птиц, мечущихся над саванной, и сонмы яростных насекомых, в смертельной схватке разгрызающих хитиновые панцири врагов, кружились в уме Баако, когда ему вдруг послышалось, что кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — крикнул он, но продолжал читать, пока не кончил абзац.

— Ты занят? — услыхал он голос Квези. — Извини, пожалуйста. — Но Баако уже дочитал до красной строки и, заложив в книгу карандаш, закрыл ее.

— Да нет, — ответил он, — входи. — Потом, приподнявшись на постели, добавил: — Присаживайся. Мне вовсе не обязательно в один прием дочитывать ее до конца.