«По прибытіи въ Ковно, мы провели цѣлый день въ хожденіи изъ одного полицейскаго участка въ другой. Вечеромъ насъ отвели въ женскую тюрьму, гдѣ смотрительница ругалась съ старшимъ надзирателемъ, угрожая выбить ему зубы. Арестантки увѣряли меня, что она нерѣдко приводитъ въ исполненіе подобнаго рода угрозы… Здѣсь мнѣ пришлось провести цѣлую недѣлю среди воровокъ, убійцъ, и женщинъ, арестованныхъ „по ошибкѣ“. Несчастіе объединяетъ людей, поэтому каждая изъ насъ старалась облегчить жизнь другимъ; всѣ онѣ были очень добры ко мнѣ и всячески старались утѣшить меня. Наканунѣ я ничего не ѣла, такъ какъ арестанты въ день ихъ прибытія въ тюрьму не получаютъ пайка; я упала въ обморокъ отъ истощенія и арестантки накормили меня, выказавъ вообще необыкновенную доброту ко мнѣ. Тюремная надзирательница своеобразно выполняла свои обязанности: она ругалась такъ безстыдно, употребляя такія выраженія, какія рѣдкій мужчина рѣшится произнести даже въ пьяномъ видѣ… Послѣ недѣльнаго пребыванія въ Ковно, я была выслана пѣшимъ этапомъ въ слѣдующій городъ. Послѣ трехъ дней пути мы пришли въ Маріамполь; ноги мои были изранены и чулки пропитались кровью. Солдаты совѣтовали попросить, чтобы мнѣ дали подводу, но я предпочла физическую боль выслушиванію ругани и грязныхъ намековъ со стороны конвойнаго начальства. Несмотря на мое нежеланіе, солдаты повели меня къ конвойному офицеру, который заявилъ, что если я могла идти въ теченіи 3-хъ дней, то смогу идти и еще одинъ день. На слѣдующій день мы прибыли въ Волковыскъ, откуда насъ должны были выслать на прусскую границу. Я и еще пять арестантокъ были временно помѣщены въ пересыльную тюрьму. Женское отдѣленіе было полуразрушено и насъ посадили въ мужское… Я не знала, что мнѣ дѣлать, такъ какъ негдѣ было даже присѣсть, развѣ что на поразительно грязномъ полу; но на немъ не было даже соломы и вонь, поднявшаяся съ пола, немедленно вызвала у меня рвоту… Отхожее мѣсто было нѣчто вродѣ обширнаго пруда, черезъ который была перекинута полусломанная лѣстница; она сломалась окончательно подъ тяжестью одного изъ арестантовъ, попавшаго такимъ образомъ въ смрадную грязь. Увидавъ это отхожее мѣсто, я поняла причину омерзительной вони въ пересыльной тюрьмѣ: прудъ подходилъ подъ зданіе и полъ его былъ пропитанъ и насыщенъ экскрементами.

„Здѣсь мнѣ пришлось прожить два дня и двѣ ночи, проведя все время у окна… Ночью внезапно открылась дверь и въ камеру были втолкнуты съ ужасными воплями пьяныя проститутки. Вслѣдъ за ними былъ введенъ помѣшанный, совершенно нагой. Арестанты обрадовались ему, какъ забавѣ, додразнили его до бѣшенства и онъ, наконецъ, упалъ на полъ въ судорогахъ съ пѣной у рта. На третій день, еврей-солдатъ, служившій при пересыльной тюрьмѣ, взялъ меня въ свою комнату, крохотную камеру, гдѣ я и помѣстилась съ его женой… Многіе изъ арестантовъ разсказывали мнѣ, что они были арестованы „по ошибкѣ“, сидѣли по 7–8 мѣсяцевъ и не высылались заграницу вслѣдствіе будто бы неполученія какихъ-то документовъ. Можно себѣ представить ихъ положеніе, послѣ семимѣсячнаго пребыванія въ этой омерзительной обстановкѣ, не имѣя даже возможности перемѣнить бѣлье. Они совѣтовали мнѣ дать взятку смотрителю и тогда меня немедленно доставятъ на прусскую границу. Но я была уже въ теченіи шести недѣль въ пути, денегъ у меня не было, а письма мои, очевидно, не доходили до моихъ родныхъ… Наконецъ, солдатъ позволилъ мнѣ отправиться въ сопровожденіи его жены на почту, и я послала заказное письмо въ Петербургъ“. У г-жи К. были вліятельные родные въ столицѣ и, спустя нѣсколько дней, была получена телеграмма отъ генералъ-губернатора о немедленной высылкѣ ея въ Пруссію. „Мои бумаги“, — говоритъ г-жа К., — немедленно нашлись, я была выслана въ Эйдкуненъ и выпущена на свободу».

Нужно сознаться, картина выходитъ ужасная, но въ ней нѣтъ и тѣни преувеличенія. Для любого русскаго, имѣвшаго «тюремный опытъ», каждое слово вышеприведеннаго разсказа звучитъ правдой, каждая сцена кажется нормальной въ стѣнахъ русской тюрьмы… Ругань, грязь, звѣрство, побои, взяточничество, голодъ — все это можно наблюдать въ любой тюрьмѣ; отъ Ковно до Камчатки и отъ Архангельска до Эрзерума. Будь у меня больше мѣста, я могъ бы привести массу подобныхъ же разсказовъ.

Таковы тюрьмы Западной Россіи. Но онѣ не лучше на Востокѣ и на Югѣ. Корреспондентъ, которому пришлось пробыть въ Пермской тюрьмѣ, слѣдующимъ образомъ отзывается о ней въ газетѣ «Порядокъ»: «Тюремнымъ смотрителемъ здѣсь нѣкій Гавриловъ. Постоянное битье „въ морду“, сѣченіе, заключеніе въ мерзлые темные карцеры и голоданіе арестантовъ — таковы характерныя черты этой тюрьмы. За каждую жалобу арестантамъ „задаютъ баню“ (т.-е. сѣкутъ) или запираютъ въ темный карцеръ… Смертность въ тюрьмѣ ужасная». Во Владимірской тюрьмѣ была такая масса покушеній на побѣгъ, что нашли необходимымъ сдѣлать по этому поводу спеціальное разслѣдованіе. Арестанты заявили ревизору, что вслѣдствіе незначительности отпускаемыхъ на ихъ прокормленіе суммъ, они находятся въ состояніи хроническаго голоданія. Они многократно пробовали жаловаться «по начальству», но изъ этого ничего не выходило. Наконецъ, они рѣшили обратиться съ жалобой въ Московскій Окружной Судъ, но тюремный смотритель узналъ о затѣваемой жалобѣ, произвелъ обыскъ въ тюрьмѣ и отобралъ у арестантовъ прошеніе, которое они собирались послать. Легко можно себѣ вообразить, каковъ процентъ смертности въ подобныхъ тюрьмахъ; впрочемъ, русская тюремная дѣйствительность превосходитъ даже все, что можетъ представить самое пылкое воображеніе.

Каторжное отдѣленіе гражданской тюрьмы было выстроено въ 1872 г. на 120 чел. Но уже въ концѣ того же года въ немъ помѣщалось 240 чел., изъ нихъ 90 черкесовъ, этихъ злосчастныхъ жертвъ русскаго завоеванія, бунтующихся противъ казацкихъ нагаекъ и сотнями высылаемыхъ въ Сибирь. Эта каторжная тюрьма состоитъ изъ 3-хъ камеръ, въ одной изъ которыхъ (27 ф. длины, 19 ф. ширины, и 10 ф. высоты) заключены 31 арестантъ. Такое же переполненіе наблюдается и въ другихъ двухъ камерахъ, такъ что, въ общемъ, приходится отъ 202 до 260 куб. фут. пространства на человѣка, другими словами, это равносильно тому, какъ если бы человѣка заставили жить въ гробу 8 ф. длины. 6 ф. ширины и 5 ф. высоты. Не мудрено, что арестанты умираютъ, какъ мухи осенью. Съ конца 1872 года по 15 апрѣля 1874 г. въ тюрьму прибыло 377 русскихъ и 138 черкесовъ; имъ пришлось, въ самой антисанитарной обстановкѣ, терпѣть отъ пронизывающей сырости и холода, не имѣя даже одѣялъ. Въ теченіи 15 мѣсяцевъ умерло 90 русскихъ и 86 черкесовъ, т.-е. 24 % всего числа русскихъ арестантовъ и 62 % всѣхъ черкесовъ, не говоря, конечно, о тѣхъ, которые умерли, выйдя изъ этой тюрьмы, на пути въ Сибирь. Причины этой ужасающей смертности не были результатомъ какой-либо спеціальной эпидеміи; арестанты страдали разнообразными формами цынги, нерѣдко принимавшей злокачественный характеръ и часто заканчивавшейся смертью[9].

Несомнѣнно, что ни одна полярная экспедиція не сопровождалась такою смертностью, какою грозитъ заключеніе въ одной изъ русскихъ центральныхъ тюремъ. Что же касается Пермской пересыльной тюрьмы для арестантовъ, ссылаемыхъ въ Сибирь, то въ томъ же оффиціальномъ изданіи приводятся прямо невѣроятныя свѣдѣнія о ней; она оказывается гораздо хуже даже каторжнаго отдѣленія. Со стѣнъ течетъ; совершенное отсутствіе какой бы то ни было вентиляціи; переполненіе ея въ лѣтніе мѣсяцы доходитъ до того, что на каждаго арестанта приходится всего 124 куб. фут. пространства (т.-е. гробъ 8 ф. длины, 5 ширины и 3 высоты)[10].

Священникъ первой Харьковской центральной тюрьмы заявилъ въ 1868 г., во время проповѣди (см. «Харьковскія Епархіальныя Вѣдомости» за 1869 г.), что въ теченіи 4-хъ мѣсяцевъ изъ 500 арестантовъ, бывшихъ въ этой тюрьмѣ, умерло отъ цынги 200 человѣкъ. Изъ 330 арестантовъ, находившихся тамъ въ 1870 году, 150 умерло въ теченіи этого года, а 45 — въ теченіи слѣдующаго затѣмъ полугодія, при томъ же общемъ количествѣ арестантовъ[11].