Звание «мастер-водитель» давало некоторые преимущества. Мы пользовались двухмесячным отпуском, каждый получал путевки в дом отдыха или санаторий за тридцать процентов стоимости и бесплатный железнодорожный проезд к месту отдыха.

Мастера-водители были проводниками всего нового, прогрессивного. Они шефствовали над отстающими, личным примером показывая, как нужно хорошо работать, выполнять и перевыполнять государственный план.

Каждый из тринадцати вел большую общественную работу. Мастера-водители были членами парткома и месткома парка.

Я, например, был редактором общепарковой стенной газеты «Таксомотор». Эта газета была очень большого размера и имела много корреспондентов. В газете широко освещалась работа таксистов. Очень интересным в ней был отдел сатиры, где в остроумной форме высмеивались наши недостатки. Водитель такси, мой друг Николай Константинович Ермолаев, оказался очень талантливым художником…

А вот какая у меня была встреча…

По Камергерскому переулку, мимо здания МХАТа, я всегда проезжал очень медленно в знак моего уважения к этому храму искусств. Я видел, как некоторые люди проходили мимо театра, сняв шляпы.

Таков уж у нас обычай — отдавать должное всему великому, благородному.

Вот и сейчас я медленно ехал. МХАТ для меня был самым любимым театром, здесь я просмотрел очень много спектаклей.

Вдруг из подъезда театра выскочил человек и с криком: «Такси, такси!» — помахал мне.

Я подъехал.

— Надо будет подвезти до дома Владимира Ивановича.

— Хорошо. — А сам думаю: «На свете много Владимиров Ивановичей. Подвезу и этого». Стою и жду. И тут вдруг меня осенило: «Владимир Иванович… так ведь это же Немирович-Данченко! Ну, конечно, это его я должен подвезти».

Не далее как вчера я отвозил одного мхатовского актера, и он рассказал об этом великом старике.

— Представляете, у него самое строгое расписание, которое нарушать он не позволяет никому. Встает ровно в восемь, кушает в девять. В десять прибывает в театр на репетицию. Ровно в двенадцать отправляется завтракать.

Я посмотрел на часы. Было пять минут первого. Опаздывает. Потому и потребовал такси. Ведь он живет где-то недалеко от театра.

Мои рассуждения прервал Владимир Иванович. Этот невысокий старик с красивой белой бородой лопатой быстро вышел из дверей театра, торопливо подошел к машине. Сопровождавший его молодой человек открыл дверь кабины. Владимир Иванович долго влезал в машину, он еще не успел сесть как следует, как молодой человек захлопнул дверь. И тут раздался крик старика: «Ай!» Все бросились к нему, открыли дверь. Владимир Иванович тряс в воздухе рукой.

«Прищемили дверью руку», — подумал я, так точно решил и молодой человек. Мы кинулись к Владимиру Ивановичу, стали осматривать руку. А он продолжал ею махать и стонать. Наконец он выдавил:

— Да не руку, а ногу прищемили.

Прищемили, и, видимо, очень больно. На этот раз регламент был сломан. Владимира Ивановича пришлось вытащить и отправить тут же к театральному врачу. Мой рейс с великим режиссером не состоялся…

Расскажу еще один эпизод.

С рюкзаками, чемоданами в руках они подошли ко мне и все сразу заговорили, умоляя поскорее доставить их на Казанский вокзал.

— Вы понимаете, мы можем опоздать. Уйдет эшелон…

— И все это из-за Мусиной мамы.

— Садитесь. — Я открыл дверцу салона, пошел к багажнику, уложил в него чемоданы и рюкзаки.

Трое — два парня и девушка — уселись на заднее сиденье. А девушка с косичками, торчащими в разные стороны, с чемоданом в руках все еще стояла около пожилой женщины и не решалась сделать шаг к машине.

— Муся, ну что же ты, давай скорее!

И девушка, словно очнувшись ото сна, встрепенулась, чмокнула в щеку женщину и решительно направилась к машине.

Она уже хотела было сесть на переднее место рядом со мной, как пожилая женщина, Мусина мама, отстранила ее.

— А, нет уж. Я поеду с вами до вокзала, — заявила она. — Садись туда, к ребятам, а я здесь.

— Муся, быстрее, быстрее, — торопили ребята девушку. И она, стройненькая, тонюсенькая, влезла в кабину, заняв совсем немного места.

Мы поехали.

Ребята, молодой, задорный народ, сразу же забыли обо всех тревогах и невзгодах, запели звонкую песню.

Мусина мама, сосредоточенно поджав губы, слушала. Потом, что-то вспомнив, перегнулась через спинку и на ухо стала давать Мусе наставления. Девушке было как-то неудобно, ей хотелось, как всем, петь, смеяться, радоваться.

— Ладно, ладно, мамочка! Все сделаю. Ты не беспокойся. Все будет хорошо.

К Казанскому вокзалу мы приехали вовремя. На привокзальной площади, в залах и на перроне — всюду гремела музыка, звенели песни.

Эшелон еще не ушел.

Ребята радостно загалдели.

— Успели, успели! — закричали они. — Спасибо вам, товарищ шофер, спасибо!

Я помог выгрузиться моим звонким пассажирам. И они, подхватив свои чемоданы и рюкзаки, разом растворились в такой же молодой, голосистой толпе. И только одна Мусина мама осталась стоять в нерешительности на тротуаре. Она хотела было ринуться за молодежью, но чьи-то руки ее оттеснили.

— Провожающие, останьтесь! Поезд уже отходит.

И в самом деле. Грянул оркестр, и, как бы стараясь его перекрыть, прозвучал паровозный гудок.

Эшелон звонкоголосых двинулся вперед. Ему вслед что-то кричали такие же женщины, как Мусина мама, махали руками, посылали поцелуи.

Эшелон ушел, и все стихло. Мусина мама повернулась, лицо ее было в слезах. Увидев меня, как уже знакомого человека, она бросилась ко мне. Я усадил женщину в машину и повез домой.

— Не стоит плакать, дорогая, — говорил я ей. — Уж таков долг нашей молодежи. Сегодня они уехали строить Комсомольск-на-Амуре, а завтра они двинутся в Сибирь, в пески Кара-Кумов, на далекий Север. Ведь всюду, всюду много дел молодым, горячим сердцам.

Мама Муси со мной согласилась. Мы расстались с ней как добрые знакомые. Она работала киоскером на Пушкинской площади, и я потом много раз, проезжая мимо, заглядывал к ней, интересовался Мусей.

— Все идет хорошо. Чувствует себя превосходно. Уже из палаток в новый дом переселились. Как вы думаете, Евгений Васильевич, она все упоминает о каком-то мальчике по имени Андрюша, уж не увлечена ли она им, а? Может, это любовь, а?

Я снова успокоил старую женщину, говорил, что это, видимо, школьный товарищ, хотя верил в то, что черноглазая Муся нашла свою судьбу там, в Комсомольске и, должно быть, никогда уже не вернется в Москву.

Эта история запомнилась мне, потому что была необычной.

На Верхней Радищевской улице, неподалеку от Таганской площади есть небольшой ресторан «Кама», а москвичи-старожилы помнят его как ресторан Матушкина, по фамилии владельца.

Раньше пассажиры шоферу такси так и говорили:

— Отвези-ка нас, любезный в Таганку, к «матушке».

Вот и сегодня. Уже полночь. Я привез очередных пассажиров к ресторану Матушкина (рестораны тогда работали до четырех утра).

Не успел я рассчитаться с пассажиром, как около машины появился милиционер.

— Вы освободились?

— Да.

— Тогда будьте добры подъехать к церкви.

Я включил таксометр, и мы подъехали к церкви, где на паперти спал пьяный мужчина лет сорока, а в объятиях его был крепко зажат пузатый портфель.

— Товарищ водитель, — обратился ко мне милиционер, — давайте доставим его в отделение милиции. Мне кажется, у него в портфеле ценности. Сам спит, а портфель, видите, как крепко держит.

Мы разбудили спящего. Спросили, где он живет. Он недоверчиво посмотрел на нас помутневшими глазами и пролепетал:

— Живу я в деревне Нагатино.

Он послушно, без нашей помощи, поднялся с каменных плит. Мы усадили его в машину и привезли в отделение милиции, которое находилось неподалеку, на Народной улице.

— Посидите минуточку, — сказал милиционер и скрылся за дверью отделения.