— Куда так торопитесь? — немножко погодя спросил он. — Неужто так ждет кто-то? — попробовал банально пошутить и сам застеснялся.

— Господи… И не расскажешь. Рано утром смоталась в Вильнюс за лекарствами. Я, видите ли, в аптеке работаю. У нас таких лекарств нет, вот и поехала в Вильнюс, там моя сокурсница работает, достала…

— А кто болен?

— Мой бывший муж тяжело болен. Врачи говорят, что и эти лекарства уже не спасут, я и сама знаю, а все равно…

— Молодой?

— Тридцать. Сердце уже никуда не годится… А вы в какие края?

Было похоже, что теперь спрашивать намерена женщина.

— В деревню.

— Отсюда родом?

— Нет. К знакомым.

— Вместе работаете или просто так?

О чем она еще спросит?

— Просто знакомые, заглянул как-то на рыбалке…

Женщина сразу же уловила в его голосе недовольные нотки и виновато улыбнулась. Она посмотрела на свои белые руки, сложенные на одном колене, и заговорила лишь некоторое время спустя:

— Если радио работает, может, включите?

— Хорошо. Совсем забыл.

Варшава передавала музыку. Потом много говорили, потом опять пустили бойкие мелодии.

— Вроде и веселее с музыкой, — сказала женщина и поежилась, хотя холодно не было.

— Да, да, — поторопился ответить он, чувствуя, что разговор дается с трудом. Потом спросил: — Давно болен ваш?..

Она подняла глаза.

— Уже давно — десять лет. — Смахнула со лба волосы, и это почти незаметное движение как бы согрело их обоих. — Всего не расскажешь…

— Да, да… Как вам угодно…

— Господи… Мало с кем такое бывает!.. Училась я в медицинском институте, а он приехал в Каунас из соседней деревни. Маялся на стройках, в армию не брали: уже с детства был слабенький. Работал и собирался поступать, потому что в первый год не прошел по конкурсу… Зачем я это рассказываю? — вздохнула женщина.

— А дальше? — поторопил он.

— Дальше? Поверьте, мы очень любили друг друга…

Он посмотрел ей в лицо и покачал головой.

— Вскоре мы поженились. Я еще не успела кончить учебу, но уже начала работать, надо было. Однажды в субботу… Эта страшная суббота!.. Он прибежал в общежитие и сказал, что поедет к моим родителям. Я спросила, что ему там делать, родителей не застанет, они уехали, лучше поедем вместе в следующее воскресенье. Нет, говорит, мне хочется, надоело в городе, побуду один. Тогда езжай к своим, давно ведь не был. Загляну и к своим. И он уехал. А мне так нехорошо, так нехорошо, что и сейчас слабость накатывает, когда вспомню… В дрожь бросает, руки немеют, всю ночь проворочалась в постели, а в воскресенье утром поехала. Страшно вспомнить, как я по тропинке через луг бежала к дому… Тявкнул пес, но узнал и замолк. Дверь не заперта, влетела я в избу…

Щеки женщины побледнели. Он хотел успокоить ее, но постеснялся. Может, опять жалеет, что начала? Она помолчала, подумала и спросила:

— Наверное, уже догадались?.. Вижу, не поняли… Вы связали это с моей сегодняшней поездкой за лекарствами. Не сердечный приступ тогда с ним был, нет… Я нашла его в своей комнате. Поверьте… Поверьте, он был тогда хорош собой, мой муж, он спал, как младенец, обняв мою подружку, ту самую, которая теперь достала для него лекарства.

— Вы шутите!

— Они даже не услышали, как я вошла, не почувствовали, как ушла.

— Так и осталось в тайне?

— Какая тут тайна? Мы трое ведь все знали.

— Но вы одна, отдельно. Вместе вы ничего не знали.

— В воскресенье вечером он вернулся. Ничего я не сказала, поверьте, ничего, и не подумайте, что из благородства или из гордости. Все произошло так быстро, так неожиданно, что я и говорить не могла. Страшнее всего, что в какой-то миг я даже почувствовала себя виноватой!.. Видите, как бывает, когда копаешься в себе. Я только сказала, чтоб он больше не приходил. Вы не удивляйтесь, с той поры мне кажется, что в тяжелые минуты человек склонен выражаться театрально. Вам доводилось слышать, как рыдает мать над погибшим сыном? В такой час обыкновенные слова как бы засыхают.

— А что сказал он?

— Тогда? Только одно слово: «Хорошо». И ушел.

— К той?

— Да вы… Не спрашивайте! — почти закричала она и тут же, извиняясь, посмотрела ему в лицо. — Нет. Он остался один. Та тоже. Вот была я сегодня в Вильнюсе, побеседовали… Теперь я рассказываю как будто чужую историю, а тогда… Обида, такая обида, что, казалось, пырнут тебя ножом, а кровь не пойдет… Слезы родителей, эта подружка каждый день перед глазами… Много понадобилось времени, пока я поняла, что между ним и той, моей сокурсницей, было больше общего, чем между мной и ним.

— Что это вы выдумали?

— Ничего… Вы посмотрите!.. Его же к ней тянуло? Разве она была сильнее духом, чем я? Нет, нет!.. Это я знала точно. В конце концов я осознала, что, будучи очень похожей на меня — она и впрямь очень похожа, в институте нас путали, — так вот, будучи похожей на меня, она обладала каким-то… талантом легкости, которого я была лишена… Она была естественной, она была земной. Это его и привлекло — ему слишком трудно стало от глубокой до слез нашей любви, он не выдерживал этого напряжения… и без всяких усилий… просто-напросто под рукой оказалось это расслабляющее лекарство… Простите!.. Не стоило рассказывать… Я последняя дура!

Ему тоже стало не по себе от этой исповеди, но непонятный внутренний импульс заставил расспрашивать дальше.

— А… — начал он, но не кончил, думая, как бы выразиться яснее и проще. — А если бы в то воскресенье вы не поехали?

— Я? Этого не могло быть, не могло. Никоим образом!

— Где он живет теперь?

— В Мяркине. Бывший мой муж… — Она опять подчеркнула эти два слова: — Бывший муж…

Он почувствовал, какая сумятица чувств таится за этими словами.

— Если вам интересно, то могу повторить, что живет он один, как и та, что в Вильнюсе, как… И я одна живу. Все такие же, и все уже не такие. Все, что мы теперь испытываем, имеет какой-то привкус вторичности.

— Не понимаю.

— Сказала же, что театрально… А как иначе назовешь? Мы радуемся, что окончательно не рухнули под тяжким бременем юности, что можем жить… Хотя ему осталось уже немного. Между сегодня и вчера появилась огромная трещина, которую не засыплешь.

— Жизнь человека не может гореть с одинаковым постоянством. Словно комета, она удаляется, слабеет ее свет.

— Слишком мало горела эта комета, как вы говорите, зато как мощно! Можно было сгореть. Поверьте, сейчас я сама себе завидую, что была такая пора в моей жизни, поверьте… Не помню даже, кому и когда об этом рассказывала, а теперь все вам выложила. Что это со мной? Какой позор!..

— Да что вы!

— Спасибо, — сказала она. Казалось, она растеряна, даже чуть испугана. Посмотрела на дорогу, ведущую вправо, и почти обрадовалась. — Вам уже надо сворачивать, правда?..

— Поедем до Мяркине. Мне не к спеху.

— Зачем? — огорченно спросила она и снова сплела пальцы на колене. — Время зря теряете. Кто-нибудь подбросит… Вам надо там быть в условленный час?.. Вот видите… Я-то все рассказала, просто стыд, А вы молчите. Кем работаете, кто вы вообще такой?

Его щеки покраснели.

— Не хотите — не говорите. Спросила, и ладно.

— Не так уж много могу я рассказать. Бывает, пишу.

Женщина наклонилась и снова заглянула ему в лицо.

— А-а-а… — протянула она. — Вот оно как, — и вздохнула.

— Что именно?

— Ничего… Со стороны все может показаться обычным… Не стоило мне откровенничать, вы уж простите…

Женщина не притворялась, ей и вправду было неловко, и она с нетерпением ждала, когда кончится поездка. А он как нарочно стал сбавлять скорость.

— И я мог бы вам рассказать… Если не устали.

Женщина прислушалась. Наморщив лоб, он что-то обдумывал.

— Расскажите. Расскажите, раз уж обещали довезти до Мяркине…

— Так вот… — начал он наконец. — Так вот… Восемь лет назад я ехал на поезде и почти в ту же самую сторону, куда мы сейчас направляемся. На одном полустанке вошла молодая женщина с совсем еще маленькой девочкой. Я сидел в одиночестве недалеко от двери, поэтому именно меня она попросила присмотреть за ее девочкой и помочь ей выйти — в городе на вокзале ее будут ждать дедушка с бабушкой и отвезут в деревню. Хорошо, будьте спокойны, мы отлично доедем, но что делать, если дедушки и бабушки там не будет, я-то ведь еду дальше? Будут, будут, как им не быть, с самого утра ждут, знают, что внучка приезжает.