После разгрома фашизма этот исконно чешский край — в соответствии с Потсдамским соглашением — был возвращен

Чехословакии, а коллаборационисты, фашистские пособники, выселены.

Есть у пограничников такое профессиональное выражение — «напряженная граница». Так вот, эта граница никогда не была спокойной. Через нее пытались и пытаются прорваться диверсанты и агенты. Над ней были проведены бандитские операции «Просперо» и «Вето», в ходе которых западные спецслужбы забросили в Чехословакию армады воздушных шаров с миллионами листовок. Через эту границу и сегодня пытаются провезти эмигрантскую и реваншистскую литературу, порнографию, контрабанду.

Командир КПП майор Карел Жит показал целый склад: эмигрантские журналы, реваншистские газеты, клерикальные издания...

— За год мы задерживаем более двух с половиной тысяч печатных материалов, на полтора-два миллиона крон контрабанды.

В обычных конвертах, обычным путем из-за границы идут довольно странные письма. Одно из них в двух экземплярах, на чешском и немецком языках, отправил некий Карл Дитц — Д 8000, Мюнхен-60. Ответ, как сообщила разноязычная надпись на конверте, был заранее оплачен.

Само письмо представляет собой типографский бланк («формуляр В») с разными вариантами послания. Варианты берут в расчет возраст отправителя письма.

«Я был вынужден (мои родители были вынуждены) в 1945 году покинуть наш дом».

Слова «я был вынужден» в этом письме вычеркнуты. На свободной строке вписан адрес.

Далее опять идет типографский текст: «При этом я должен был оставить дома все свое имущество. Главное: мебель, музыкальные инструменты, домашний инструмент, оборудование мастерской». Вычеркнув из стандартки все, кроме мебели, Карл Дитц сообщил, что мебель досталась ему по наследству от родных —Карла и Марии Дитц. И Национальный комитет обязан, дескать, беречь оставленное имущество, уведомить, в каком состоянии оно находится и как он, Карл Дитц, может своим добром воспользоваться.

Такого рода письма зачастили в города Западной Чехии. И не только письма. Иной «наследник», приехав в Чехословакию как турист (а западногерманских туристов здесь считают на сотни тысяч), набирается наглости заявиться в чужой дом собственной персоной. Чтобы обойти хозяйство, посмотреть, как содержится «его дом», пообещать, что «скоро вернется на-

совсем». И хотя настоящие хозяева все чаще указывают незваным гостям на дверь, визиты не прекращаются. «Наследники» пытаются, как они пишут сами, «утвердить правовые требования на родину (читай: на земли Польши, Чехословакии, Советского Союза) и ее возвращение».

Очередная реваншистская акция открыто рекламируется как «новые усилия по обеспечению германской собственности на Востоке». Когда же представители общественности Западной Германии указали «профессиональным изгнанникам» на противозаконность их действий, те незамедлительно сослались на специальное решение конституционного суда ФРГ от 7 июля 1975 года, согласно которому (цитируем дословно) «бывшие немецкие территории, находящиеся под управлением Польши, ЧССР и Советского Союза, сохраняют статус оккупированных областей, а так называемые восточные договоры, подписанные в 1970 году, не ликвидируют суверенитета Германии на этих территориях».

Таковы аппетиты «наследников».

Какое же наследство они оставили в чешском пограничье? Совершим небольшой экскурс в близкое прошлое.

В редакции хебской районной газеты «Граничар» ее редактор Вацлав Кроупа предложил перелистать подшивку сорок пятого года: открыта первая школа на чешском языке, организована ячейка Союза дружбы с СССР, найдена еще одна братская могила советских военнопленных...

Даже сейчас, десятилетия спустя, нельзя без содрогания читать свидетельства очевидцев: «На полосатом тряпье сохранились большие буквы «R». «Значит, это наши солдаты, томящиеся в фашистском плену. Имен их никто никогда не узнает. Трупы обозначают цифрами: первый, пятый, восьмой...» «Я видел много смертей,—пишет один из членов следственной комиссии.— Но сейчас не могу удержать слезы, не могу найти слова, которыми мог бы рассказать об этих варварских убийствах. Черепа пленных расколоты каким-то тяжелым предметом. Вскоре мы находим его: четырех-пяти килограммовый слиток железа...»

От крайних домов одного из пограничных сел буквально десяток шагов до братских могил. Что знают о них в селе? «Нас поразило отношение жителей к трагедии, разыгравшейся буквально у них на глазах,— отмечают авторы отчета.— Никто ничего не помнил, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Верим! Что стоила чья-то жизнь для гитлеровских прислужников, тем более жизнь военнопленного, да еще русского».

Память...

Чехословацкий антифашист» хроникер села Гай Хебского района Властимил Скала, страстно интересующийся историей, показал нам найденный в архиве снимок девушки из соседней деревни Палич по имени Эмма Бруцкер, у которой на груди висела дощечка: «Я — курва, я снюхалась со славянином». Ее гоняли по окрестным селам фашиствующие молодчики, пока не замордовали до смерти. Интересно, не помнит ли герр Гауптман этой фамилии?

— А что вы помните?! Мальчишки! — зеленел тогда в Нью-Йорке от ярости престарелый наци Гауптман.

Что мы помним?

Для нас, например, кадры из «Неизвестной войны», которая демонстрировалась и там, в Америке, и здесь, в центре Европы, не просто исторический фильм. Не в кино, а наяву мы, дети войны, видели, как фашистские головорезы выполняли и у нас, в Донбассе, садистский приказ Гитлера: не жалеть ни женщину, ни ребенка. Пепелища, смрадные дымы над копрами, тела, сброшенные в глубокие шахтные шурфы... Мы помним застывший ужас в глазах матерей, стариков, когда фашисты пускали пулеметные очереди по мальчишеским головам, выглядывающим из укрытия. Не вы ли это были, герр Гауптман,—такой высокий и подтянутый, в черных перчатках и со стеком в руках?

И если бы герр Гауптман посмотрел «Неизвестную войну» по девятому каналу в Америке, может, кое-что и вспомнил бы. Да, господин Гауптман, мы видели в Карловых Варах на кладбище могилу, на памятнике был портрет кайзеровского офицера с такими же, как у вас, усами и с такой же, как у вас, фамилией. Возможно, это ваш близкий родич, получивший ордена за карательные акции против парижских коммунаров. Но мы видели и братскую могилу замученных советских солдат, фамилии которых до сих пор не удалось установить, и чехословацкий патриот, шахтер Зденек Павлик двадцать лет разыскивает их имена. В его картотеке три с половиной тысячи имен...

Мы смотрели в кинозале музея Лидице — деревне, уничтоженной дотла фашистами,—снятые гитлеровцами кадры, от которых стыла кровь. Рядом сидел кубинец Виктор Суарес, сын героя штурма казармы Монкада, спортсмен, приехавший в Чехословакию на соревнования. Он сказал: «Этого нельзя никогда забывать».

Там, в Лидице, на месте пепелища вырос шиповник, огромные плоды которого, кажется, набухли кровью.

Мы идем по улице имени 10 июня 1942 года (дата, когда свершилась лидицкая трагедия). Здесь живет Мария Ярошева, председатель Комитета чехословацких женщин. Она давно могла бы переехать в Прагу. Но держат ее эти места не только тем, что она родом отсюда.

— Это святое место,—говорит она.—Я встречаю здесь женщин из разных стран, которые приезжают к нам в гости. Смотрите, на том месте, где пролилась кровь невинных лидиц-ких детей и женщин, поднялся розарий. А женщины умеют тонко чувствовать красоту жизни. Я уверена: стоит один раз побывать здесь —и каждая наша подруга, в каком бы уголке планеты она ни жила, всегда будет пламенно бороться за мир и счастье на земле. Тут не надо слов, тут говорит само сердце.

И каждый год в Лидице идут необычные посылки: из многих уголков мира женщины присылают новые сорта роз, которые прорастают алым цветом на месте пролитой крови...

Однажды в Праге мы ранним утром поднялись на Градча-ны, чтобы полюбоваться оттуда городом - красавцем, сверкающим золотыми куполами под лучами восхбдящего солнца. Наша добрая спутница, пражанка, милая Магда Ролинкова, влюбленная в Прагу и вызвавшаяся добровольно сопровождать нас по родному городу, глядя вдаль, задумчиво говорила: