Перед едой оба поляка как по команде перекрестились по-католически двумя перстами слева направо и уставились на меня в ожидании, что я буду делать. Я же молча взялся за ложку и принялся за дело.

- Ты вот перед едой не крестишься, ты что, в бога не веришь?

- Не верю, потому что бога нет.

- Как нет? А что же есть?

- Все есть, что мы видим вокруг, ты есть, я есть, Франц есть, а бога нет.

Йозеф не теряет надежды вразумить меня:

- Ну, хорошо. Вот лошадь. Она -животное, у ней нет души, она действительно не верит. Не может верить. Корова, свиньи, собаки тоже не могут верить. Но ведь ты же человек! Понимаешь, ты - человек! Не скотина же ты, в конце концов! А раз человек, значит должен во что-то верить! - горячится Йозеф.

- Он в Сталина верит, - иронизирует Франц.

- Причем тут Сталин, - отвечаю я. - Сталин не бог, а тоже человек. Ну, зачем я буду молиться богу, когда я точно знаю, что никакого бога нет, не было и не будет.

- Откуда ты это знаешь? Откуда ты точно знаешь, что бога нет? Ты что, побывал там?

- Нет, конечно, но наукой доказано.

- Какой наукой? Вашей, советской?

- Всей наукой, и советской в том числе.

Спорим долго, нудно и бесплодно. Я евангелие знал хорошо, так как мой дядя по отцу был псаломщик, а приходской священник Федор Данилович почти мой друг, давал мне читать книги. Привожу сотни доводов, рассказываю библейские мифы о Лоте с его "святым" семейством, - ничего не помогает. Библию они не знают, верят бездумно. Каждый остается при своем мнении.

Трубочисты

Мои поляки, оказывается, народ весьма предприимчивый. Особенно Франтишек. Тот знает буквально все, что происходит вокруг. Сегодня принес целый мешок с какими-то посылками. Объяснил: на железной дороге, которая проходит в полукилометре от нас, давно стоит загнанный в тупик товарняк. Сегодня поляки его открыли и теперь растаскивают мешки. Пошли и мы с Йозефом. Около вагонов орудует поляки, русские, но ни одного немца. Вот что значит закон и дисциплина. Мы сделали несколько заходов, благо нам близко. Дома стали разбирать мешки и ящики. Ящики стандартные, в каждом - пачки галет, мясные и рыбные консервы, сахар, сигареты, спички и даже соль. В мешках оказались посылки солдат и офицеров с фронта домой. Тут я впервые убедился, что немцы тоже грабили на войне. Чего только тут нет! Женские сорочки, носки, детские башмачки, рубашки, всякая мелочь. Есть с фабричными ярлыками, значит грабили магазины. Есть и стиранные вещи, значит обобрали квартиры. Все это барахло я раздал эвакуированным немкам и девчатам из русского лагеря.

Однажды утром всезнающий и вездесущий Франтишек объявил:

- В городе американцы! Однажды утром всезнающий и вездесущий Франтишек объявил:

- В городе американцы!

Я бросил все дела и немедленно отправился в Пляттлинг. При входе в город встретил человека с черным лицом и в защитного цвета гимнастерке и брюках. Трубочист, наверно, думаю. Пройдя несколько шагов, увидел опять несколько таких же "трубочистов". Что за черт, сегодня праздник трубочистов, что ли? Тут, наконец, меня осенило6 да это же негры, ведь в Америке есть негры, значит есть они и в армии. Забегая вперед, скажу, что негры очень любили нас, русских, за то, что мы не пренебрегаем ими, как американцы, что считаем их такими же людьми, как и все. Особенно их умиляло, что мы им подаем руки. Они подолгу задерживают руку в своей, смотрят на белую руку в своей черной, радостно улыбаются, широко раскрывая свои белозубые рты, хлопают по спине. Многие признавались, что за всю свою жизнь они ни разу не пожимали руку белого человека, пока не встретили русских, для этого пришлось пересечь океан и пол-Европы.

Салют

День Победы я встретил у радиоприемника. Слушаю Москву, победной салют и ликую. Ганс, хозяин, недоумевает:

- Почему стреляют?

- Это салют! Радуются победе, поэтому стреляют. Холостыми стреляют, понимаешь?

- Радуются, это я понимаю. Но почему стреляют? Разве когда радостно, надо стрелять? Он никак не поймет наших обычаев. Может, надеется, что началась новая война с американцами. Между прочим, многие надеялись на это. Вот русские столкнутся с американцами и начнут с ними воевать. Я, конечно, с присущим мне пылом доказываю направо и налево, что это чушь, ерунда. При встречах с русскими разговор теперь один: о возвращении на Родину. Большинство за возвращение, но есть и нежелающие ехать домой. Кое у кого из них возможно есть грешки, но многие просто запуганы геббельсовской пропагандой. Я, конечно, усиленно агитирую за возвращение, привожу сотни доводов, примеров. Мои поляки определенно заявили:

- Пока русские в Польше - домой не поедем. И, действительно, остались. Как и все остальные поляки по соседству.

К нам во двор заехал открытый виллис, развернулся у крыльца, стал. За рулем американский солдат, рядом офицер, а сзади развалился знакомый поляк. Все всполошились, соседи и эвакуированные высыпали во двор. Явление незаурядное: кого забирают, за что?

Офицер поднимается ко мне, коротко приказывает:

- Пошли!

Что за черт, думаю, ничего, вроде, не натворил. За что? Привел себя в порядок, нацепил галстук, выхожу. Офицер показывает на аккордеон:

- Возьми!

Тут уж я догадался: американцам понадобилась музыка. Странно, неужели в целом городе, да еще и с гарнизоном, не нашлось ни одного музыканта, кроме меня? Приехали. На главной площади возвышается здание городской ратуши. В огромном, ярко освещенном зале вдоль стен расставлены стулья. На них чинно восседают раскрашенные и принаряженные, польки, русские и немки - любовницы американских офицеров. Офицеров полно, а солдат не видать.

Меня сначала завели в соседнюю комнату. На длинном столе вина и коньяки самых различных марок. Закуска - в основном консервы. Объяснили: пей и ешь, сколько душа желает, только, пожалуйста, поиграй нам, мы хотим повеселиться в честь победы. Я, конечно, не заставил себя упрашивать. Немного подзаправился вышел в зал, сел на небольшое возвышение у передней станы и заиграл. Играл я танцевальные мелодии, знакомые мне по кинофильмам, но главным образом - фокстроты и танго. Все поставлено по-деловому, по-американски. Есть еще несколько комнат, они открыты, как бы для всеобщего пользования. Они обустроены для любовных утех. Просто поставлено несколько заправленных кроватей в каждой комнате.

Туда заходят с девицами, иногда несколько пар сразу. Побудут некоторое время, выходят и снова пускаются в пляс. Американцы ведут себя прилично, не напиваются до бесчувствия. Но у них есть скверная привычка стрелять из пистолетов. Вдруг в разгаре танца ни с того ни с сего кавалер вытаскивает пистолет и начинает пулять в потолок раз за разом, пока не выпустит всю обойму. Никого это не удивляет и не шокирует.

Никаких скандалов из-за девиц, ссор или драк. Расходились, когда начало светать. Мне сунули в карман бутылку коньяка и отвезли на виллисе домой. Бал вообще-то понравился. Но есть одно существенное неудобство: я музыкант в единственном числе, нет замены. Только захочу немного развлечься, посетить заветную комнату, как меня находят и тащат на эстраду. Днем на рыбалке рассказываю Гертруде, моей подруге, о прошедшем вечере. Слушает с интересом. Предлагаю вечером поехать со мной.

- Ты что, с ума сошел? За кого меня принимаешь? Что я, проститутка?

- Ну, зачем же так, ведь там и немки.

- Мало ли что. Нет, я выйду замуж только за немца. Пусть будет старый, хромой, горбатый, но - немец.

- И за меня не выйдешь?

Она улыбается и качает головой:

- Нет, Петер, и за тебя не выйду. Ты бросишь меня, уедешь и забудешь. Забудешь ведь? - глаза ее увлажняются слезами.

- Нет, Герта, не забуду.

Что же делать? Не повезу же я её домой, в нашу страну. Тем более, сам не знаю, где буду, куда забросит меня судьба.