После "кирпичного" инцидента события пошли ускоренным темпом. Лагерный сатрап решил расправиться со мною. Леньке-арийцу было приказано следить неусыпно за каждым моим шагом.

И вот после моих ночных шагов на свидание, Сова тут же прилетел по мою душу:

 - Где провал ночь, Прищепа?

- Ходил на свидание к девушке.

- А, на свидание! А окно почему не затемнил?

Я опешил. Так вот оно что! Решил, придраться к затемнению. Ну и ну! Во-первых о затемнении никогда раньше разговора не было, у нас и штор для этого нет. За все время ни раньше, ни после не было не только налета авиации, но и вообще воздушной тревоги. Да меня никто и не ставил в начальники по этой части. Я высказал эти соображения.

- Хватит болтать! Поедешь в Райхенау, довольно с тобой няньчиться! В штрафном лагере Райхенау - мерный топот сотен ног. Слышны строевые команды. Идут строевым шагом, точно, в ногу. Красиво идут! Кто это? Рота эсэсовцев? Нет, это заключенные возвращаются с работы. Как же они научились гак ходить в строю, ведь они не военные. Палка учит. Она, матушка, может всему научить, в этом я вскоре убедился. Опишу для начала один день, самый обыкновенный из всех проведанных мной там.

В шесть утра раздается свисток. Вскакиваем как угорелые, натягиваем кальсоны, брюки (спать положено голыми) и лихорадочно начинаем заправлять постель. Это целое искусство. Одеяло должно лежать ровно, как стекло, подушка и простыня сложены соответствующим образом. Горе тому, у кого окажется хоть небольшая морщина или покатость: после ухода на работу постели специально проверяют, плохо заправленные разметают, и виновника ждет экзекуция. Покончив с койками, баз рубашек, но с полотенцами толпимся у двери, ждем команды. Дежурные берут парашу и тоже ждут. Мыть парашу надо руками и так чисто, чтобы не было даже запаха. Выходить голыми надо и зимой в 30 - градусный мороз. У выхода стоят наготове два надзирателя с увесистыми кленовыми палками. Раздается второй свисток. Мы стараемся проскочить мимо надзирателей, минуя удары, но это почти никогда не удается: если рукою прикроешь голову, то попадет по плечу или спине. В среднем по два удара попадает каждому, а некоторым и больше. Выстраиваемся молча, разговаривать нельзя. При построении нерасторопных тоже бьют. Пересчитывают не спеша, а мороз берет свое.

Сломя голову, бежим к умывальнику метров двести. Там, у входа, уже ждут два других надзирателя с такими же дубинками. Теперь уже бьют при входе в умывальник. У многих рассечены головы, лица, льется кровь. Головы у всех коротко острижены. Умываемся холодной ледяной водой при любом морозе. Некоторые пытаются схитрить, наберут в руки воды поменьше и усиленно трут шеи. Предусмотрено и это. У надсмотрщика а руках мощный брандспойт. Сильную струя воды окатывает «грязнулю» с ног до головы, пока на нем не останется сухой нитки. Но вот умывание окончено. Теперь процедура повторяется в обратном порядке, бьют при выходе из умывальника и при входе в барак.

В комнате одеваемся, приносят завтрак: хлеба по 200 граммов и по стакану горького черного кофе, единственное достоинство которого, что он горячий.

Наконец, последнее построение. Раздаемся команда "Шагом марш".

Со мной рядом шагает итальянский священник. Маленький, плюгавый, идиотского вида человечек. Ему попадает больше всех. О нем надо рассказать подробнее, тем более идти нам еще долго, километра три-четыре. Как-то так получается, что все сирые и убогие льнут ко мне, инстинктивно ища во мне защиту. Так и этот итальянец, все время старается держаться около меня, хотя ни слова не понимает по-немецки, как и я - по-итальянски.

На его круглом лице с удивленными глазками написана такая откровенная глупость, что я никак не могу понять: как мог такой человек служить священником.? Кажется, когда он впервые увидел божий мир, сильно удивился, да так и остался удивленным на всю жизнь. Когда мы выбегаем из барака, он прячет голову мне под мышку, и этим спасается. Шагать в ногу он так и не научился. Работать тоже не умеет: берет землю на четверть лопаты, осторожно, словно ядовитую змею, несет ее и тихонько ссыпает. Однажды конвоир, намучившись с ним на работе, вынул из кармана ложку и подал ему:

- На, копай ложкой, бесовское отродье, чертово преподобие! Мой трехлетний сынишка и то больше выкопает!

Были и другие интересные знакомства. Например, македонец-полиглот. Я как-то спросил его, сколько языков он знает? Он ответил на чистом русском:

-Ты лучше спроси, каких языков я не знаю. Мне легче и быстрее будет ответить.

Действительно, он знал все европейские языки и, главное, в совершенстве. Человек бойкий, ловкий, красивый.

- Мы, македонцы, как кошки, - говорил он. - Как ни бросай нас, мы опять становимся на ноги.

Уехал я в штрафной лагерь летом , а вернулся в декабре. Лагерфюрер встретил со злорадной ухмылкой.

- Ну и как, Прищепа? Понравилось тебе там? Хочешь еще?

Однажды кто-то из наших, кажется Захария, предложил работать сдельно. Мастер ему отмерил вдвое больше обычного. Тот скинул рубашку, поплевал на ладони и взялся за лопату. До обеда выкопал отмеренную ему яму. С обеда мастер отпустил его домой. Остальные проводили его завистливым взглядом. На другой день больше половины из наших с утра обступили мастера и стали требовать аккорд. Тот отмерил им больше вчерашнего. Те опять выкопали до обеда. Мастер продержал их еще с часок после обеда и отпустил.

И пошло-поехало. Каждый день наши дураки требуют аккорд, мастера уж и сами не рады: оказывается, начальство фирмы заметило, что много русских в рабочее время слоняется по городу. Стали требовать объяснения у капо. Вначале я не обращал внимания на аккордоманию, но потом пришлось: капо стали подгонять и остальных, дескать, ваши товарищи вон как работают, а вы филоните.

В бараке я устроил "производственное совещание".

- Вы, что же, Гитлеру хотите угодить?

- При чем тут Гитлер? Погулять охота!

- За счет кого погулять? За счет своего товарища? Ведь из-за вас, сволочей, и остальных подгоняют!

 "Совещание" прошло бурно, чуть-чуть не дошло до кулаков. Я удержал: воспоминание о Райхенау было еще свежее. С "аккордами" покончили сами мастера. Ведь им абсолютно безразличен итог проделанной работы, у них поденная вахта.

Кто не работает, тот пьет

Скажи-ка Пауль, - спросил я мастера, - почему у вас в Германии не любят работать сдельно? Ведь это выгодно и предпринимателю, и рабочему.

- А в России, любят?

- Да, у нас рабочие все на сдельщине.

- Нравится им это?

- Конечно. Что заработал, то и получил. Ведь это же так ясно и просто.

Он задумался. Потом вдруг заговорил запальчиво:

- Ну хорошо. Ты вот здоровый, молодой, сможешь выполнить и две, и три нормы. А состаришься, сможешь так работать? А рядом с тобой слабый, больной человек. Ему каково? Куда ему деваться?

- На пенсию. Больным и старим у нас платят пенсию.

- А откуда взять столько денег? Ведь придется платить половине населения! Тогда государство вылетит в трубу! Ведь это потогонная система, выжимание у человека последних соков, как из выжатого лимона. Понимаешь ты это? Мы, социал-демократы, в Австрии всегда боролись против сдельщины, и, будем бороться и дальше.

- Ну, конечно, у вас ведь капитализм, а мы строим социализм, - пробормотал я смущенно.

- Ну и что? Ты думаешь, что раз капитализм, то все плохо.? А рабочие Австрии до присоединения к Германии жили лучше, чем инженеры!

- Ну да! - воскликнул я. - А безработица? А инфляция?

- Безработица, говоришь? Так вот слушай. У нас, австрийских рабочих, была пословица: кто работает - тот ест, а кто не работает - тот еще и пьет. Улавливаешь? ;

- Нет.

- Безработные получали пособие, которого вполне хватало, чтобы прокормить семью и выпить воскресную кружку пива. Часто можно было услышать такой разговор: