Кругом враги, плотное кольцо немцев, оснащенное первоклассной техникой. Это остро чувствуют и бойцы и командиры.

Расстрелять в такой обстановке бойца, зная, что его товарищи поднимут тебя на штыки, - для этого нужно большое мужество. Часто в таких случаях командиры кончают самоубийством. Я помню одного старшего политрука. Когда после очередного неудачного прорыва из окружения бойцы отступили, политрук в отчаянии выругался матом, приставил к виску пистолет и выстрелил.

Денисовка. Ночь прошла в бесплодных попытках вырвется из окружения. По-всякому пытались, и по воде, и на машинах, - все без толку. Утро 22 сентября было пасмурное. Настроение тоскливое до крайности. Сегодня ровно три месяца войны и ровно три месяца, как я вступил в первый бой. Вспоминаю все, прошедшее за эти три месяца.

Где только я не бывал, в каких переплетах. А тут. Неужто это конец? Немцы стиснули нас в 2-3 улицах железным кольцом. Они знают, какая добыча их ждет. Хожу по огородам, присматриваюсь к людям. Бойцы бродят унылые, одиночкой и группами, командиров не видно. В кустах и огородах стоят автомашины, их много. Стоят полковые кухни, машины с продуктами. Никого нет. Продукты никого не интересуют. Через улицу - немцы. Галдят, но пока не стреляют. Около клуни стоит станкач. Проверил - вполне исправный, даже лента заряжена. Подтащил к улице. Улицы на Украине широкие. Начал рыть ячейку. Одному трудно. Вошел в ближайшую клуню. Лежат бойцы.

- Чей пулемет?

- Молчат.

- Чей пулемет, мать вашу.

Один отзывается:

- Ну, мой.

- Так что лежите! А ну, выходи!

Несколько человек нехотя поднимаются и выходят. Роем ячейку, окопы. Пристреливаемся. Даю очередь, для проверки. Немцы немедленно отвечают автоматными очередями. С нашей стороны тоже открыли стрельбу. Это немного успокаивает. Ребята подтащили ящики с патронами. Что ж, думаю, будем биться.

А тут и в тылу (хотя какой тыл!) поднялась стрельба. Это наши передрались между собой. Нашли спирт, перепились и вот доказывают свою правоту. Но нам сейчас не до них. Вот тут-то и появился этот моряк. Признаюсь, я с некоторой торжествен¬ностью оповещаю об этом человеке. Это был настоящий герой. На бескозырке написано: "Дунайская военная флотилия". Рослый, красивый парень, лет 25. У него автомат. Видимо, немного выпивший. Он прибежал откуда-то сверху улицы. Запыхавшийся, раскрасневшийся, решительный. Увидел нас:

- Пулемет! Это хорошо! Где люди?

Я указал на клуню:

- Там их полно. В погребе тоже.

- Вот я их, сволочей, сейчас вытурю оттуда! Открыл дверь и  пустил очередь поверх голов.

- Отлеживаетесь? В плен захотели? Выходи, а то всех перестреляю!

Тут уж и я осмелел и давай тоже командовать:

- Рыть всем окопы! Не отлучаться! Открывать огонь по команде!

А моряк пошел дальше по улице, выгоняя народ из клунь и погребов, организовалась оборона вдоль улицы. Что делалось сзади, по ту сторону круга, я не знал, но предполагаю, что немцы сжимали нас с флангов. Они, видимо, почуяли неладное, когда увидели, что против них ставится правильная, организованная оборона. Конечно, она была жидкая, нет ни артиллерии, ни танков.

И тут немцы обратились к нам. Они не стали кричать "Рус, сдавайся", как пишут в плохих романах, а высказались на отличном русском языке:

- Товарищи, ребята! Вы же видите, что окружены! Зачем зря гибнуть? В ответ мы открыли огонь из винтовок и пулеметов. Бой разгорелся с новой силой. Скоро по нам стали садить минами, появились убитые и раненые. Бой продолжался около часа. Немцы перестали стрелять, мы тоже. Конечно, каждый понимал, что у нас впереди или смерть или плен. И вот из переулка показался парламентер с белым флагом. Остановился и говорит на чистейшем русском языке:

- Товарищи! Не стреляйте, вы же видите, я без орудия. Мы предлагаем вам сдаться. Гарантируем жизнь, хорошее обращение!

Тут ему навстречу моряк:

- Вот тебе наш ответ!

Поднял автомат и в упор расстрелял безоружного парламентера. И моряка тут же изрешетили пулями. Оба легли неподалеку друг от друга, головами вместе, как два брата, только один в черной, а другой в серой форме. Эта картина на минуту ошеломила всех. Настала тишина. Бой прекратился. Да, собственно, воевать-то было, как мне показалось, некому. Нас, стреляющих, было мало. Больше половины из них убило или ранило. Сам я был ранен.

С правого фланга с белыми портянками в руках потянулись бойцы, сначала одиночки, потом - толпами. Побрел и я, пошатываясь. Проходя мимо трупов моряка и парламентера, я остановился, посмотрел на них, мысленно попрощался с этим мужественным человеком. Когда на окраине деревни нас собрали вместе, я посмотрел и ахнул. Сколько же нас тут? Да если правильно организовать прорыв. Наскоро обыскали, пощупали вещмешки (нет ли оружия), похлопали по карманам. Никаких документов не искали. Да разве такую ораву обыщешь! Построили к колонну и погнали куда-то на запад, но совсем не по той дороге, по которой мы направлялись в Денисовку.

Лошадь на растерзание

Шли весь день, к вечеру пригнали в пересыльный лагерь за колючей проволокой. Лагерь был огромный (немецкая предусмотрительность). Как - будто рассчитанный на нашу ораву. Тут начали устраиваться на ночь, разожгли костры.

Знакомые стали собираться компаниями. Развязали вещмешки, у кого они были, принялись ужинать. Тут обнаружилось, что многие предусмотрительно запаслись основательно.

Наутро погнали дальше. Пришли в какой-то город. Выстроили на огромной площади. Вышло начальство, по-видимому, высокое. Стали выяснять кто есть кто по национальностям. Когда спросили про евреев, никто конечно, не откликнулся. Перечислили около 50 национальностей, в том числе и чувашскую. Погнали дальше. В первые дни не били. Но и не кормили. И воды не давали. Счастливцами оказались владельцы фляг, они набирали воду из луж.

Наконец, пригнали в основной лагерь. Это огромная огороженная проволокой площадь в открытом поле. Лагерь перегорожен на отдельные отсеки. При входе нам впервые выдали баланду. Это вода, перемешанная с мукой. Посуды нет, бери во что хочешь. Пошли в ход консервные банки, пилотки, полы шинели.

Внутри отсеков с утра до вечера идет непрерывный торг. Денег нет, натуральный обмен, товар на товар. Все необходимое человеку здесь товар: глоток воды из фляги, затяжка иди щепотка махорки, бумага для курева, кукурузные зерна, дрова в виде палки, спичка, пустая консервная банка. Одежда не ценится, потому что тепло, да и умирают много. Труп раздевают моментально догола - вот и одежда.

Немцы, оказывается, большие шутники. Однажды они устроили для себя такой спектакль. Втолкнули в отсек старую, облезлую, больную клячу. А сами пристроились за проволокой с фотоаппаратами. Да, снимать на пленку было что. Голодные люди, как стая волков, набросились на бедное животное. Повалили и стали отрывать куски мяса, кто самодельными ножами, а кто и зубами. Одно время лошади вообще не было видно, в была просто груда копошащихся тел. Но вот люди отошли, а на земле остался лежать обглоданный скелет. А немцы хохотали.

Расстрел по просьбе

Не помню, сколько мы пробыли в этом лагере, неделю или две Но однажды утром нас стали выводить. Построили по сотне, по 5 человек в ряд. На сотню один конвоир, но конвой расположен так, что и спереди в сзади и с боков всегда есть конвоир, так что бежать невозможно. Колонна получилась длиной километра два или три. Никогда не видел я раньше такого большого скопления народа вместе. Как-то проходили по полю. В стороне стояли большие прямоугольные скирды сжатой ржи. Сколько их, точно не помню, но не меньше пяти. Нам разрешили взять по одному снопу. И вот после нас не осталось ни одного снопа, как корова языком слизнула. Разобранные скирды поплыли в колонне. Издали людей не видно, а по дороге бесконечной лентой колышется море золотистой ржи.