Приехать в Мелитополь я планировал давно, очень давно, но все как-то не получалось. А если вдруг начинало получаться, то страх перед встречей с прошлым каждый раз опрокидывал меня, лишая равновесия в жизни. В конце мая 2006 года я все же купил билеты в Мелитополь — туда и обратно.

Российские железные дороги обещали меня доставить третьего июня, в шесть утра, на железнодорожный вокзал города Мелитополя. Конференцию планировалось завершить к четвертому июня — где-то под Одессой. Между двумя этими датами было более пятисот километров — почти двенадцать часов на рейсовом автобусе. Поэтому предложение посетить конференцию я отверг с легким сердцем, честно мотивировав свой ответ — не успею.

Шестьдесят четыре часа я провел в цельнометаллическом вагоне номер тринадцать, двигаясь от опорного края державы в направлении НАТО — с Урала в Крым. Моими соседями по купе были добрые, простые люди — семейная пара. Он — офицер подводник в отставке, она — его верная вторая супруга. Они ехали в Севастополь. Я слушал их тихое воркование и думал, кто из них сорвется первым? Первой оказалась супруга.

Уфу проезжали ночью. Стоянка была больше получаса. Я проснулся от нездоровой суеты — супруга бегала по вагону в поисках мужа. Деньги, документы, одежда — все было на месте, и никакие улики не указывали на попытку бегства. Проводница сонно мотала головой, сочувственно и не в такт, поддакивая о том, что такое часто бывает. Что именно бывает часто в ее практике, она деликатно не уточняла. Через десять минут паники в купе появился пропавший пассажир.

Хорошо ориентирующийся в отсеках подводной лодки офицер заблудился между соседними вагонами. Когда диктор объявил посадку, он по команде занял свое место в коридоре вагона — напротив своего купе. Поскучав у окна в коридоре вагона, устав наблюдать удаляющие огни башкирской столицы, моряк решил вернуться в свое купе. Поймите его удивление, когда на его месте уже кто-то спал. Убедившись в том, что это именно его купе, он проверил на месте ли его жена. На второй полке, над его нижним местом, действительно спала какая-то женщина — на ощупь очень похожая на его жену! Офицер взял паузу и вышел в коридор. Там через три минуты, у прохожего пассажира, он узнал номер вагона и понял, как он ошибся. Четыре двери двух тамбурных отсеков не преграда для подводника в отставке. Его возбужденно-виноватый вид выдавал все, о чем он успел подумать за эти минуты. О чем думала жена, уже через минуту знал уже почти весь вагон …

Время в пути тянулось медленно. Вагон был полный. Почти все ехали до конца, поэтому через сутки обстановка в вагоне стала напоминать мне академическую труппу на гастролях — каждый мечтал прийти на похороны своего коллеги раньше, чем коллега придет на его похороны. Одним словом, обычные, добрые люди в утомительном ожидании заслуженного отдыха.

Когда раздали таможенные декларации, скрыть цель своей поездки мне не удалось. Начались расспросы. Подводник тут же окунулся в воспоминания о стрельбе по бутылкам из пистолета — сразу с двух рук.

— Стрельба с двух рук вызвана лишь Вашим желанием пальнуть флэш. А желание пальнуть флэш хорошо лишь для спортсменов. Такая практическая стрельба совершенно не учитывает реалии ответного огня — вдруг прокомментировал его рассказ я.

— Бутылки же не стреляли по вам в ответ? А если бы они выстрелили, пару раз, осколками своего стекла? Вы бы сразу поняли, что перемещение в полный разворот к цели — это первые шаги к самоубийству. За одно бы и познакомились с «дисциплиной прицела» — когда каждый должен знать и полностью контролировать только свой сектор стрельбы или, например, узнали бы, как порой, в момент ведения прицельного огня, стрелок зацикливается на своей цели и не видит, что происходит вокруг. Практические навыки такой стрельбы по бутылкам может и хороши при фронтальном и скоротечном подавлении огнём, что конечно применимо в отсеках подводной лодки, но где вы видели окопавшегося стрелка из пистолета?..

— Откуда ты все это знаешь? — спросил меня офицер.

Действительно, откуда я все это знаю?

Границу пересекли спокойно. Досмотр был беглый и непрофессиональный. Зато после границы сразу оживились менялы. Сосед военный поменял рубли на гривны, соблазнившись на сто восемьдесят гривен за тысячу рублей. Ну вот, с этого момента что-то вроде началось. Или нет, раньше, когда я получил звонок, сразу после прохождения таможни, о том, что мой однополчанин, отказавшись съездить со мной в Мелитополь, стал виновником автокатастрофы с трупом? Да нет, наверное, все началось летом 2004-го…

Попробую рассказать все по порядку.

Уехал я тогда в Казахстан по первому классу: купил заранее всей семье билеты на мерсовский автобус по маршруту «Екатеринбург-Караганда» и отбыл точно по расписанию. Дорога была отличная, хотя в Казахстане она оказалась лучше. После Кургана, была таможня. Это песня! С каждого носа водители собрали по стольнику. Россияне отдавали спокойно, а вот казахстанские граждане противились этому — курс рубля к тенге составлял ~ 1 к 4,5. Получалось, что россияне платили, в рублевом эквиваленте, около полутора бутылок водки таможеннику, «казахи» же платили, соответственно, более трех бутылок водки. Так наглядно действовали экономические законы, раскрывающие покупательскую способность двух национальных валют.

Россия выпустила нас ночью, спокойно и без истерики — поездка в Казахстан личное дело гражданина, добровольно обрекшего себя на путешествие по стране Аблай-Хана. Казахстан встретил нас, несмотря на поздний час (за полночь), бодрыми раскосыми таможенниками. Короткие, слегка косолапые ноги, длинное тело, раскосые глаза, черные жесткие волосы, скуластое смуглое лицо, «почти наша» форма — кочевники, смачно описанные Ильфом и Петровым в «Золотом теленке», медленно, но уверенно двигались в своем государственном развитии в сторону прогрессивных турок, приобретая промежуточную форму интеллигентного тунгуса. Смазанные нашими кровными стольниками процедуры таможенного досмотра были упрощены до беглого осмотра багажных отсеков автобуса и визуально-паспортного контроля сонных пассажиров. Надо отдать должное профессиональной бдительности кочевников — мгновенно были выявлены граждане с нарушениями паспортно-визового режима. Сюда попали граждане с простроченными паспортами и без прописки. Мой младший сын попал в первую категорию — в апреле ему стукнуло двадцать и, согласно текста, напечатанного специально для балбесов на последней страничке паспорта, по наступлению даты двадцатилетия гражданина, паспорт переставал быть действительным и требовал срочной замены. Объяснить ночью, в степи, под нарастающим сонным мычанием пассажиров, осуждающих подобную причину задержки, незначительность данного факта мне было сложно. Младшего, вслед за изъятым паспортом, отконвоировали в скромный, замызганный трехкомнатный балок. Я вышел следом, предвидя закономерную необходимость своей посреднической миссии. Ночью, в голой степи, заставленной одинокими балками-вагончиками, освещенными редкими лампочками на столбах, торчащих из плоской, засыпанной крупным щебнем земли, трудно ощущать себя дипломатом, не говоря о гордом чувстве гражданина великой страны.

В пустой комнате со списанным школьным столом и нарами вдоль стены сидели два казаха: целый полковник — на стуле и такой же важный майор — на столе. В руках полковник вертел паспорт моего младшего сына. Объяснив мне причину, по которой данный документ не может считаться паспортом гражданина и, следовательно, права на пересечение границы не дает, командир поднял на меня свои хитрые, черные как уголь, глаза. Штраф — 100 евро и «депортация без компенсации понесенных расходов» назад в Россию (т. е. на 500 метров назад и добирайся из этой степи домой, как хочешь). 100 евро мне было откровенно жалко. И я начал переговоры с пересказа печальной истории о семье российских граждан, выехавших двенадцать лет назад из Казахстана в Россию и возвращающихся сегодня назад в Казахстан на юбилей к родителям, оставшихся жить в Казахстане. Я искренне выразил сожаление о том, что разгильдяйство студента могло обернуться таким крупным разочарованием для всей семьи. Сожалел по этому поводу я искренне.