Конечно, не обошлось и без помощников, тех, кто достаточно случайным образом приблизился к Прицелу. Это были совершенно разные люди. Почти любой из них легко мог бы стать своим. Но знакомство не состоялось, и ближе друзей оказались только враги. Верность вертолетчика длилась не долго — собственное заблуждение Прицела по поводу их дружбы оказалось продолжительнее. Капитан вовсе не предавал: он только покинул партнера, когда общее дело умерло. После этого каждый день стал черным. Одолжения не сближают людей: тот, кто одолжение делает — не удостаивается благодарности; тот же, кому оно делается — не считает это одолжением.

Совершенно некогда было размышлять о несбывшихся надеждах и потерянных друзьях. Ситуация напоминала ножницы — обстоятельства развивались в противоположных направлениях, но рвали в клочья всякого, кто пытался найти компромисс.

Это было уже не «движением на красный свет», а ездой по встречной полосе! Навстречу Прицелу несся бронепоезд государства, решившего прекратить самостоятельность тех, кого оно не убило на войне. Начав с борьбы за жизнь со смертью, приходилось теперь бороться с самой жизнью за право умереть старым.

Надо было только вовремя смотреть на светофор, чтобы не проехать на чужой «зеленый» — свой «красный свет». Жизнь наполнилась гулом постоянно срабатывающей сигнализации: внимание — «желтый свет», стоп — «красный свет». Уходить надо было раньше и на большой скорости — все, что делалось Прицелом далее, было на грани «просчитанного риска».

Будь сам собой, не то тебя «примут» за другого. Преступление совершается только тогда, когда оно попадает в разряд целесообразного поведения — но выгодная для человека деятельность неискоренима. Совершенное преступление должно быть обнаружено. Его нужно выделить из множества некриминальных состояний, а это далеко не просто. Решение этого вопроса отдается на волю свидетелей или осведомителей — мы же живем не на острове.

Вокруг Прицела методично, последовательно начали «выкашивать поляну» — продавать проблемы людям, его окружающим. Среда, в которой он до этого процветал, стала враждебной — самый лучший враг оказался бывшим другом.

Как поступать с подозреваемым, попавшим в зону неопределенности обвинения — дело юристов и общества. Юристов и общества! Прицела судили не судьи, а обычные, затюканные бытовыми неудобствами обыватели, работающие судьями.

Честный человек — по христианской морали — тот, кто уважает собственность и богатство другого, а не тот, кто уважает бедность и не обижает неимущего. Честность сегодня — это оценка обществом наших поступков, это мораль толпы. Достоинство — наша собственная самооценка: соотношение того, чего мы хотели и того, что из этого получилось. Государству выгодно заставлять нас быть честными гражданами, а не достойными людьми, требующими достойного отношения к себе.

— Вдумайся и осмотрись — кто тебя окружает? — пытался успокоить себя Прицел.

Эту подмену моральных критериев надо почувствовать, пережив необоснованное обвинение. Государство манипулирует толпой обывателей, которые, исходя из собственной морали, решают, как должен жить инвалид без ног, и что у него должно стоять в квартире!

Представьте, какая это радость — быть обвиняемым, да еще и в розыске? Вы идете по улице. Менты в серой форме. Мятая толпа ментов. Тычут в грудь дубинкой. «Регистрация есть?» «Где регистрация?» «Билет есть? Когда приехал?» «Что здесь делаешь?» «Где штамп о прописке?» Облавы на иногородних, на призывников, на кого угодно. Шмон. «К стене! Руки за голову!» «Ложись, сука!» — полная программа унижений. Повод: благополучие! Благополучный гражданин — значит дичь. Можно укусить — вдруг откушу? Но выгодно отличаться морщинками вокруг глаз и хорошо поставленным командным голосом.

Гражданин должен быть пожилым, потертым, потрескавшимся, морщинистым, стариком инвалидом или ребенком. Тогда он благонадежен. Тогда на нем не задерживаются глаза работников правоохранительных органов. Для государства было бы удобно, если бы все граждане были стариками и функциональными инвалидами, но так, чтобы у одного остались руки — на станке работать, у другого глаза — зачитывать нужные государству тексты, у следующей категории были бы только ноги — бежать по поручениям чиновников.

— Что я сделал не так? — сидя на бесконечных допросах, спрашивал себя Прицел.

— А что я сделал, чтобы этого не было? — спрашивал он себя позже.

Ответ Прицел нашел, и кроме себя никого не винил — пока, слава богу, самостоятельный человек. Многие тогда поспешили от покойника к наследнику, Прицел же продолжал еще короткое время служить трупу.

Хочется, чтобы всё по уму было? Желаешь создать территорию разума — займись собой! — так решил он для себя тогда, когда в очередной раз, словно кукушка из поломанных часов, выпал из жизни.

Обыски, подписка о невыезде, федеральный розыск — жизнь приучила Прицела к неопределенности: одни воспринимают ее как каприз погоды — признание того, что уже реально случилось, другие — как предмет прогнозов и ожиданий. Не имея возможности изменить обстоятельства, Прицелу приходилось менять саму ситуацию и выигрывать.

Мы-то знаем, чего это стоит: порой, пока враги, анализируя обстоятельства и провоцируя наши семейные проблемы, рисуют на своих картах стрелки будущих атак на наши жизненные позиции, мы вручную (порой — одними лопатами) меняем за ночь весь ландшафт, ломая их планы и проекты.

Чтобы победить завтра — приходиться выживать сегодня, находя оптимальные компромиссы в коридоре противоречивых ограничений.

Чтобы быть мертвым — не обязательно умирать.

Одна из стайки кормящихся на помойке птичек заметила хищника и подала сигнал тревоги, привлекая к себе внимание «сельского французского кота». Она могла просто улететь прочь, не предостерегая остальных. Но при этом она рисковала оказаться предоставленной самой себе, а не быть частью относительно анонимной стайки.

— Если наблюдательная птица не должна расстраивать рядов, то что же ей следует делать? — подумал Самелин, полностью увлеченный событиями на помойке. — Быть может, она должна просто продолжать вести себя так, будто ничего не случилось, и полагаться на защиту, которую дает ей членство в стае? Но это тоже сопряжено с серьезным риском. Она остается при этом на виду и весьма уязвима. Гораздо безопаснее было бы оказаться на дереве.

И в самом деле, наилучшей стратегией было бы взлететь на дерево, но при условии, что все остальные непременно поступят так же. Раз воробьи предпочитают держаться стайками, то это, очевидно, дает им какое-то важное преимущество, иначе они бы этого не делали. Каким бы ни было это преимущество, воробей, покидающий стаю раньше других, лишается, по крайней мере, частично, этого преимущества.

Жизнь сама рождает множество причин, позволяющих считать, что расстройство рядов равносильно самоубийству. Даже если другие воробьи последуют за умником, первым покинувшим стайку, этим самым он временно расширит свою зону опасности. Таким образом, он не останется в одиночестве и не лишится преимуществ, которые предоставляет членство в стае, и даже получит выгоду, перелетев в более безопасное место.

— Первые зарегистрированные шартрезы появились благодаря сёстрам Леджер, начавшим разведение с местной колонии Шартрезов, на северо-западе Франции. Там эти кошки были известны под названием «Больничные Коты», поскольку они жили вокруг больницы, принадлежавшей церкви в городе Palais, — бабушка трещала не останавливаясь, по памяти пересказывая страницы справочника. — У вас хорошая память, — сделал ей комплимент Самелин.

— Что вы, просто я наизусть знаю родословную моего Филиппа. Его предком был Michou Femine — лучший шартрез Франции в 1967 году. После того, как Элен Гамон импортировала первых шартрезов в США, мой Филипп является прямым потомком первых американских шартрезов. Мне его привезла дочка из Сиэтла на день рождения в 1999 году, — соседка с наигранной суровостью повернулась на шум, доносившийся с помойки.