— Я вас прощаю, — с трудом ответила Лиза, слезы мешали ей говорить.

— Благодарю вас. Мне было важно услышать это, — он с улыбкой кивнул, а после резко выпрямился. Стал прежним Борисом, которого она всегда знала, — собранным, хладнокровным, внимательным. — Я напишу вам, когда появятся вести. Полагаю, завтра же его сиятельство будет свободен. А далее ему должно позаботиться о своем положении. Просить о помиловании Его Величество, дабы избежать новых неприятностей в будущем. Теперь прошу простить меня. Чем раньше я прибуду в Тверь, тем быстрее Alexandre покинет крепость. На этом…

Не договорив, он склонился в вежливом коротком поклоне и направился к лестнице, ведущей прочь из бельведера. Но Лиза не могла не спросить, взволнованная его словами и его хворью.

— Что же будет далее?

Борис помедлил у первой ступени. Замер, положив руку на перила. Немного постоял, глядя куда-то вдаль, за окно, — на обширные земли Дмитриевских, что могли принадлежать его предку, на просторы лугов и лесов, на золото созревающих полей. А потом перевел взгляд на Лизу и еле заметно улыбнулся:

— Доктора говорят, морской воздух италийских земель даст мне… дарует мне исцеление. А я надеюсь, что смогу обрести там покой. Les meilleurs médecins sont le Dr. Gai, le Dr. Diète et le Dr. Tranquille, с’est vrai?^[411]

— Вы ведь дадите о себе знать? Напишете к нам?

— Я не думаю, что Alexandre будет рад нашей переписке после того, что прочтет в письме.

— У вас есть еще tantine, — напомнила Лиза. — У вас будет, кому писать в Заозерное.

Уголки губ Бориса дрогнули. Он прекрасно понял то, что она не смела сказать ему прямо. На мгновение лицо его исказилось от муки, и Лиза ощутила эту муку всем своим существом. Стиснула руки, чтобы не выдать своих чувств, боясь отпугнуть его своей жалостью.

— Благодарю, — произнес Борис, улыбаясь ей несмело и грустно. — Прощай, ma bien-aimée…

Он не стал ждать ее ответа. Ему явно не хотелось слышать от нее слова прощания, настолько быстро он зашагал вниз по лестнице. Лиза дождалась, когда шаги стихнут, и только после этого дала волю душившим ее слезам. Она не была глупой. И она видела кровь на белоснежном платке. «Все грехи на мне, ma bien-aimée…» Господь даровал прощение ее проступкам, сохранив жизнь во время тяжелой болезни, но не был так же милостив к Борису. Он говорил о покое, что даст италийская земля, но при этом имел в виду не исцеление. И когда Лиза услышала через распахнутые створки ржание лошадей во дворе, она заставила себя подойти к окнам, чтобы взглянуть на отъезд Бориса из Заозерного. Садясь в коляску, он ни разу не обернулся.

— Прощай, — прошептала Лиза сквозь слезы.

Она не обманула Бориса. Она действительно простила его. Еще до того, как прочитала его письмо, оставленное для нее в покоях. Ровные аккуратные строчки. Твердый почерк. Судьба, разбитая еще задолго до его рождения. Она знала всю канву той давней истории, но и не подозревала о деталях, что открывали ей прошлое Бориса совсем в ином свете.

«Мой отец вырос с осознанием, что он не принадлежит миру, в котором живет. Как и его собственный отец. И отец его отца. Они все понимали, что их место — не в Малороссии, их фамилия — не та, что они носят. И именно так воспитали меня… С малолетства я знал, кто есть на самом деле. Я — граф Дмитриевский. И титул, и земли, и положение — это все наше по праву старшинства ветви. А те, кто ныне владеет всем, недостойны обладания ни в малой доле…»

Две ветви рода, разделенные ослепляющей ненавистью и непримиримостью. Два сына, один из которых был буквально вымаран из истории рода. Петровская эпоха — времена, когда только зарождалась империя, когда вершились удивительные карьеры, когда стремительно взлетала звезда одних дворянских родов и бесславно угасала других, когда не прощался ни малейший промах.

Лиза с удивлением читала о том, каким ярым сподвижником царя Петра Алексеевича был предок Александра Григорий Дмитриевский. Он среди первых отринул старый уклад, среди первых отправил двух своих юных сыновей в Голландию и Англию обучаться навигацкому делу. В ужасной нищете, не зная языков, они получали образование, чтобы по возвращении в Россию стать флотскими офицерами. Правда, к неудовольствию Григория Дмитриевского, старший сын Федор заслужил репутацию смутьяна и лентяя. Никаких оправданий и просьб перевести его «сухопутному делу обучаться» отец не принимал, и даже тяжелейшую морскую болезнь сына не считал уважительной причиной. Недовольство его Федором множилось год от года. К недовольству примешивалось разочарование: сын наотрез отказался служить во флоте. И хотя сам государь внял просьбам молодого гардемарина и позволил ему перейти в кавалерию, отец не простил ослушания.

Довершила семейный разлад война со шведами. Федор, находившийся в войсках в Малороссии, известил отца, что желает обвенчаться с племянницей казацкого полковника Чечеля, и попросил благословения. Григорий Дмитриевский своего согласия не дал и посоветовал сыну «обратить свой взор не на девиц, а на военное дело». Спустя несколько месяцев измена гетмана Мазепы, сторонником которого был полковник Чечель, решила все окончательно. В ответ на взятие Батурина казаки перебили драгунский отряд, где служил Федор. Лишь части кавалерии удалось уйти на север. Сына среди них Григорий Дмитриевский не нашел. Только позднее узнал, что раненый Федор попал в плен к казакам, но ему сохранили жизнь и не передали шведам. После долгого выздоровления весной 1709 года он обвенчался с племянницей Чечеля. Однако убедить русского офицера Дмитриевского перейти на сторону гетмана Мазепы не смогло даже родство с полковником. Сам Чечель в то время уже был казнен за государственную измену. Когда же Федор наотрез отказался «оставить пащенка и девку блудливую», Григорий Дмитриевский отрекся от него, приказав вымарать все записи о старшем сыне и навсегда забыть его имя, а «холопское отродье от казачьей девки ни в жисть не принимати ни чадам, ни чадам чад, ни дале».

«В семье до сей поры хранится то письмо, — писал Борис. — Как напоминание о случившемся. Мой предок потерял все из-за любви к женщине. Он разделил с ней все тяготы, обрушившиеся на головы сторонников Мазепы и их родни, даже изгнание, в которое ей пришлось отправиться. Отринутый семьей, Федор обрел иную. Но даже, потеряв фамилию, титул и состояние, всегда помнил, кто он есть, и никогда не терял надежды однажды вернуть все, что принадлежало ему по праву, но было отдано младшей ветви»

Далее Борис писал о том, как безуспешно его предки пытались восстановить свои права. Обратившись к императрице Анне Иоанновне, семья не добилась справедливости за отсутствием доказательств. Зато по указу императрицы Елизаветы Петровны за верную службу и ратные подвиги в войне с Пруссией получила во владение несколько малороссийских деревень и потомственное дворянство. Кровью и доблестью вернула утраченную дворянскую честь.

Но нет, не такой малости жаждали потомки старшей ветви Дмитриевских. Верные сыны Отечества, они всегда были в авангарде военных сражений. Представители же младшей ветви чаще выказывали себя опытными царедворцами и мастерами придворных интриг, выбирая дипломатическое поприще. «Шаркуны», как называл их отец Бориса. Редко кто из них выбирал военную службу, предпочитая сохранить голову на плечах. Они ловко лавировали в хитросплетениях большого света и благополучно жили без всяких потрясений при любом государе — от императрицы Екатерины, супруги Петра, до его праправнука Николая Павловича.

Первым же приходилось карабкаться наверх, прилагая все силы, и все равно их благополучие оставляло желать лучшего. После войны 1812 года дела их пошли так плохо, что впервые за годы, которые обе ветви провели врознь, Головнины решили обратиться к своим родственникам за помощью. Пенсии отца Бориса, потерявшего здоровье в войне с французами, и скудных доходов от небольшого имения не хватало. Большая часть отданных в рекруты крепостных домой не вернулись. А после вторжения Наполеона в Херсонскую губернию пришли иные напасти — сперва чума, изрядно покосившая население, а после и суровая зима, погубившая значительное количество скота.