— Потому что в отряде скучно. Макулатура, металлолом... И все решают учителя: какой сбор провести, какую песню спеть.

— Я так и сама думала. Но как сделать, чтобы ваше самоуправление никого не раздражало, было ответственным?

— Но коробочка-то стоит, значит, она была нужна?

— Да, площадку нам с учителем физкультуры удалось отстоять, но... Ты должен понять, что жизнь не течет гладко...— Марина улыбнулась горько и виновато.

— Я, конечно, попытаюсь доказать, что председателя менять не надо...

14

Дверь отворилась, в класс медленно, пряча глаза, вошел Шнырик. Голова его была подстрижена под горшок. Губы дрожали, он кусал их, чтобы не заплакать.

Елисеева прыснула, за нею другие. Шнырик сжался, втянул голову.

— Прекратить смех.— Елена Петровна шире распахнула дверь, чтобы пропустить Карандаша, выглядевшего совсем недурно, посвежевшего, по-прежнему ироничного и уверенного в себе. Последним вошел Акила. Безучастным взглядом скользнул по лицам одноклассников, растерянно застыл посреди класса, словно за два дня забыл, за какой партой сидел.

— Быстрее, Акимов,—поторопила Елена Петровна.— Не изображай из себя Иванушку-дурачка.

Акила медленно пошел по проходу к третьей парте, где сидел вместе с Вишняковым.

Вадик потеснился, осторожно подвинув ногой лежавший на полу портфель. Со вчерашнего дня, с того самого момента, как он отыскал портфель на школьном дворе, он мучительно искал случай вернуть журнал назад, в учительскую. Решил, что положит журнал утром, когда нянечка убирает учительскую. Но утром удача не улыбнулась ему: задолго до звонка в школу привели беглецов— Шнырика, Карандаша и Акилу, и попасть в учительскую не удалось.

Оставалось последнее — вернуть журнал честно и открыто. Но стоило Вадику подумать об этом, как перед глазами его вставало лицо Елены Петровны. Она тут же спросит при всех, отчего он не сказал про журнал сразу. А раз молчал — значит, трус. Значит, Шнырик с Карандашом правильно смеялись: трус летчиком быть не может!

Вадик осторожно, краешком глаза, взглянул на Акилу.

Тот был бледен, и только ухо, некрасиво горящее на фоне белой щеки, выдавало, что ему неловко, нехорошо.

Вадик вздохнул и, шевельнув затекшей ногой, толкнул портфель в дальний угол, подальше от Акилы. Его все время преследовал страх, что кто-то может случайно заглянуть в него.

И как он не догадался посмотреть под дощатый настил хоккейной коробки сразу? В тот день он мог вернуть журнал смело, не таясь. Вадику казалось теперь, что на это смелости ему бы достало. А признаться, если нет надежды, что портфель найдется... Вдруг Шнырик со злости выбросил бы портфель в овраг? Что было бы, если бы все: учителя, директор—узнали, что журнал пропал по его. Вадика, вине?

— Теперь, кажется, все на месте? — Елена Петровна обвела класс тяжелым, усталым взглядом.

Она отчего-то не ругала беглецов, не называла их бродягами, как в прошлом году, когда ушел из дома Акила. Может, оттого, что организатором побега был Шнырик? И дача, где они скрывались, принадлежала его отцу?

— Осталось решить последний вопрос. Где находится наш журнал? Что скажешь, Акимов?

Акила вздрогнул.

— Я?

— Ну не я же? Мне брать журнал ни к чему. Куда он мог деться, если Вишняков поставил его на место?

Она подошла к парте Вишнякова совсем близко, разглядывая Вадика в упор. Тот заставил себя посмотреть ей в глаза.

Елена Петровна ушла к окну, где сидели девчонки, методично разглядывая каждого из тридцати учеников, словно пытаясь по глазам прочитать, кто имеет отношение к пропаже журнала.

— Елисеева, куда ты пошла после уроков?

— Я была на музыке, потом...— Ольга смущенно запнулась, гадая, почему вдруг Елена Петровна спрашивает именно ее.— Потом смотрела, как строят площадку.

— Достойное зрелище.— Елена Петровна поморщилась.

— Но вы же не видели? — съязвила Ольга.

— Зато видел директор. Но сейчас меня интересует другое: кто был на площадке?

— Я не помню, там было столько людей!

— Буслаев, ты говорил мне, что Акимов в трудовом подъеме участия не принимал? Я правильно тебя поняла?

— Ну, не принимал.—Бусла неуверенно кивнул, вспоминая, говорил он нечто подобное или нет.

— Где же ты был в это время, Акимов? Акила, опустив голову, молчал.

— Я тебя спрашиваю, Акимов.

Елена Петровна подошла к парте Акилы. Теперь портфель с журналом лежал почти у ее ног.

15

Звонили требовательно, нудно, как звонят только те, кто уверен, что квартира не может быть пустой. Акила лежал на кушетке лицом вниз. Дверь открывать ему не хотелось: у матери и отца были свои ключи.

Еще в школе им овладело безразличие, все вокруг стало скучным и серым. Он совсем перестал понимать, что происходит... Отчего Елена Петровна с таким упорством требует от него журнал, который он и в руках-то никогда не держал. Но других ее требование вроде бы не удивляло. Все присматривались к нему: девчонки с ужасом, тайным любопытством, парни подмигивали, глупо улыбаясь. Все отчего-то верили, что ему, раз у него по физике три двойки, журнал нужнее, чем остальным.

— Может, кто свой? — Карандаш, сидевший на кушетке у него в ногах, не утерпев, пошел в коридор открывать дверь. Через секунду в прихожей тревожно зазвенел голос Антона:

— Он что, заболел?

Акила, повернув голову набок, смотрел на обои в бессмысленных переплетениях квадратов и треугольников. Никого видеть ему не хотелось, далее Антона. Чем он мог помочь?

— Акила, привет,—Антон шагнул в комнату, озираясь, не сразу заметив в полумраке, где Акила.

Свет, еще пробивавшийся сквозь шторы, уже угасал. Сквозь узкую створку окна тянуло холодом, безнадежностью.

Акила не шевелился.

— Давай включим свет, уже темно.

— Не надо.—Акила приподнял голову, посмотрел на Антона, потом сел.

— Тебя что, Елена прислала? — спросил Карандаш.

У Антона вырвался тяжелый вздох.

— Да, говорит: ищите журнал.

— Пусть сама ищет.— Карандаш Засмеялся. Зазвонил звонок. Три раза, потом еще раз.

— Может, кто из ребят? — Антон шагнул в коридор. Но Карандаш опередил его и, припав к глазку, объявил:

— Акила, к тебе Клячкина пришла!

Акила вздрогнул, потянулся за рубашкой, брошенной комком на стуле.

Клячкина с упорством давила на кнопку звонка.

— Открой, это от классной, а то она сама придет,— сказал Антон.

Акила рванул дверь на себя, Клячкина, испуганно заморгав, попятилась назад. Крупная, с широким женским лицом, она казалась артисткой, на-девшей коротенькую юбку, простые чулки и дешевую нейлоновую курточку для того, чтобы сыграть семиклассницу.

— Акимов, где твои родители? У меня записка.

— Нормальные люди сперва здороваются,— сухо сказал Антон.

— С тобой мы, кажется, виделись.—Заметив Антона, Клячкина нахмурилась.

Акилу волновала записка, но Клячкина по-прежнему держала правую руку в кармане. Видно, не хотела, чтобы записку, предназначенную родителям, прочел он.

Клячкина заглянула в комнату, поморщилась:

— Ой, как у вас грязно... И мебели совсем нет.

Акила страдал. Он и сам замечал, что паркет стал грязным, почти черным, оттого что его сразу не покрыли лаком, как другие, родители Антона, например. И обои местами отстали, их надо бы подновить, переклеить... Когда отец пил, он вынес из дома почти все, продал даже часы с кукушкой, от которых теперь на стенке остался пустой гвоздь...

— Ты всегда говоришь вслух все, что думаешь?—спросил Антон Клячкину, побелев от гнева.

— Я говорю правду, не то что некоторые.— Клячкина подошла к этажерке с учебниками, глаза ее тотчас зажглись — взгляд упал на альбом для рисования, чем-то похожий на классный журнал. Схватив альбом в руки, Клячкина уныло вздохнула.

— Ты что, всегда в гостях без разрешения по полкам шаришь?

— Я не в гостях, я по поручению,— отрезала Клячкина, гневно взглянув на Антона.