— Зачем ты отравила Элиссу?

Услышав этот вопрос, Семилия испытала своего рода облегчение. Вуаль неопределенности спала и теперь по крайней мере она знала наверняка, что происходит.

— Ты же лучший друг Леона и ты задаешь этот вопрос? Ужели ты забыл, как мы с Леоном души друг в друге не чаяли? Забыл с кем твой друг разделил свой первый поцелуй, забыл какая дама впервые оголилась перед ним? Леон обещал мне, что мы будем вместе навсегда, а теперь женится на этой… на этой лесной дикарке. Вздор! Я не приму отказа!

— Уймись Семилия, побойся Богов — сколько вам было? Леону двенадцать, если я правильно помню, если не меньше. Он тебя никогда не любил, ты была ему другом.

— Другом, который последние годы только и делал, что чах от невнимания того, кто обещал быть моим рыцарем, пока смерть не разлучит нас!

— Да ты бы еще обещания данные в три года, вспомнила. Что за вздор ты несешь, Семилия? Ты себя кем возомнила, капризной принцессой Астэриоса, которая получает все, что ей вздумается, стоит топнуть ножкой? Так знай, я видел Леона и Элиссу вместе и могу сказать, что еще никогда он не был таким счастливым. Если ты и правда думаешь о нем, а не о себе, ты должна была отпустить его, но вместо этого ты причинила ему величайшую боль. Ты пригожа собой, тут спору нет, богата и умна, но не это же главное. Мы не знаем, кто полюбится нам, любовь не выменивают на рынке.

— Может ли безродная нищенка составить достойную партию дворянину благородных кровей? Если Леон не думает о детях, то я думаю — кого он хочет себе в наследники, ушастых дикарей, которые будут скакать по деревьям?

— Не стоит приплетать сюда браки по расчету. Если бы ты хорошо знала Леона, ты бы понимала, что он всегда руководствовался чувствами.

— Я люблю Леона и всегда любила!

— Себя ты всегда любила и любишь, Семилия, а не Леона. Леоном ты хочешь обладать как ребенок хочет обладать леденцом, попавшимся на глаза. Твое непреодолимое искушение владеть им перешло все разумные границы, — ты решилась на убийство.

— Какое смелое обвинение, Готфрид, а есть ли доказательства?

— Не выводи меня из себя. Я спросил тебя, зачем ты отравила Элиссу, и ты ответила.

— Мало ли что я ляпнула, я напугана — в мою спальню проник посторонний мужчина, с ножом в руках. — с каждым ответом, Семилия чувствовала себя все уверенней.

Готфрид схватил девушку за ворот рубахи и наклонившись к ней, подтянул лицо той к своему:

— Элисса умирает, понимаешь ты это или нет!? — прокричал он ей в лицо.

— Да каждый день кто-то умирает и что с того? Я буду рядом с Леоном, как и всегда и будь уверен, утешу его в горе, когда ее не станет. Тогда Леон поймет, как я ему предана, как поддерживала его в трудную минуту и утешала. — девушка выплевывала слова как куски льда.

— Ты страшный человек, Семилия. Мостовая в Линденбурге мягче, чем твое сердце.

— Такие эпитеты тебе не идут Готфрид, нахватался от Леона и думаешь, что тебе это к лицу. Иди-ка лучше напейся и трахни какую-нибудь шлюшку, вот в этом ты мастак, это под стать тебе.

— Я не желаю больше говорить с тобой об этом деле. Поэтому сразу перейду к сути своего визита — как вылечить Элиссу?

— Никак, — с самодовольной усмешкой, ответила юная графиня.

Готфрид посмотрел на Семилию страшным взглядом. Девушка тут же поняла, что это взгляд человека, который способен на все и закусила губу, потупила глаза, решив, что вот сейчас ей лучше не артачится и не бесить буйного рыцаря. Готфрид подкинул в руке кинжал и поймал его.

— Убивать тебя нет смысла, орлу не гоже ловить мух. Но вот лишить тебя красоты я могу в два счета. Как думаешь, посмотрит на тебя Леон или другой мужчина, когда я поработаю над твоим личиком? Ты когда-нибудь думала над тем, как будешь выглядеть если тебе отрезать нос, а? — лицо Готфрида преобразилось, показывая новую, безжалостную пластику, он небрежно ронял слова, как ничего не значащий мусор.

Семилия поняла, что-таки вывела мужчину из себя. Таким диким она его еще никогда не видела: бешеный зверь, преисполненный первобытной агрессии. Левой рукой Готфрид резко схватил Семилию за горло и уронил спиной на кровать. Его рука стала подобна булавке, пригвоздившей бабочку к твердой поверхности. Девушка попыталась отбрыкиваться ногами, пиная Готфрида наотмашь. Холодным лезвием кинжала тот прикоснулся к щеке Семилии. Девушка мгновенно застыла, лишь ее грудь быстро поднималась и опускалась под аккомпанемент ее тяжелого дыхания. Семилия вдруг почувствовала себя безвольной марионеткой во власти страха.

— Прошу тебя, просто скажи, как вылечить Элиссу, и мы расстанемся на этом.

— Клянусь, я не знаю! Я специально искала то, от чего не было бы спасения. Мой служка, Этьен нашел на ярмарке торговцев из Дашарского каравана, тамошний алхимик предложил редкий порошок и взял за него целое состояние.

Блестящие росчерки слез скатились по щекам девушки. Семилия наконец в полной мере поняла в сколь роковой ситуации оказалась. С помощью своего кинжала Готфрид мог устроить ей такую жизнь, что она потом сама бы наложила на себя руки. Предложить Готфриду было нечего, а настроен он был более чем решительно уйти только с ответами.

— Я не знаю! Если кто и знает, так это алхимик! — взмолилась девушка и Готфрид понял, что она ничего не знает.

Он уже жалел, что ввязался во все это. Затея кинуться следом за алхимиком уже не казалась такой бесполезной. Готфрид хотел получить ответы быстро, но сказки не случилось, ответов не было. Теперь зацепок кроме алхимика не осталось. Нужно было выяснить маршрут Дашарского каравана и отправиться следом.

— Змея, — скорее с сожалением, чем злобой, произнес Готфрид и покинул спальню, так же, как и вошел — через окно.

Элисса сейчас была похожа на цинийку, — ее кожа приобрела грязно-серый оттенок из-за серой пыли и песка, покрывавшего девушку с головы до ног. Из-за холода она едва чувствовала свои конечности. Древо по-прежнему было далеко: в нескольких десятках, а может и сотнях километров от нее. Из-за пелены пыли, кружащей в воздухе сложно оценить расстояние. Элисса видела его огромный, черный силуэт вдали, который покорно ее ждет и никуда не спешит. Как самодовольно насмехающийся паук, Летум понимал, что если бабочка угодила в его паутину, то ей уже не вырваться — тысячи нашедших свою гибель до Элиссы, были тому доказательством. Элисса чувствовала, что древо тянет ее к себе, очень медленно, как если бы из последних сил, но все же неумолимо. По несколько сантиметров в день, но ему удавалось подтащить ее к себе. От крика Элисса сорвала голос, у нее уже не было слез плакать, однако она не сдавалась, пока в ее сердце пылала любовь к Леону.

Наутро Готфрид пришел к другу и уже хотел поведать обо всем, что разузнал за эти дни, однако не решился сказать, что способа спасти его любимую нет. Безусловно, Семилия должна была понести наказание на княжеском суде, но вот то, что Элиссу не спасти — эту правду Готфрид предпочел скрыть. Вера в то, что можно найти способ исцелить свою невесту, вот что сейчас поддерживало Леона. К своему изумлению Готфрид обнаружил, что Леон знает не просто столько же, но даже больше, чем разузнал Готфрид. Белый рыцарь пересказал слова Элориэля, и Готфрид дополнил ими то, что раздобыл сам. Тогда-то Готфрид решил, что утаивать что-то нет никакого смысла и рассказал обо всем, что разузнал сам. Теперь все встало на свои места в картине происходящего, как у Леона, так и у Готфрида. Боль выветрила в Леоне всякую способность сейчас хоть как-то выражать чувства. Он едва ли отреагировал на то, что причиной нынешнего состояния Элиссы является Семилия. Слугам Готфрид наказал гнать графиню взашей если она еще раз посмеет прийти, хотя конечно же это было маловероятно. Естественно, никаких обещанных знахарей из королевской столицы Семилия не запросила, в свете раскрытия ее преступления. Как будто этих проблем было мало, буквально из ниоткуда возникла еще одна — Элара шла к комнате, где спала Элисса, чтобы проведать сестру и случайно услышала разговор друзей. Ту его часть, где говорилось о том, что в произошедшем повинна Семилия…