— Знаете, товарищ Семенов… Вам завтра нужно наладить серьезное и постоянное наблюдение за этим замечательным, гостеприимным санитарным поездом № 8, особенно за баронессой.

Адъютант ничего не понял.

— Потом я вам объясню, в чем дело; а сейчас только вот это. И ни под каким видом санитарный поезд не перебрасывать без моего ведома…

— Слушаюсь, товарищ командующий.

Адъютант, старый военный, привык подчиняться, не рассуждая.

— Завтра, когда прибудет броневик, прицепите его к сан-поезду. Вот вам будет охрана и внешняя.

— Слушаюсь!.. — еще раз, четкое, нерассуждающее, военное.

4. Китайская церемония

— … Аппараты только что вернулись из разведки.

— Ну! — Снегуровский нетерпеливо.

Найденов, весь холодный, заиндевевший, садится к столу и снимает шлем.

— На этот раз, товарищ командующий, удалось определить движение калмыковского отряда.

— Очень хорошо. Ну?

— Мы вылетели сегодня утром тремя группами и, согласно вашего задания, взяли в треугольник весь участок фронта от Уссури до Амура и Сунгари, от Михайло-Семеновска через Лахасусу на Фукдин.

Найденов остановился, расстегнул свой меховой кожаный водолаз и достал из-за пазухи карту и кроки разведки.

Командующий, а за ним адъютант и командир полка Ярошенко склонились над картой.

— Вот здесь… — сильно надавив ногтем, Найденов провел по карте черту, — по целине пробивается Калмыков с отрядом. Я сделал вторую вечернюю разведку — направление одно и то же.

— Значит, он двигается на фукдинскую дорогу? — и адъютант командующего чиркнул карандашом по фукдинскому тракту.

— Да, очевидно…

— В другом направлении не обнаружено его групп?

— Нет. Нигде. Я проследил весь его путь от Уссури, где он свернул с реки на китайскую сторону.

Командующий хрустнул пальцами, сцепленными на коленях.

«Чорт возьми, я этого только и боялся…» — подумал Снегуровский, а вслух коротко произнес:

— Прикажите сейчас же коней. Едем к китайцам…

А когда адъютант поднялся, он ему, не поворачивая головы, бросил вслед:

— Передайте Ротову — эскадрон кавалерии к штабу.

— Слушаюсь! — и Семенов, четко шагая по крашеному полу школы, вышел за двери.

«…Уйдет, проклятый…» — мыслью в голове Снегуровского. — Да нет… — Вслух. А потом опять про себя: «Я его перехвачу, лишь бы скорее сговориться с этими хитрыми ходями».

Снегуровский встал.

— Товарищ Найденов, завтра с утра сосредоточьте всю разведку на фукдинский тракт. Наблюдайте за китайцами. Особенно не проглядите китайских войск со стороны Фукдина.

— Слушаюсь, товарищ командующий. Можно идти?

— Да. А вам, товарищ Ярошенко… — и Снегуровский, понизив тон, произнес: — приготовьте батарею, прицел — китайский город Сопки.

Глаза Ярошенки сделались круглыми.

— Пошлите ко мне немедленно артиллериста-сигнальщика. Я его возьму с собой. О сигнализации пусть условится с начальником батареи. Теперь можете идти.

Ярошенко улыбнулся. Звякнул шпорами, попрощался и вышел.

Снегуровский быстро стал одеваться.

Тихая, жгуче-холодная звездная ночь.

Сопки — маленький пограничный китайский город — погружен во тьму. Только у таможни и пограничного най-она[1] дудзюна Хей-Шу-Ляна — тусклые желтые фонари у темных широких ворот с огромной вогнутой перекладиной. У ворот, закутанный доверху, в широкую шубу, похрустывает китайский часовой. В резные треугольники дубовых ворот виднеется другой — внутри двора. От времени до времени они переговариваются односложными гортанными звуками, подбадривая друг друга.

Но чу!

По гладко накатанной дороге мертвой улицы раздался дружный хруст и храп тяжело дышащих лошадей, галопом подымающихся в гору. Через минуту, еще не успел опомниться часовой, как кавалькада вооруженных людей уперлась в ворота най-она.

— Здесь живет ваш начальник? — Снегуровский наклонился с седла к часовому.

Тот в испуге попятился к воротам, что-то забормотав.

Пешко, старый казак-уссуриец и старый партизан, командир эскадрона, подскочил на своей мохнатой к воротам и гаркнул во всю глотку на китайском жаргоне:

— Переводчика!

Через минуту по двору замелькали фонари, брякнули где-то в глубине ружья, и в вырезе ворот запрыгало испуганное косоглазое лицо. В свете фонаря на маске лица блеснули впадины глаз и зубы.

— Шима ходя? — раздалось из-за ворот.

Пешко начал объясняться.

— Наша капитана хочу говорить ваша капитана. Шибыко сыкоро…

— Моя не знай! Ево сытела! — и китаец со свистом втянул в себя морозный воздух.

— Игаян, нам! Буди скорей твоего капитана, а то ворота поломаем… — и Пешко стукнул в шутку прикладом по воротам. Во дворе еще больше забегали. Заколыхались над воротами, подымаясь во тьму ночи, белые полосы фонарей, засеребренные миллиардами снежинок. Стукнул засов у ворот, и отворилась калитка. Переводчик, дрожа и кланяясь и приседая, пролепетал:

— Ваше два люди можно хади. Ево все нельзя… — он указал дрожащей рукой на кавалеристов.

Снегуровский соскочил с лошади и, на ходу шепнув Пешко что-то, шагнул через калитку в освещенный широкий двор. За ним, звеня шпорами, бегом бросился догонять адъютант.

Калитка захлопнулась.

Пешко пошептался с кавалеристами, а потом скомандовал:

— Справа по одному, а-арш! За мной…

Через несколько минут вся ограда най-она была охвачена сторожевым кольцом. А вдоль улицы, вверх по тракту, уже скакал кавалерийский разъезд, уходя в разведку в сторону Фукдина.

Пешко знал свое дело твердо — его китайцам не провести.

Широкий кан[2] покрытый цыновками, расшитыми шелком. По стенам узорчатые ширмы. Сзади кана, во всю стену, вышитый золотом по черному шелку дракон.

На цыновках — три черных фигуры ритмично покачиваются и попыхивают трубками. Напротив них Снегуровский и адъютант — на низеньких табуретах. Между ними раскинута карта, и перед каждым фарфоровая чашечка с душистым светло-желтым чаем.

Снегуровский нетерпеливо перебивает переводчика:

— Мне нужно самого начальника — най-она. А не его подчиненных…

— Ваша капитана зачем хади китайская старана?.. — продолжает спрашивать один из трех переводчиков. — Твая гавари — сдеся ево начальника.

Снегуровский начинает терять терпение. Вот уже час, как они здесь. Их угощают чаем, трубками, и они не могут ничего добиться путного.

— Я больше ждать не хочу. Калмыков прошел на китайскую сторону. Я за ним гонюсь и пойду куда угодно… Скажите начальнику, что я не хочу с ним ссориться. Я прошу у него официального разрешения для переброски наших войск на китайскую территорию. Ну?

Долго бормочут что-то хитрые ходи. Улыбаются, кланяются, а потом опять говорят между собой.

— Ево начальника гавари — не магу! Ево Фукдин хади нада.

— Как, Фукдин! — взбешенный заревел Снегуровский. Китайцы повскакали на кане. — А ваши войска находятся у нас? Спрашивали они нас? А теперь… Фукдин!..

Но в это время бесшумно, в своих охотничьих карбазах, входит Пешко. Таинственно наклоняется к Снегуровскому и шепчет:

— Мы перехватили посыльного от най-она; наверно погнал за помощью в Фукдин или предупредить Калмыкова.

— Ать, чорт! — Сжав кулаки, Снегуровский не вытерпел, выругался крепко. — Они меня сегодня изведут. Этот най-он…

— Товарищ командующий, это не най-он… Я их здесь всех хорошо знаю.

— Как? — Он понял все. Спокойно сел. Вынул браунинг, положил возле себя на стол и:

— Сейчас же сюда най-она!

Переводчик, трясущийся, низко приседая и кланяясь, попятился задом к дверям за ширмы.

Через минуту, весь красный, маленький, толстый появился сам най-он; так же приседая и кланяясь, он забрался на кан. Остальные китайцы встали и застыли в подобострастно приседающих позах.

— Пешко, скажи им сам, что я ждать больше не намерен. И за то, что они пустили Калмыкова на свою территорию и ему содействуют, — я не буду считаться с суверенитетом Китая. Если они сейчас же не дадут мне проводников, не приготовят арб, не скажут где должен выйти отряд Калмыкова, — я все равно к утру двину свои войска.