Не спит весь рейд.

Склянки на «Ленине» бьют четыре. Скоро рассвет. Прожекторы погаснут. С моря надвинется туман, тогда на рейде наступит тишина. Он погрузится в чуткую, настороженную, тревожную дрему — он закроет глаза на полчаса.

— Андрей, ты мне товарищ?

— Товарищ, как будто… — Попов моргает недоуменно глазами.

— Ну, так вот, возьми этот пакет и в случае, если мне там…

— Где там?..

— Ну, там?.. — И жест во тьму, в сторону разрушенного города. — Тогда ты лично, по возвращении во Владивосток, передашь его Лесному. Понял?

— Понял…

— Ну, смотри у меня! Я теперь вот на, держи эту склянку и помоги мне натереться.

Разговор происходит шепотом на корме «Ленина» под утро третьего дня по приходе судна в Иокогаму.

Густой, липкий, непроницаемый туман заволакивает пароход, и только на расстоянии нескольких вершков можно разглядеть широкий «нос картошкой» Андрея Попова, пребывающий, как и сам обладатель его, в недоумении.

Снегуровский быстро сбрасывает с себя всю одежду и остается только в трусиках. Попов, все еще недоумевая, начинает ему помогать натираться винным спиртом.

— Готово! — Пробует мускулы ног Снегуровский, приседая и массируя их. — Ну, теперь давай руку… Да держи вот этот трос… — И Снегуровский, как кошка, перепрыгивает через шканцы и на мускулах рук бесшумно спускается за корму парохода в муть тумана. Ныряет в туман.

Попов перевешивается за поручни, старается разглядеть, но тщетно. Даже всплеска воды не слышно.

— Вот дьявол!.. — бурчит Попов, ошарашенный загадочным поведением Снегуровского.

А туман все гуще.

У-у-у-и-и-и… и-и-и… — где-то совсем близко завизжала, завыла сирена.

Океан ревет и, как щепку, мечет «Ленина», уходящего обратно во Владивосток под конвоем двух японских миноносцев, идущих за ним по пятам в кильватерной колонне.

Трах… бух!.. — что-то летит с полок в каюте. Потом крик:

— У-ох!.. — Веером, раскинув ноги и руки, катится с дивана на палубу дядя Костя. За ним с грохотом все его кинопрепараты.

— Чтоб вы сдохли, макаки! В такую погоду выгнать… Я говорил — не пустят… Что — побывали в Японии? — Злобно трясет он кулаками куда-то в пространство, барахтаясь на полу.

— Как кто!.. — бросает загадочно Снегуровский, растянувшись упруго в люльке каюты, притянутой ремнями к поручням.

Под ним, в другой люльке — Попов. Он ворочается и ругается. Зубы его еще до сих пор чакают: он никак еще не может очухаться от ночной прогулки Снегуровского. Он ничего не знает и боится спросить. Целых три четверти часа он, притаившись, лежал на корме и ждал его возвращения. Потом вдруг слабо дернул трос, что-то булькнуло, и Попов вытащил из-за борта Снегуровского, обессиленного и окоченелого. Едва его потом оттер, утащив в каюту.

— Сволочи! Все разрушено… Кончено… — вот единственная фраза, которую проскрежетал Снегуровский, отойдя и согревшись немного. Больше он не произнес ни слова.

— Привяжитесь-ка лучше покрепче! — кричит Снегуровский Зуеву: — а то все бока обобьете, пока приедете во Владивосток.

— Плевать! — стонет Зуев.

— To-есть, как плевать? На бока-то?..

— Да нет!.. Ну вас… Да и на вас вообще… — заканчивает он пессимистически, становясь на четвереньки. Так он ползет к дивану и забирается опять на него. Долго кряхтит и цепляется за ручки руками и ногами.

А океан за бортом ревет.

— А-аа!.. Не выдержали макаки… — Штурман весело, пыхнув трубкой-носогрейкой, поворачивается и идет по капитанскому мостику, цепко и широко шагая. А мостик то ползет в гору вместе с кораблем, то вдруг падает куда-то в ревущую, пенящуюся бездну.

Японские миноносцы не выдержали шторма и поворотили обратно.

«Ленин», теперь уже без конвоя, в одиночку, уверенно прокладывает себе путь сквозь туман и шторм. Капитан его знает свое дело на-ять. Только ветер свистит в антеннах радио да в реях мачт, да ревет за бортом океан; да где-то внизу корабля, в своей каюте, карабкается по стенам дядя Костя; да на женской половине медперсонала совсем не томно рыгает лирическая сестра, захваченная морской болезнью.

— До-омой!.. домой… скорее домой… — стонет она. — Чтоб ты провалилась, Япония!..

— Она-таки провалилась… — утешает ее вечно неунывающий доктор Богданов, ухаживающий за заболевшей сестрой.

5. Ключ к разгадке, или тайна вселенной

— Алло! Редакция?

— Кого вам надо? — спрашивает секретарь. — Откуда?

— Это из угрозыска. Тут один ваш сотрудник хотел нас сопровождать в предстоящей облаве. Кажется, товарищ Лесной…

— Сейчас передам…

Жутко ночью в районе Семеновского базара. По темным улицам шныряют тени китайцев. Их много. Они — безработные, нанятые за несколько копеек на дежурство притонодержателями. Ни один милиционер, ни одна «подозрительная» личность не может приблизиться незамеченной к тщательно охраняемым ими местам.

Но сотрудники угрозыска имеют опытного провожатого. Это — сам бывший притонодержатель, несколько раз судившийся китаец Сый-Фын. Он и сейчас сидит в тюрьме, но ему обещано сокращение срока заключения, и он ревностно старается искупить свою вину.

На углу какого-то переулка около базара он окликает кого-то:

— Ыу-дзы!.. шши-ны…

От черного угла забора отделяется тень. В слабом свете фонаря виден китаец. Он нерешительно приближается и что-то шепчет провожатому на ухо.

— Мала-мала, тун-тун… — передает провожатый агентам угрозыска и направляется вперед.

Агенты тянутся за ним. Среди них Лесной, согнувшись и надвинув кепку на глаза. Он предвкушает всю романтичность предстоящих похождений.

Через несколько темных закоулков провожатый отодвигает какую-то доску забора и предупредительно подымает палец:

— Тун-тун!..

Еще дверь, лестница в подвал, и по абсолютно темному коридору весь отряд ощупью пробирается вперед. Вдруг провожатый испускает слабый крик:

— Ойла-иы…

Сноп света потайного фонаря и…

Искаженное лицо провожатого: он схватился за живот и падает. За ним ныряет во тьму фигура китайца. На мгновение блестит окровавленный нож. В черном дне подвала слабая щель света.

— Вперед!.. — командует начальник отряда. И все выхватывают револьверы. Лесной сжимает механическое перо.

Вмиг отряд достигает светящейся щели. Это дверь. За ней — другой подвал и разбегающиеся во все стороны люди.

— Стой! Руки вверх!

Но никто из бегущих не останавливается.

Tax! Тах-тах!.. — ряд выстрелов вдогонку убегающих. Бежать за ними значит запутаться в лабиринтах коридоров.

Начальник отряда ставит у дверей караулы и начинает осматривать внутренность притона.

— Эге! Тут кто-то есть… — освещает он электрическим фонариком лежащие на цыновках нар фигуры.

Это: какая-то женщина, матрос и китаец с уродливым, исхудалым лицом.

— Придется их забрать, пока выясним…

Агенты стаскивают с нар спящих.

Лесной замечает оставшийся на нарах какой-то желтый пергаментный обрывок. Он поднимает его и смотрит — в его руках трубка пергамента.

— Что за чертовщина? Любопытно…

Ни о чем не думая, Лесной засовывает ее в карман.

Снегуровский, осунувшийся, злой, мрачный, сидит у Лесного; он только что возвратился из Японии.

— Вот видишь, — злорадствует Лесной. — Я тебе говорил, что сейчас поездка нам не поможет…

— Ну, брось! Это просто случайность…

— Случайность? Вот в них-то и вся соль. Величайшие проблемы разрешались только случайностями…

— Ну, будет чепуху городить. Давай обсудим лучше, что нам делать дальше. Как быть с этими документами? — Он вынимает из портфеля несколько пергаментных полосок. — Чорт их знает, что тут написано. Но здесь-то и должно быть начало нити…