Кроме того, раскрыть заговор королю — значит подставить под удар Жюдит. Каким бы обманутым и оскорбленным ни чувствовал себя Турнемин, такой поступок он считал недостойным дворянина.

Впрочем, еще есть время, беременная на восьмом месяце королева не выходила, не давала аудиенций и принимала только самых близких друзей. Надо действовать скрытно, через какого-нибудь верного человека сообщить ей об опасности и предупредить, чтобы она ни под каким видом не дала себя завлечь на улицу Клиши.

Кстати, что говорил Керноа? Он говорил об отъезде Ферсена, он говорил, что Ферсен единственный человек, способный заставить слушаться Марию-Антуанетту…

Вместо того, чтобы повернуть коня к аллее Конферанс, Жиль погнал его в сторону Сен-Оноре. Ферсен квартировал у графини де Лятур и скорей всего в такой ранний час должен был находиться дома. Возможно, он еще спит — не беда, Жиль уже не раз вытаскивал его из кровати.

Но, к большому удивлению Жиля, Аксель уже встал. Одетый в домашнее платье, он сидел за столом и собирался приступить к завтраку. Турнемин ворвался в комнату, не дав Свену — преданному слуге и секретарю молодого шведа — объявить о своем приходе.

— Хвала Господу, ты еще здесь! — вскричал Турнемин, увидев друга.

Повернувшись на стуле, Ферсен посмотрел на него удивленно и с некоторым раздражением.

— Когда, в конце концов, ты бросишь привычку сваливаться на голову, словно черепица с крыши при сильном ветре. Конечно, я еще здесь! Я покидаю Францию только двадцатого…

— Ты едешь в Швецию?

— Да, но сначала в Англию. Да… но почему ты снова стал самим собой? Решил воскреснуть?

— Капитан Воган с некоторых пор превратился в опасного субъекта и решил исчезнуть. А если я свалился тебе на голову не вовремя, то…

— Что же?

— То я прошу у тебя извинения…

— Невероятно! Ты становишься цивилизованным человеком?!

— Перестань острить. Мне не до смеха. Я пришел сюда, потому что ты мне нужен.

— Я в этом ни на минуту не сомневался. Кого на этот раз ты хочешь спасти?

— Королеву, опять королеву! Но, если ты считаешь, что я злоупотребляю…

И Жиль повернулся спиной к другу, словно собирался уходить. Ферсен бросился к нему и почти насильно усадил рядом с собой.

— Садись! Ты позавтракаешь со мной. Эй, Свен!

Еще кофе, масло, ветчину и яйца! Быстро!

Несмотря на свои страдания. Жиль не мог удержаться от смеха при таком рвении друга.

— Как на тебя действует имя Ее Величества! — сказал он. — Но, между нами, Аксель, дело почти такое же серьезное, как и в Сен-Порте, хотя менее срочное. Теперь это уже не взрыв.

— А что?

— Честно говоря, я и сам не знаю… Мне известно только, что королева будет рисковать своей честью, а может, и жизнью…

— Почему бы тебе не рассказать все королю?

— Невозможно, да это ничего не даст. Она его не слушает, но выслушает тебя.

Красивое лицо молодого шведа покраснело, но в его взгляде было больше радости, чем смущения.

— Если ты не знаешь природу опасности, как же ты хочешь, чтобы меня выслушали?

— Я тебе сейчас расскажу о последних сорока восьми часах моей жизни, а вернее, о последних трех. Ты сам рассудишь. Но прежде дай мне кофе. Никогда, мне кажется, я так в нем не нуждался.

Он выпил не одну, а три чашки и рассказал то, что пережил с того момента, как покинул отель Ланжак в сопровождении Вильяма Шорта.

— Бедный мой друг, — сказал внезапно посерьезневший Аксель. Обычно холодное и надменное лицо молодого шведа дышало состраданием и нежностью. Он печально глядел в лицо бретонца, на котором застыла странная улыбка, больше похожая на плач.

— Спасибо, — только и прошептал Жиль.

— За что, мой Бог?

— За то, что прежде чем думать о королеве, ты подумал обо мне. Твоя дружба — вот то, что мне сейчас необходимо…

— Не благодари меня, не надо. Я люблю тебя и не хочу, чтобы ты страдал. Королева права — Жюдит тебя не достойна.

— Может быть… В любом случае я тебе благодарен, но не суди слишком строго ее, мне кажется, что Керноа, если только он Керноа, околдовал Жюдит.

— Хорошо, я больше ничего не скажу о твоей жене. Насчет королевы ты не волнуйся, она никогда не войдет в этот вертеп. Даю слово дворянина. Я знаю. Бодрей уже говорил с ней. И Эстергази тоже. К сожалению, она оказалась очень заинтригованной их рассказами. Иначе говоря, ты прибыл вовремя. Я увижу ее до отъезда и предупрежу. А ты что собираешься делать?

— Вернусь в Версаль, я уже отправил туда Понго с вещами. Мы остановимся у мадемуазель Маржон, а потом уедем в Бретань. Я хочу узнать, действительно ли этот тип тот, за кого себя выдает…

— Ты не прав, Турнемин. Рассуди, какая тебе теперь разница? Тебя не любит Жюдит, но на свете существуют тысячи других женщин, таких же красивых, как и она. Ты еще сможешь утешиться. Перестань жить для других, подумай немного о себе.

— В любом случае будет лучше, если я уеду. И Вогана и Турнемина теперь подстерегают враги, ночью меня узнал Антрег, значит, граф тоже в курсе. Я не боюсь смерти, но не хочу подвергать опасности тех, кто меня окружает: Понго — его чуть не убили сегодня, и мадемуазель Маржон — ее могут убить завтра…

— Тогда оставайся со мной. Поедем сначала в Англию, потом в Швецию. Я представлю тебя моим сестрам Софии и Эдде и кузинам Улле и Августе. Ты их полюбишь, как полюбишь моего отца — маршала, для которого честь значит больше, чем богатство, мою мать, такую прекрасную и мудрую. Наш дом в Лунге станет твоим домом, а наша семья — твоей семьей. И ты снова будешь счастлив.

Глубоко взволнованный Жиль по-братски обнял Акселя.

— Спасибо… Я никогда не забуду, как великодушно ты предложил мне место у твоего очага.

Но ни один человек не минует своей судьбы, моя связана с Жюдит, и, пока у меня нет доказательств того, что Керноа действительно жив, я продолжаю быть ее единственной защитой и опорой. Я не нарушу свою клятву, данную в день нашей свадьбы.

Ферсен покачал головой и меланхолически улыбнулся.

— Ты ее любишь, это так понятно…

— По правде говоря, я и сам не знаю. Я страдал от того, что увидел этой ночью, но думаю, несколько месяцев тому назад я просто умер бы с горя. В моей любви появилась трещина, и, боюсь, из нее глядит лицо другой женщины…

— Красавица графиня де Бальби?! Это действительно хорошее лекарство, но его следует принимать очень маленькими дозами, как некоторые яды…

— Конечно, наши жизни не могут соединиться.

Но на трудной дороге бытия должны быть приятные уголки отдыха…

В комнату непринужденно вошел молодой человек, похожий на Акселя, но значительно моложе. Он был одет по последней парижской моде, слегка утомлен, но весел. Его приход прервал беседу друзей.

— Посмотри-ка, — воскликнул Ферсен, — вот отличный образчик нашего рода: мой младший брат Фабиан. Я показываю ему Францию, у него просто настоящая страсть к королевским дворцам и к придворной жизни. Фабиан — это шевалье де Турнемин из Лаюнондэ. Знаменитый Кречет о котором я вам столько рассказывал, один из самых стойких борцов за свободу Америки. Я старался его убедить отправиться с нами в Швецию, но он упорствует…

— Вы не правы, сударь, — ответил молодой человек с поклоном. — Мы будем счастливы представить вас Их Величествам и дамам, у которых вы будете пользоваться бешеным успехом…

— К сожалению, на данный момент шведки его не интересуют. Но куда вы собрались так рано, Фабиан? Вы даже при шпаге?

— Рано? Скорей поздно, дорогой брат. Я не ухожу, а возвращаюсь. Теперь, с вашего разрешения, отправлюсь спать, так как просто падаю от усталости и не хочу осрамиться перед знаменитым героем Америки. Я был счастлив, шевалье, познакомиться с вами и надеюсь, мы еще не раз встретимся…

Откланявшись, молодой человек покинул комнату с большим достоинством.

— Я тоже уезжаю, — сказал Жиль. — До свидания, Аксель! Скоро увидимся! Шведский король иногда нуждается в своих полковниках! Да хранит тебя Бог!