— Неужели? — удивился Тим, грациозно протягивая шведу поджаренный каштан. — Твои принцы и принцессы не удосужились покормить тебя?

— Граф д'Артуа великодушно предоставил мне мансарду и покормил меня вчера вечером, но сегодня я не получил никакого приглашения: принц охотится с королем, там и весь двор. А харчевни переполнены. Не забудь, мой милый, что я тоже здесь контрабандой…

— Тогда я буду лучше принца и приглашу тебя отобедать, — сказал Жиль. — Я полагаю, что мое гостеприимство тебе понравится.

Было уже чуть больше половины двенадцатого, когда Турнемин и Ферсен, миновав сонный Аблон, вошли в парк замка через Красные ворота. Лошадей они оставили на попечение гвардейской стражи. Швед показал ночной пропуск, ворота открылись, и наши друзья быстрым шагом, так как до Партера им предстояло пройти добрую четверть лье, зашагали вдоль канала. Они миновали бывший питомник охотничьих соколов Франциска I и Каскады, воды которых пенились в большом бассейне. Дорога была пустынной, они шли молча, разговаривать не хотелось.

Внезапно перед ними вырос дворец, но луна, висевшая как раз над крышей, затмевала блеск и сверкание его огромных окон. Возле Каскадов дорога сворачивала к террасе, окружавшей Партер: обширный квадратный сад в три гектара, ухоженный, словно дорогой ковер, садовниками Великого века. Стройные, посаженные в два ряда липы окружали сад и отделяли его от гладкого зеркала пруда.

В эту ночь Партер производил феерическое впечатление: поток света из высоких окон большой бальной залы лился на душистые клумбы сада, а гирлянды небольших ламп сверкали, словно светлячки в зеленых, желтых и красных листьях деревьев. Тихая музыка менуэта вторила песне большого фонтана.

Все так же молча Ферсен проводил друга в густую тень лип; дворцовые часы пробили полночь, им ответил колокол на соседней церкви.

— Мы пришли точно, — прошептал Ферсен, — но, может быть, нам придется подождать. Королева сказала, что удалится до полуночи…

Он внезапно замолчал и прислушался. Вскоре и Турнемин различил легкий шум шагов и шелест шелка. К ним приближались две женщины в темных шелковых накидках, предназначенных не столько скрывать, сколько подчеркивать красоту и богатство убора обеих дам. Особенно одной из них: ее гордая голова с высокой прической была украшена бриллиантами, белоснежное платье, также усыпанное бриллиантами, отбрасывало искры. Это была королева.

Когда она подошла, Жиль преклонил колено и снял шляпу, а Ферсен склонился в глубоком поклоне. Мария-Антуанетта обратилась сначала к нему. Указывая концом веера на свою спутницу. она распорядилась:

— Господин де Ферсен, госпожа де Полиньяк умирает от желания прогуляться с вами вдоль этого прекрасного пруда. Но не уходите слишком далеко, наш разговор долго не продлится.

С новым поклоном Ферсен удалился и присоединился к подруге королевы. Вскоре их смутные силуэты растаяли среди деревьев. Королева проводила их взглядом и только после этого повернулась к Турнемину, так и не поднявшемуся с колен.

— Встаньте, шевалье. Эта поза не подходит герою, спасшему счастье короля и надежду королевства.

— Мадам, — тихо произнес Жиль, не дожидаясь разрешения королевы, — преступление той, за которую я пришел молить Ваше Величество, так велико, что я могу приблизиться к королеве только на коленях.

— Такая деликатность делает вам честь, но я все-таки прошу вас подняться. Помимо того, как любит говорить мой шурин д'Артуа, что эта поза неудобна, она может пробудить неуместное любопытство. Пойдемте в грабовую аллею, шевалье.

Она направилась туда, сопровождаемая отставшим шага на три Жилем — он не знал, как следует поступать в подобной ситуации. Королева казалась бесконечно радостной и великодушной, но это не значило, что она уступит без борьбы. Дойдя до грабовой аллеи, Мария-Антуанетта присела на скамейку, стоявшую недалеко от больших бассейнов, которые ограждали Партер с юга.

— Я не удовольствовалась тем, что рассказал мне граф де Ферсен, и пригласила вас сюда, шевалье, — произнесла она, поднимая свою сверкающую голову, — только для того, чтобы вы осветили мне некоторые неясные детали этого печального дела.

— Пусть королева спрашивает, я отвечу на все вопросы.

Королева одобрительно кивнула, и в ее волосах зажглись мириады звезд.

— Прекрасно. Тогда скажите мне для начала, как случилось, что вы стоите передо мной живой и невредимый, когда при дворе все считают вас умершим? Я знаю, вы были арестованы за сообщничество с подлым прелатом, изменником и преступником, и я не скрываю от вас, что меня это очень удивило и огорчило, ибо я верила в вашу преданность. Нет! Дайте мне договорить! Вас арестовывают, заключают в Бастилию, вы устраиваете побег, но, к несчастью, вас замечает часовой, стреляет и убивает. Во рву находят ваш труп, впрочем, очень обезображенный, его отправляют в Бретань, чтобы вы обрели покой в земле предков, и вдруг спустя несколько недель вы воскресаете, чтобы поведать графу Ферсену (граф считает вас мертвым) о самом гнусном заговоре, который только может быть организован против несчастной женщины и ее детей. Есть в этом что-то непонятное, вы не находите, какой-то секрет?

— Да, мадам, секрет, но он принадлежит не мне.

— Говорите! Королеве можно все сказать!

— Конечно, Ваше Величество, королеве можно открыть любой секрет, кроме… секрета короля. Ваше Величество знает, что я давно предан ему телом и душой…

— Что вы его любите, я знаю. Но я также знаю, что вы не любите королеву… — добавила она грустно.

— Как можно не любить королеву! — возразил Жиль нежно. — Ваше Величество ошибается, и моя преданность…

— Вы ее отлично доказали, как только вернулись в этот мир. Ваша мнимая смерть превратилась для вас в ссылку. Как печально.

— Ах, мадам, это было бы еще печальней, если бы я не умер. Ведь тогда, и уже по-настоящему, умерла бы моя жена.

— Кто же ей угрожал?

— Тот, кто всегда и везде угрожает преданным слугам короля и королевы.

— Мосье!.. А вы говорите, что королеву нельзя не любить. Мой шурин прекрасно с этим справляется. Да, — вздохнула Мария-Антуанетта, — вот кое-что уже проясняется. Теперь… у меня к вам другой вопрос: мне сказали, что эта сумасшедшая, эта женщина, посмевшая оскорблять меня и старавшаяся взорвать мой корабль, что это ваша жена…

— Да!

— Но… вы в этом уверены? Не обмануло ли вас роковое сходство?

— Теперь я ничего не понимаю. Не соблаговолит ли королева пояснить свой вопрос.

— Я постараюсь. В тот момент… мне показалось, что это галлюцинация. Передо мной была молодая, красивая женщина, скорее даже девушка, с прекрасными рыжими волосами, но лицо!..

Ах, это лицо! Оно напомнило мне ту ужасную женщину, о которой вы мне говорили однажды в Трианоне.

— Теперь я понимаю, почему, увидев ее, Ваше Величество вскрикнули, — сказал Жиль грустно. — Действительно, госпожа де Турнемин очень похожа на графиню де Ла Мотт и даже меня, когда я впервые увидел графиню, это сходство ввело в заблуждение. Я, признаюсь, забыл, что они похожи, и теперь с горечью думаю, что это обстоятельство лишь усугубляет вину моей несчастной жены.

— В какой-то момент я подумала… Бог знает что! Я решила, что графиня сбежала из Бастилии… или, что я начинаю сходить с ума. От нее можно ждать любого злодейства, она мой самый страшный враг, она преследует меня… И вдруг являетесь вы и говорите, что это не графиня, а ваша жена?

— Клянусь честью, мадам, это моя жена, — сказал шевалье печально. — Клянусь честью, от которой ничего не останется, если рука палача затянет петлю на шее госпожи де Турнемин. Я навсегда останусь мужем цареубийцы…

— Нет, преступница, когда ее арестовали, отказалась назвать свое имя, она, возможно, так и умрет безымянной… Но теперь у меня к вам третий вопрос, и он будет последним: вы ее любите?

— Люблю ли я ее? О мадам! Разве Ваше Величество не видит моего горя? Если Жюдит умрет, умру и я…

Королева слушала его рассеянно, следуя капризному полету своей мысли.