— В таком случае, чтобы попасть в Карильон, нужно около 10 дней. На целую треть больше, чем на Красную Палку.

— Да, я объяснил почему, графиня.

— Да, да, только мне это очень неприятно.

— Вы желали вернуться в Карильон?

— Да, это мое страстное желание.

— Если бы я мог сделать замечание…

— Я знаю, что вы скажете, ясама себе тоже сто раз повторяла.

— И вы не отказываетесь от своего желания?

— Больше чем когда-либо, у меня есть уважительная причина, которая и вас заставит согласиться с моим мнением.

— О, графиня, я и без этого всюду пойду за вами.

— Знаю, мой друг, но я считаю своим долгом сказать вам, что меня заставляет непременно вернуться к мужу.

— Ради Бога, графиня…

— Нет, нет, — вскричала она быстро, — я слишком дорожу вашим мнением и не хочу, чтобы вы считали меня непостоянной, ветреной женщиной, которая сама не знает, чего хочет.

— О, графиня, подобной мысли никогда быть не может у меня.

— Знаю, но выслушайте меня.

— Вы этого хотите?

— Да, требую.

— Я покоряюсь.

— Хорошо, почему граф хотел, чтобы мы оставили Бельвю и уехали в Красную Палку?

— Очень ясно, графиня, потому что граф, обязанный по службе уезжать ежегодно на несколько месяцев, должен был оставлять вас одну без всякой защиты в глуши, где трудно рассчитывать на чью-нибудь помощь в случае нападения.

— Видите, вы сами то же говорите.

— Потому что это правда, графиня.

— Чья же измена и лицемерие больше всего пугают графа?

— Графа Витре, человека, не имеющего ни совести, ни чести, для которого цель оправдывает все средства.

— Вы знаете, что еще сегодня утром Витре грозил нам?

— Да, но теперь, когда его важные бумаги попали к нам в руки, он не так страшен.

— Вы думаете, что после всего случившегося он не осмелится появиться в Канаде?

— От него можно ожидать всего. Он способен от всего отказаться и, имея хорошую поддержку при дворе в Версале, он сумеет дело поставить так, что легко победит врагов.

— Вы думаете?

— Убежден, графиня.

— Но это ужасно!

— И в то же время верно.

— Вы думаете, что этот человек еще имеет силу?

— Нет, я говорю, что его нужно бояться; не имея до сих пор ни в чем удачи, он постарается жестоко отплатить за все его оскорбления и унижения, для этого он не остановится ни перед чем. Но в настоящую минуту он в ужасном положении: у него нет ничего, все планы расстроены, он должен сперва собраться с силами и средствами для того, чтобы гордо вернуться в Канаду.

— Ну, это трудно, — с иронией заметила графиня.

— Вы ошибаетесь, графиня. У него не много друзей, нет, люди, подобные графу Витре, могут иметь не друзей, а соучастников, которые имеют много данных на то, чтобы помогать ему, и…

— О, неужели в Канаде есть подобные люди? Вы ошибаетесь.

— Увы, нет! Графиня, я, к несчастью, не ошибаюсь, все, что я говорю вам, истина; в Канаде очень много флибустьеров; если бы их вздумали вешать, колония опустела бы совершенно.

— Итак, — говорила графиня, вся погруженная в свои мысли, — вы не согласны с моим желанием вернуться поскорее в крепость.

— Извините, графиня, я мог только высказать некоторые замечания, которые я считал необходимыми.

— Вы правы, я согласна.

— Между тем, если глубоко обдумать, вы более правы, вы должны вернуться к графу Меренвилю.

— Я вас окончательно перестала понимать, мой друг, — сказала, улыбаясь, графиня.

— Вы думаете, что я переменил свое мнение, не так ли?

— Да, мне кажется…

— Нет, графиня, есть данные, в которых вы скоро сами убедитесь, на то, чтобы я желал вашего присутствия в крепости.

— Вы говорите загадками, Лебо.

— Потому что я не могу говорить прямо.

— Хорошо, я согласна, мы едем.

— В Красную Палку?

— Нет, — живо перебила графиня, — в Карильон.

— Когда вы желаете выехать?

— Завтра, если можно.

— Очень возможно, завтра, с восходом солнца, мы отправляемся.

— Великолепно, но вы, кажется, говорили…

— Да, графиня, у нас есть восемь превосходных лошадей.

— Откуда вы их взяли, друг мой?

— Графиня, — отвечал он по обыкновению неохотно, — я конфисковал их у графа Витре, они все были верхами, а за ними шли навьюченные мулы.

— Дорого же он поплатился, бедный граф! — засмеялась графиня.

— Не правда ли? — поддержал Сурикэ, также смеясь. — Я не коснулся пальцем его багажа, в этом можете быть уверены, но я весь перебрал его, думал найти какие-нибудь нужные и полезные бумаги, но ошибся.

— Это жаль!

— О, у нас есть уже, что нужно; как видите, у нас ни в чем нет недостатка, и мы можем совершенно спокойно ехать.

— Мы не будем проезжать около Дюкенса?

— Нет, он останется совершенно в стороне.

— Это досадно, там мы могли бы получить необходимые сведения.

— Как знать, графиня, во всяком случае, мы будем иметь необходимые сведения; не забудьте только, что завтра мы едем с восходом солнца.

— Мы будем готовы, — отвечали все дамы.

Отговаривая графиню возвращаться в Карильон, охотник имел уважительные причины, чтобы убедить ее и довести до того, чтобы она сама отказалась от желания вернуться в Канаду.

Но причины эти были совсем не те, которые он говорил ей, и, может быть, он был не прав, не сказав ей откровенно то, что думал.

Он знал хорошо, что граф Витре был пойман; изменив и приняв сторону индейцев ирокезов, заклятых врагов французов, и из покровительства и протекции у англичан, он не посмеет открыто появиться ни в Квебеке, ни в каком другом городе Новой Франции; даже друзья его не посмеют его принять или защищать, несмотря на его большие связи при дворе.

Сам Биго не задумается отвернуться от него, потому, убедясь, что его слава померкла, граф был никому уже не страшен.

Графиня не ошиблась, предполагая, что у охотника есть причины, которых он не хотел сказать, желать путешествия в Красную Палку; а причины эти были следующие.

Начинавшаяся война была неслыханно ожесточенной; англичане собрали многочисленные войска; партизаны и солдаты заняли все дороги и проходы в Карильон, около которого предполагалась встреча двух армий.

Если генерал Монкальм имел планы, которые он непременно хотел выполнить, то у англичан были свои собственные, к осуществлению которых они также стремились.

Обойти эти армии было немыслимо даже и думать.

Не солдаты были страшны; регулярные войска, двигаясь сплошной массой, подчинялись строгой дисциплине и не имели права ни под каким предлогом отделиться от строя.

Совсем иное представляли одичавшие партизаны, превосходившие своей жестокостью индейцев, война для них — нажива, разбой, грабеж.

Наконец не следует забывать еще краснокожих.

Они вместе с партизанами массами, как саранча, бродили по лесам, грабя, сжигая, убивая и разрушая все в окрестности; пройти через эти ряды демонов было неслыханное чудо.

Между тем приходилось идти им навстречу и спасти во что бы то ни стало этих несчастных женщин, которые, упорно держась своего мнения, шли, ничего не замечая, в эту бездну.

Шарль очень боялся за удачный исход путешествия.

Дождавшись наступления ночи, когда дамы ушли в палатку отдохнуть, он пригласил всех вождей на великий совет. Вожди были те же: Тареа, Бесследный, Белюмер, Мрачный Взгляд и сам Шарль Лебо.

Около одиннадцати часов все приглашенные вожди собрались в шалаш, который только что был вновь выстроен по приказанию Шарля Лебо.

Ввиду серьезного и важного значения предстоящего совета охотник не хотел, чтобы кто-либо из гуронов или охотников-канадцев мог слышать или видеть, что будет происходить между вождями.

Совет продолжался несколько часов; вожди долго горячились, спорили и наконец пришли к одному общему решению.

Они все согласились, что чуть не сделали великой глупости, от которой могло их только чудо избавить. Затем заявили, что, хотя шансов на успех мало — один против десяти, — но их честь не позволит им оставить друга Сурикэ в подобную минуту, тем более что он идет на опасность не ради личных интересов, а преданности семейству Меренвиль, защищать и охранять которое он клялся.