Могла ли она раньше срока пробудить это юное сердце если, оно еще не заговорило и не позвало само себя? — Нет! дело было весьма серьезное, но у истинных женщин всегда так много сердечной чуткости, они умеют так осторожно выпытывать тайну молодой девушки, не затронув души, живущей еще в полном неведении самой себя, что девушки, сами того не подозревая, открывают им тайники свой души и самые сокровенные свои чувства, существования которых они сами даже не подозревали. Каким путем удалось и на этот раз донне Бените узнать то, что ей необходимо было знать, мы не можем сказать, но только она убедилась, что если любовь уже действительно таилась в зародыше в душе Ассунты, то она, эта милая девушка, еще сама не сознавала ее и потому выбор ее еще ни на ком не остановился. Ассунта переживала порой какую-то смутную непонятную ей тревогу, временами на нее находила тихая безотчетная грусть или такая же ей самой непонятная, беспричинная радость и веселье.

Все это отчасти успокоило донну Бениту, но она на этот раз не сказала ни слова мужу ни о своих волнениях и тревогах, ни о своем открытии; она намеревалась сама следить за каждым шагом, каждым взглядом и вздохом своей дочери, так как за это время Ассунта действительно стала для нее родной дочерью; она решилась во что бы то не стало, уберечь ее от такой любви, которая могла только составить ее несчастье, равно как несчастье обоих молодых людей.

Но «человек предполагает, а Бог располагает», и все расчеты донны Бениты должны были обмануть ее.

Над Новою Испанией разразилось, наконец, столь давно предвиденная и готовившаяся революция. — Пламя восстания охватило разом всю страну. В этот момент, когда начинается наш рассказ, война за независимость продолжалась уже четыре года.

А теперь, когда мы достаточно хорошо выяснили положение и взаимные отношения отдельных личностей нашего рассказа, будем продолжать его там, где мы вынуждены были остановиться, чтобы дать нашим читателям, правда немного длинное, но необходимое для полной ясности рассказа пояснение.

ГЛАВА V

Как сам о том не помышляя, дон Рафаэль признался донне Ассунте в своей любви, и что из этого вышло

Вот каким образом дон Сальватор Кастильо был предупрежден, о свидании, назначенном доном Торрибио его племяннице.

В тот самый день, около полудня, ранчеро возвращался из конюшни, где осматривал лошадей, только что купленных им. Медленно возвращаясь в дом, он проходил мимо окна комнаты Ассунты, задернутого густой кисейной занавеской по случаю жары, вдруг внимание ранчеро было привлечено каким-то незнакомым голосом, с оживлением говорившем что то донне Ассунте.

Ранчеро прислушался; незнакомый голос объяснял Ассунте значение букета, брошенного часа два тому назад через окно в ее комнату.

Букетом назначалось свидание на эту самую ночь; час, и место было точно обозначено сочетанием цветов и трав.

Имя человека, назначавшего свидание, было произнесено в разговоре несколько раз с чувством злобы и негодования незнакомою личностью, пояснявшею Ассунте значение цветов.

Донна Ассунта усиленно отказывалась идти на это свидание; она совсем не знала этого человека, видела его всего два раза и не только не интересовалась им, но скорее питала к нему какое-то инстинктивное отвращение.

Вот потому-то, именно, незнакомка и просила ее так настоятельно согласиться на это свидание. Этот человек низко и подло обманул ее и теперь стал ухаживать за другими девушками, чтобы обмануть и их. Если Ассунта не согласится пойти на это свидание, говорила она, то человек этот станет преследовать ее своей любовью и ухаживаниями и, конечно, скомпрометирует ее, так как он из числа тех людей, которые ни перед чем не останавливаются, раз задумали что либо. Лучше пойти на свидание с ним и объясниться откровенно, упрекнуть его бесчестными поступками и покончить с ним раз и навсегда. К тому же опасаться ей нечего, потому что она будет при ней, будет невидимо присутствовать при их свидании и в случае надобности явится к ней на выручку, чтобы смутить и уличить изменника.

В конце концов, незнакомка сумела так ловко уговорить Ассунту, что та, наконец, согласилась исполнить ее просьбу.

— Прекрасно, — прошептал про себя ранчеро — и я тоже буду присутствовать при этом свидании.

И обнадеженный относительно чистоты и невинности своей приемной дочери, дон Сальватор спокойно вернулся в ранчо, как будто совершенно забыв о слышанном.

Но после ужина, отправляясь на конюшню для вечерней дачи корма лошадям, он приказал своим сыновьям, в присутствии жены и племянницы, быть наготове сопровождать его в Сан-Блаз, куда их призывало контрабандное дело чрезвычайной важности; вследствие чего они пробудут, вероятно, всю ночь в отсутствии.

Это случалось не редко, а потому жена и племянница дона Сальватора отнюдь не были удивлены приказанием ранчеро. Женщины спокойно отошли ко сну, а мужчины вышли из дома, чтобы направиться в конюшню.

Спустя полчаса все огни были потушены в ранчо и, казалось, что дом и все его обитатели погрузились в сон.

— Оставьте лошадей на конюшне: они нам не нужны; мы отправимся с вами не в Сан-Блаз, а только к берегу нашей реки.

Молодые люди с удивлением посмотрели на отца, не понимая, что он хотел сказать. Ранчеро улыбнулся их недоумению.

— Выслушайте меня! — произнес он и рассказал в кратких словах суть дела.

— Но Ассунта невинна! — с горячностью воскликнул дон Рафаэль.

— Да, и чиста, как ангел! — подхватил дон Лоп.

— Слава богу, дети мои! — добродушно рассмеялся ранчеро, — я и сам знаю это не хуже вас, — и мы отнюдь не в угрозу ей будем присутствовать при этом тайном свидании, а на страх этому волоките, который смеет бродить вокруг нашей белой голубки!

— Ах, негодяй! — с негодованием воскликнул дон Рафаэль.

— Мерзавец! — пробормотал сквозь зубы дон Лоп.

— Ну, ну, угомонитесь, мои львята! — все так же добродушно посмеиваясь, сказал ранчеро, — этот подлипало получит подобающий урок. Это какая-то бесшабашная, горячая голова, и ему полезна будет холодная ванна в нашей реке. Думаю, что она сразу отрезвит и успокоит его!

— Но ведь она кишит аллигаторами! — заметил дон Рафаэль, добрая душа которого невольно возмутилась этим уж слишком жестоким приговором.

— Да, в самом деле, несчастный будет съеден живьем! — добавил дон Лоп, в котором также шевельнулось чувство сострадания.

— Тем хуже для него: это его дело, а не мое! Сидел бы смирно у себя дома вместо того, чтобы приходить бродить вокруг моего ранчо! — сказал дон Сальватор, — пусть он себе справляется, как знает, я умываю в этом руки!

Молодые люди обменялись украдкой многозначительным взглядом и молча наклонили голову, главным образом, в знак повиновения. С доном Сальватор нельзя было много разговаривать, и сыновья его знали по опыту, что он никогда не изменял раз принятого им решения. Вот почему они не попытались даже возразить ему, предоставляя себе смягчить до некоторой степени жестокость и бесчеловечность этого приговора.

В сущности дон Сальватор был не злой и не жестокий человек, но это была дикая, необузданная натура, невольно поддававшаяся влиянию окружающей среды, странной и дикой, все права и законы которой сводились к праву сильного, к насилию мести, а понятие о прощении или примирении являлись здесь не более, как пустым звуком без смысла и значения. Кроме того, он положительно боготворил свою племянницу, и всякий, кто дерзал коснуться ее, затрагивал самое чувствительное место старика: по его мнению, за такую дерзость не могло быть иного наказания, кроме смерти, и он был искренне убежден, что делает божеское дело, отдавая такого человека живым на съедение крокодилам.

— Поверьте, что если бы все поступали так, то это заставило бы призадуматься всех этих волокит, которые теперь так привыкли играть честью и добрым именем женщины! — проговорил он.

— Да, это правда, — сказал улыбаясь дон Рафаэль, — но средство это мне все же кажется мне слишком сильным, пожалуй, даже превосходящем саму цель!