Несмотря на задумчивость, Олег не сбился с нужной дороги: перед ним расстилался размашистый Кирпичев яр, заросший травой, мхами и папоротниками. Восточный склон настолько пологий, что можно спуститься, не покидая седла, на коне.

Да, прошло тридцать лет, думал Олег, съезжая в овраг, и теперь я сам достиг такого же возраста, какого был убиенный мною Оскол – пятьдесят четыре года.

Лошадиный скелет выделялся на ярко-зелёном пока ещё ковре травы, как белоснежный греческий мрамор, издалека бросаясь в глаза.

Подъехал. Остановился. Пёстрый мотылёк вспорхнул с костяного лба.

– Вот это Мысь, – сказал Олег Кмету.

Жеребец отнёсся к останкам предшественницы равнодушно. Поднял хвост, извергнул из-под него навоз.

Ну, что… Ну, посмотрел… Ну, кости, ну, череп, стоило ли из-за этого аж сюда волочиться, уныло ухмыльнулся Олег. Добро, поеду обратно.

Но тут Кмет внезапно заупрямился, чего с ним раньше никогда не бывало. Игнорируя понукания наездника, он топтался возле скелета, как привязанный. Вот ещё новость! Олег ценил этого жеребца, в том числе и за исключительное послушание, а тут вдруг… Озадаченный необычным поведением коня князь растерянно зыркнул опять на останки кобылы, и ему невыносимо захотелось пнуть сапогом этот белоснежный череп.

Князь не привык отказывать себе в желаниях. Сошёл со ставшего непокорным Кмета, сделал четыре шага и склонился над костями.

Это от тебя я должен был принять смерть? Ха-ха-ха! От тебя, дохлятина? Ха-ха-ха!

Олег хохотал и исступлённо топтал сапогом мёртвую лошадиную голову. Жеребец Кмет, вздрагивая кожей, недоумённо и испуганно косился на эту нетипичную для его важного и гордого всадника истерику…

Вдруг Олег содрогнулся и окаменел: дохлая Мысь смотрела на него живым глазом – чёрным, блестящим, подвижным!

Печально крикнула, вспорхнув с осины на склоне, птица. Неожиданная тучка прикрыла солнце, накинув на Кирпичев яр лёгкие сумерки. Сорвался ветер, неожиданно прохладный среди такого зноя. По траве пошли волны, затрепетала осина.

Похолодевший от ужаса Олег вперился в живой глаз неживой кобылы, не в силах пошевелиться. Но нет, это не глаз, это в пустую глазницу черепа выглянула чёрная головка гадюки. Понял. Но было поздно – успел лишь охнуть, когда впилась в бедро толстая чешуйчатая стрела.

И исполнилось пророчество кудесника Доки: принял князь смерть от кобылы своей.

Да, умер князь киевский Олег, он же конунг Халги. Умер от яда гадюки из черепа лошади. Умер, так и не узнав, что тогда, тридцать лет назад, он и соратники уничтожили не всех родичей правителей киевских. Один-то родич остался в живых: пятилетний Игор, младший сын Оскола от третьей жены. Он выжил, потому что не было его в тот роковой день в Киеве – захворавшего сынишку отдал отец на излечение кудеснику-зелейщику Троилу, обитавшему не в городе, а в лесу, а тот, излечив, пристроил сироту в бездетную семью. Умер Олег, не оставив наследников и не предполагая, что после его смерти на киевский престол воссядет этот самый Игор, как законный наследник Оскола. Ибо поддержат Игора кудесники, тридцать лет хранившие тайну его происхождения, и бояре с дружиной покойного Олега, не имея альтернативы и не желая конфликтовать с кудесниками, признают Осколова сына своим новым повелителем. Умер Олег, не зная, что спустя пару столетий киевский летописец, из политических соображений (дабы ослабить влияние Константинополя на Киев), сочинит небылицу, будто этот Игор был шведом, сыном конунга Рьорика Новгородского, и что в Киев его ещё ребёнком привёз из Новгорода, дескать, сам Олег. Эх, многое исказят летописцы, то в угоду политической конъюнктуре, то просто обуреваемые фантазиями. И от этой небылицы станут потомков Оскола звать не Осколовичами, а Рюриковичами. Умер Олег, не подозревая, что после его смерти верный Свенелд будет жить ещё долго, очень долго, доживёт аж до ста четырнадцати лет, будучи до последних дней бодрым, активным (что значит богатырское здоровье!), очень влиятельным боярином, главой большого и богатого клана. И, оставаясь воеводой, будет так же верно служить и князю Игору, и его вдове – княгине Ольге, и их сыну – князю Святославу, и даже одному из внуков – князю Ярополку…

Да, умер князь Олег от укуса гадюки. Умер на диво быстро – агония длилась всего несколько мгновений. Ибо яд этой гадюки был во много раз токсичнее яда обычных гадюк. От нанесения гадом укуса до остановки сердца прошмыгнул ровно такой же махонький отрезок времени, какой был между мгновением, когда конунг Халги пронзил мечом грудь князя Оскола, и мгновением, когда он нанёс смертельный второй удар. И боль от яда необычной гадюки была такой же сильной, как боль пронзённого мечом Оскола…

Пёстрый мотылёк перепорхнул с изумрудного папоротника на воскового цвета прядь волос неподвижного Олега, вперившегося застывшими очами в яркое светило на снова безоблачном небе. Гадюка неспешно выползла из лошадиного черепа, угольной струйкой перетекла на грудь ещё тёплого трупа и свернулась кольцом.

И подумала змея, дескать, благодарю тебя, великий Сварог, за то, что ты дал мне, наконец, возможность отомстить! В ответ прозвучал голос, исходивший будто от самой природы – от земли, травы, камней, деревьев… (А может, это гадюке только так казалось, а в действительности голос звучал лишь в её головке?) «Не стоит благодарить, Оскол, – сказал змее этот нечеловеческий голос, – ибо просьба твоя была справедливой…»

Так и нашёл их в Кирпичевом яру отрок Воротислав (один из тех, кого послал воевода Свенелд на поиски исчезнувшего князя) – разметавшегося средь конских костей Олега Киевского и чёрного гада ползучего на его бездыханной груди. Дохлого гада.

Август 2004 г.[10]

_____________________________________

Глупые твари

Эти животные довольно умны, судя по тому, как легко они поддаются дрессировке.

Из репортажа.

Мемуары, фрагмент из которых я предлагаю бесценному читателю, пока ещё не родившийся дрессировщик Тристан Геннадьевич Цвях напишет только через 308 лет. Но мне этот текст удалось достать задолго до его написания. Не суди эти писания слишком строго, читатель, ведь Тристан Цвях – укротитель зверей, а не профессиональный прозаик, поэтому ему простительно, что проза его не очень художественна, отчего мемуары напоминают скорее сухой протокол или конспект, нежели так называемую изящную словесность.

***

– Ну до чего же глупая тварь! – разочарованно прорычал я и даже плюнул от досады.

Перепончатоухий чешуехвост Лымарчука, как окрестил этого тригейского зверя биолог Рамзес Лымарчук, совершенно не поддавался обучению, что говорило об отсутствии у зверя даже зачатков интеллекта. Похоже, природа создала эту тварь только для того, чтобы жрать, спать, испражняться, ну, конечно, и размножаться, и ни на что другое это примитивное создание не способно. А жаль. Внешне животное интересное. Я рассчитывал, что из него выйдет толк. Как обманчива бывает внешность. Придётся это бесперспективное существо отпустить, чтобы зря не занимало клетку и не переводило продукты; и полностью посвятить себя дрессировке других, более умных тригейских созданий.

Так, с сожалением любуясь чешуйчатым симпатягой, думал я, отпирая дверцу клетки, когда за моей спиной залаял, захлёбываясь от ярости, верный пёс Паломид. Я обернулся… и потерял сознание. Последнее, что увидел, проваливаясь в бессознательность, – это две толстые гибкие змеи, нависшие надо мной…