В ту ночь река была спокойной. Серебристая дорожка перечеркнула ее поперек. Слышался тихий всплеск колес. Волны веером расплывались от парохода и с легким шумом ложились на берег.

— Хорошая песня, — повторил Загреков задумчиво.

Наступила тишина. Было слышно, как в печи, догорая, потрескивают дрова, как ветер стучит трубою. Потом послышалось равномерное гудение. «Санитарка» задрожала — это Годованец прогревал мотор.

— Мне пора, — сказал Загреков, вставая.

— Куда же вы? А чай?

— До следующего раза.

Он быстро оделся и подал Филиппову руку.

— Я верю в вас, товарищ капитан. Я даже убедил комбрига в том, что вы с делом справитесь. Думаю, что краснеть за вас мне не придется. А? Не подведете?

Филиппов, волнуясь, постучал пальцами по кружке, ответил твердо:

— Нет, не подведу.

— Ас товарищами советуйтесь, не стесняйтесь.

— Обязательно.

Прошло еще двое суток.

Бригада Бударина во взаимодействии с другими частями все это время стремительно наступала. Она не давала противнику передышки, гналась за ним по пятам, двигалась так быстро, что в тылу у нее нередко оставались группки разбитых вражеских частей.

К вечеру третьего дня над землей навис густой, клубящийся туман и задержал наступление.

— Молоко, будь оно трижды проклято! — ругался комбриг. — Цырубин, выслать разведку.

Танки остановились в лесу. Танкисты спрыгнули на землю и, поскрипывая прорезиненными костюмами, с удовольствием разминались.

Туман сгущался. Вскоре сделалось темно, так темно, что водителю невозможно было разглядеть машину, стоящую впереди. Свернуть с дороги тоже было нельзя: дорога справа и слева обрывалась глубокими рвами.

Бударин передал по колонне: «Не спать. Быть наготове: противник может появиться внезапно».

Все заняли свои места.

В полночь пришли машины с боеприпасами, горючим, продуктами. В темноте они осторожно, не переставая сигналить, протискивались вперед и выстраивались на дороге в два-три ряда, так что негде было развернуться.

К утру все замерло. Притаились часовые, крепко сжимая автоматы, до боли напрягая слух, ничего не различая перед собой.

Где-то скрипнула дверца кабины. Этот звук, пролетев над колонной, растворился в тумане. И опять тишина.

Туман, туман и тишина.

Рыбин, как и все, тоже не спал в эту ночь. Он лежал в машине, как был, в шинели и шапке, закинув руки за голову. Рядом, на ящике с медикаментами, дремал санитар Коровин.

Они только что запрятали заветный чемодан. Рыбин вложил в него еще одну исписанную тетрадь. Сейчас он лежал и, глядя в темноту, старался представить себе, как после войны выхлопочет отпуск, поедет в Москву. Там он зайдет на кафедру хирургии, к старому доброму профессору, скажет: «Аполлинарий Иннокентьевич, я хочу с вами посоветоваться».

Профессор деловито поправит пенсне:

«Ну-с, ну-с, слушаю».

«Одну минуту», — скажет Рыбин, внесет в кабинет свой чемодан и откроет его.

Профессор удивленно покачает головой: «Простите, не понимаю…»

Тогда Рыбин объяснит: «Я два года собирал материал для научной работы. Вот он. Это — мои наблюдения над шоковыми ранеными в первые часы после ранения».

Профессор всплеснет руками, воскликнет: «Скажите на милость! И воевали, и о науке не забывали. Похвально, голубчик, похвально. — Он засмеется дребезжащим доброжелательным смешком. — Ну-с, будем работать…»

Под утро Рыбин задремал. Ему снились Москва, клиника, профессор, поправляющий пенсне, чемодан… Одна важная тетрадь запропастилась куда-то… Он все искал ее и никак не мог найти.

— Где же она? Где она? — бормотал он во сне.

— Чего вам, товарищ гвардии капитан? — спросил Коровин, вскидывая голову.

Рыбин проснулся.

— Голова что-то разболелась. Выйду на воздух.

Туман, все такой же густой и плотный, неподвижно лежал на земле. По-прежнему не было видно стоящей впереди машины. Снег не скрипел под ногами. Он прилипал к сапогам, как глина. Рыбин прошелся вокруг машины.

— Кто идет? Пропуск?

— «Затвор».

Из тумана вышел часовой.

— Не спится, товарищ гвардии капитан? — спросил он, поеживаясь от озноба.

— Голова разболелась… А у вас все спокойно?

— Пока ничего не слыхать.. Сейчас разведчики вернулись. Ругаются, чуть не заблудились.

— Да, туманище…

Начинался рассвет. На востоке появилась еле заметная сизая полоска. Она медленно росла, надвигалась, белела. Стало видно, как по небу, над головами, бегут кудрявые облака, клубясь, вытягиваясь в цепочку, обгоняя друг друга. В просвет между облаками выглянул молоденький тусклый месяц рожками кверху.

Наконец и туман пришел в движение. Сначала он, как бы крадучись, полз мимо часовых, обдавая их лица холодным, неприятным дыханием, стелился у ног, забирался под колеса машин. Затем начал быстро подниматься вверх. Показались машины, стволы деревьев, ветви, покрытые снегом.

Когда туман поднялся выше человеческого роста, пораженные часовые увидели метрах в ста от дороги отступающую в беспорядке группу противника. По-видимому, это были остатки разбитой части. Гитлеровцы под покровом тумана пытались удрать от наших танков. Они испуганно забегали, что-то закричали, торопливо развернули два уцелевших орудия и дали залп. Снаряды, просвистев над колонной, разорвались по ту сторону дороги. В тот же миг взревели моторы, а еще через минуту танки были в лесу.

Второй залп.

Одна из машин с боеприпасами взорвалась, обдав колонну желто-зеленым пламенем.

Филиппов, выскочив из «санитарки», увидел, как взрывной волной сбросило с дороги груженный продуктами ЗИС. Машина перевернулась, задние колеса долго продолжали крутиться. Послышались крики раненых.

— Соболев, — скомандовал Филиппов, — бери носилки! До раненых метров пятьдесят. Быстро!

— Слушаюсь.

— Годованец, за ним!

— А машина?

На одно мгновение у Филиппова мелькнула мысль: «Опять я его посылаю на опасное дело?» Но тотчас пришла другая мысль: «Нет, это не то. Тогда был ненужный риск, а сейчас риск ради спасения людей».

— Без разговоров!.. — Филиппов крепко выругался.

Годованец кубарем скатился в ров.

Филиппов и Сатункин, прячась за машины, тоже побежали к раненым, прямо по дороге.

Гитлеровцы уже не стреляли. Побросав свои орудия, они в панике метались по лесу.

— Гляньте-ка, товарищ капитан! — крикнул Сатункин.

Впереди, по направлению к горящим машинам, полз человек.

— Да это же Рыбин! — узнал Филиппов. — Куда он к черту ползет? Там патроны рвутся. Спускаться в ров нужно. Рыбин, назад!

Рыбин продолжал ползти. Горячий воздух жег ему лицо. Снег таял. Дорога превратилась в сплошную лужу. Он окунал лицо в воду и так полз, приподнимая голову лишь затем, чтобы глотнуть дымного воздуха.

— Вот сумасшедший! — с досадой выругался Филиппов. — Надо ему помочь! Бежим!

Он ни о чем больше не думал; другу грозила опасность, и надо было его выручать.

На дороге показался чем-то чрезвычайно взволнованный санитар Коровин. Он был без шапки и кричал во все горло:

— Где гвардии капитан Рыбин? Дайте мне гвардии капитана!

— Что еще случилось? — спросил Филиппов.

— Да машина-то… чемодан…

— Какой чемодан?

— Да с наукой-то!

— Вот черт подери!.. Постой! Не время сейчас об этом говорить. Вон Рыбин, за раненым ползет.

Но Коровин махнул рукой и бросился за Рыбиным:

— Товарищ гвардии капитан, беда! Товарищ гвардии капитан, остановитесь!

— Что случилось? — не оборачиваясь, хрипло спросил Рыбин.

— Наука-то погибла! Чемодан сгорел!

Рыбин резко повернул в сторону Коровина грязное, неузнаваемое лицо.