— Нет, нет, Меласса. Не делай этого. Это не поможет, — Катрин начала волноваться, что для такой молодой коровы, роды, в самом деле, будут тяжелыми, и решила сходить за Уильямом, чтобы он помог ей. Она развернулась, и быстро передвигая ногами, направилась к двери, высоко подняв фонарь, чтобы осветить дорогу. Одновременно и радуясь и волнуясь за нового теленка, она побежала и сконцентрировалась на двери. Но когда она пробегала мимо трактора, веревка, что была спрятана под соломой на полу, невольно обмоталась о ее сапог и крепко сжалась, как раз, когда она подняла ногу, чтобы сделать следующий шаг. Ее нога застряла, и в мгновение ока она споткнулась. Инстинктивно она раскинула руки, чтобы удержать равновесие. Фонарь пролетел по воздуху и приземлился на пол со звенящим звуком разбивающегося стекла.

Но прежде, чем Катрин успела удержать равновесие, она упала вперед лицом, ее голова опустилась на холодную сталь плуга, в задней части трактора.

Уильям лениво поднял веки, и несколько раз моргнул. Он не знал, как долго он проспал на диване. Он посмотрел на кресло матери, но увидел только перевернутую книгу на ее месте. Он снова закрыл глаза, но только на секунду, потом он почуял странный запах в воздухе. Он уставился в комнату, пытаясь обнаружить запах. Он посмотрел на камин, подумав, что бревно могло выпасть из очага. Но приняв сидячее положение, его глаза в ужасе округлились, когда он увидел яркое сияние из окна. Он откинул одеяло и выбежал из входной двери. Он успел сделать всего несколько шагов в темной ночи, и остановился скованный ужасом.

На месте сарая, сейчас полыхало бушующее пламя. Весь сарай был охвачен огнем. Огонь рычал и трещал, когда Уильям подбежал к сараю, выкрикивая слова помощи. Его сердце ушло в пятки, когда он вдруг вспомнил о матери. Она укрыла его, и сказала, что пойдет в сарай проверить Мелассу.

Уильям закричал во все горло, когда его накрыл самый ужасный страх в его жизни.

— Мам! Мама!

Но пламя было таким громким, что его крики были едва слышны, даже для его ушей.

Он подбежал так близко, как только мог к сараю, но палящий жар был таким интенсивным, что он не мог подойти ближе, чем на пятнадцать футов и при этом не обжечь лица. Языки пламени были со всех сторон сарая, безжалостные огненные кинжалы пронзали крышу. Он кричал снова и снова, взывая на помощь, но замолчал, когда крыша с треском обрушилась вниз в искрящееся пламя. Он упал на колени и закричал:

— Нет! О, боже мой, нет!

Услышав крики, Генри и Томми выбежали на улицу, их глаза были наполнены ужасом, а огонь отражался ненавистью в них. Генри ахнул и подбежал к Уильяму, который закрыл лицо руками, покачиваясь взад и вперед.

— Боже мой! Боже мой! Катрин? Уильям! Где твоя мать? Уильям! Отвечай!

Уильям поднял глаза на отца, боль исполосовала его лицо, как раз в тот момент, когда огромный взрыв газа и металла вырвался из бара. Всех троих откинуло назад, и они упали на землю, прикрывая свои лица.

Генри медленно поднялся, и, прикрыв лицо рукою, побежал к сараю, хоть и не мог твердо стоять на ногах, после оглушительного взрыва.

— Катрин! Катрин! Боже мой, нет... прошу, нет! Катрин! — но тоже был остановлен, не сумев подойти ближе. Сарай со всех сторон снизу до верха превратился в полыхающий ад. Генри упал на колени, всхлипывая и моля бога, чтобы это не было правдой. Он упал на землю сжимая грудь и взывая к своей Катрин. Огонь, что отобрал ее, беспощадно обратил его сердце в пепел, который рассыпался по ледяной земле.

Глава 41

Панихида по Катрин прошла для Уильяма как в тумане. Он и Томми сидели на передней скамье по обе стороны от их отца, но он ни слова не услышал из проповеди. Глаза Уильяма были прикованы к ее урне обложенной розовыми розами. Огонь, мощный взрыв, и обжигающий жар по-прежнему преследовали его в независимости от того, спал ли он или бодрствовал. Весь этот кошмар постоянно проигрывался в его голове.

Эхо взрыва, по-прежнему оглушало его, и он не переставая, думал обо всем, что он должен был и мог сделать, чтобы спасти свою мать. Не имело значение то, что он понимал, что к тому моменту, когда подоспела помощь, на пепелище не осталось ничего, чтобы хотя бы отдаленно напоминало сарай. Обугленные останки трактора Генри, и разбросанные инструменты остались единственными вопиющими и жестокими напоминаниями о том, что еще несколько дней назад здесь было что-то важное и ценное в их жизнях.

Генри перестал есть и превратился в пустую оболочку самого себя, по ночам она выл в подушку, а днем ходил с пустым взглядом. Постоянный поток людей заходили к ним, приносили с собой запеканки и буханки испеченного хлеба, делились добрыми словами и выражали, как сильно они любили Катрин, но никто даже близко не мог представить, какая мучительная боль поселилась в этом доме.

Но больше чем постоянные картинки увиденного кошмара перед глазами, Уильяма мучили его последние слова, которые он сказал своей маме. Он снова и снова прокручивал в голове, как он прервал ее и разговаривал с ней в таком обидном тоне, когда она просто пыталась помочь ему сориентироваться в жизни. Ее единственной целью было быть любящей и преданной матерью, какой она всегда и являлась для Уильяма, и он был уверен, что его резкий ответ обидел ее.

Он знал, что не простит себя за это поведение до конца своих дней. Он снова и снова проигрывал в голове их разговор. Он бы отдал все на свете, лишь бы вернуться во времени и обнять ее, пока она качалась в своем кресле. Если бы он только мог, он сделал бы все возможное, чтобы она знала, как сильно он ценил ее заботу о нем, вместо того чтобы повести себя как последний негодяй. Он помнил, как она нежно поцеловала его в лоб, и как он позволил ей пойти в сарай, вместо того, чтобы встать и пойти самому.

Прошло уже почти две недели, с тех пор как он был на лесопилке. Он много раз виделся с Маргарет, когда она приходила к его дому, но он все время просил ее уйти, даже не смотря на ее попытки убедить Уильяма позволить ей остаться. Он решил, что ему необходимо вернуться на работу. Ведь не имело значения, где он будет находиться, его сердце было разбито, так или иначе. А еще Уильям понимал, что им нужно платить по счетам, и он не собирался запускать ферму. Ульям знал, что нестабильное состояние отца не выдержит после потери Катрин, еще и потери дома. Уильям поклялся богу и самому себе, что он сделает все возможное, чтобы позаботиться о Томми и об отце. Это было меньшее, что он мог сделать, ведь он бы виноват в том, что произошло с его матерью.

Генри потребовалось две недели, чтобы найти в себе силы приблизиться к сараю. Уильям обнаружил его, безучастно вглядывающимся в обугленные черные деревяшки и пепел, который начинал летать, как только поднимался ветер, прерывая мучительную тишину.

Уильям подошел к нему, и обнял поникшие плечи сломленного мужчины, у которого казалось, совсем недавно весь мир был как на ладони. Уильям уставился на то, что жадный огонь решил пощадить, вместо того, что бы сохранить одну единственную жизнь, которая действительно имела значение. Трактор стоял как статуя, черный и безжизненный. От его яркой оранжевой расцветки не осталось и следа, и он был едва узнаваем так, как огонь и взрыв топливного банка были беспощадны.

— Почему это произошло, сын? — Генри смотрел перед собой, но его взгляд был устремлен в никуда.

— Я не знаю, пап.

— Мне просто хочется... знать. Мне бы хотелось знать, что произошло, — подбородок Генри задрожал и Ульям обнял его крепче.

Он опустил глаза в пол.

— Это моя вина, пап.

Генри вырвался из транса и посмотрел на Уильяма.

— Что? О чем ты говоришь?

— Это я должен был пойти в сарай. Но она пошла вместо меня. Если бы я просто..., — Уильям больше не мог сдерживать слез. — Если бы я просто поднялся с дивана, этого бы не случилось.

Генри повернулся и положил руки на плечи Уильяму.

— Это не твоя вина, Уильям. Я больше не желаю этого слышать. Вина заключается в намерениях. А ты ничего не сделал. И твоей маме будет очень больно, если ты будешь винить себя. Это... случайность, сын, ужасная случайность.