Гамлет, принц датский, пал жертвой явления, которое в конце XVIII века получит название «термидор». Его дядя — узурпатор Клавдий, как это будет через века в Конвенте Французской республики с Фуше, Тальеном, Баррасом, Фрероном и прочей нечистью, почувствовал, что его шкуре грозит опасность. Как было не почувствовать! От смерти Полония до комментируемого Гамлетом спектакля актёрской труппы целая серия толчков должна была побудить братоубийцу к прямой атаке на явно выходившего на таранную прямую племянника. Клавдий и принял соответствующие меры, и если Гамлет был готов к схватке с откровенными подлецами Розенкранцем и Гильденстерном, то от честного, хотя и не очень умного Лаэрта он предательского удара не ждал, почему и погиб, хотя ему редкостно повезло и в смерти — он сумел прихватить с собой Клавдия. Лаэрт сыграл ту же роль, какую в настоящем Термидоре сыграли субъективно честные Билло-Варенн. Колло д'Эрбуа и им подобные, искренне убеждённые в необходимости уничтожить Робеспьера, Сен-Жюста и их единомышленников, использованные бандой Фуше как ударная сила и сами вскоре уничтоженные. В истории человечества «термидоров» в среднем столько же, сколько было революций и подобных им движений. Однообразность схемы при различии внешних обстоятельств и фона — налицо. Ян Жижка в XV веке уничтожил пикартов, как Робеспьер — «бешеных» и эбертистов, а в итоге были Липаны и позднейшая сдача Табора. Иранские сербедары в XIV веке более чем сходным образом расправились со своими «левыми» — с «дервишами» — и погибли под ударом Тимура. В великой Тайпинской войне в XIX веке в Китае началом конца стало уничтожение Ян Сюцина и его единомышленников, в Английской революции в XVII веке — разгром левеллеров и диггеров Кромвелем, в Польше в начале 186О-х годов — устранение «красных» «белыми»… Эльсинорский вариант отличается от прочих «термидоров» лишь тем, что его вдохновителю не удалось сплясать танец диких над трупом жертвы.

Но предположим, что Гамлет избежал удара Лаэрта, разделался с Клавдием, — что тогда? «Останься жив — он стал бы королём», — говорит его преемник Фортинбрас. И что тогда? Ведь при выяснении причин гибели отца он почувствовал, что «прогнило что-то в Датском королевстве», что «Дания — тюрьма». И не он один это понял — слова эти знаменитые не им сказаны. Так что его энергия и разум встретили бы союзников в деле очищения датского общества от накопившейся заразы, в деле ликвидации тюрьмы, тюремщиков и возможностей к возрождению этих феноменов. И за Горацио, и за Фортинбрасом стояли какие-то силы — с ними Гамлет имел бы серьёзные шансы на успех.

Многому со времён Гамлета научились люди, в том числе и при знакомстве с его историей. Научились и тому, что если ты почувствовал, что «прогнило что-то в обществе советском», то незачем решать — «быть или не быть», а нужно лишь выяснить — что, когда, где именно и почему прогнило, и что надо сделать для ликвидации этой гнили и вызвавших её причин. Собственно, этот опыт зафиксирован в Конституции СССР, Уставе КПСС, воинской присяге, так что незачем даже «Гамлета» читать или смотреть в театре или кино (хотя и очень стоит для общего развития). Просто-напросто, если ты увидел врага, ты обязан поднять тревогу, разбудить спящих друзей, поднять их сперва на отпор, а потом в бой на уничтожение врага. На командиров в данном случае надейся, но и сам не плошай — они могли проспать или уйти в соседнее село на гулянку, или же просто оказаться в силу ряда причин вне досягаемости для тебя. Ну, а если друзья не слышат и не дозваться их? Если командиры не откликаются или не верят? Если ты один-одинёшенек, и никто о тебе никогда не узнает, как бы ты ни решил свою судьбу? Всё равно — сам кинься на врага, сам иди в свой последний бой — именно как в последний, как на таран. И если даже ни до одной вражьей глотки не дотянешься — всё равно ты обязан кинуться…

Немало передумал я над творящемся в нашем обществе, прежде чем смог поставить диагноз — так страшен он и так трудно допустить подобную мысль. Но сколько я ни думал и сколько ни искал опровержений — вывод был один: наше общество поражено страшным вирусом и клетки общества вырабатывают всё новые порции этого вируса вместо того, чтобы заняться своим естественным воспроизводством. Не посвящённый в государственные тайны и не допущенный в глубины архивов, я оперирую лишь внешними, доступными для любого, фактами. Но если уж на основе этих внешних фактов рождается картина страшная, то знание тайн и архивов может её лишь усугубить и сделать страшнее.

Советское общество — последняя инстанция, проходимая человечеством на пути из гибельной спирали классового общества к взлёту в Мировую Коммуну, одна из последних и явно решающих ступеней на пути от этнической мозаичности, где грани «мозаичин» окрашены кровью, — к слиянию в единый могучий этнос землян. Как всякое общество, оно обязано воспроизводить новые поколения не хуже предыдущих, а как советское — даже лучше их, если не хочет погибнуть и хочет выполнить свою функцию — строительство коммунизма. Новые, подрастающие поколения — это Мир Детей. Он взаимодействует в своём развитии с окружающим его, пронизывающим его, питающим его, влияющем на него Миром Взрослых. Это взаимодействие определяет всё — ведь нашим детям и их детям строить коммунизм и, между прочим, ещё нас, пенсионеров, кормить в будущем. Так потянут ли они? Вырастут ли достаточно сильными для этого и будут ли желать этого? Начнём же с анализа положения в Мире Детей именно с точки зрения его взаимоотношения с Миром Взрослых в пределах Страны Советов. И поэтому начнём не с газетных вырезок (коих в моём распоряжении свыше тысячи), ибо во-первых они охватывают лишь последний десяток лет (раньше не догадался начать их собирание), а во-вторых в каждой из них вопиют лишь отдельные факты. Начнём с произведений так называемой детской литературы, ибо если писатель (не только детский) сел писать книгу, то он знаком уже с сотнями фактов, властно зовущими к обобщению их. А так как писатель писателю всё же «розь», то обратимся к творчеству трёх комиссаров детской литературы, ставших таковыми не по полномочию от властей, а в силу факта. Разумеется, сначала придётся выяснить — что такое детская литература, что такое комиссар и — следовательно — кого можно назвать комиссарами детской литературы. Поскольку я взялся за дело нелёгкое, то хочу быть понятым именно так, как мне надо. И потому лучше напишу и процитирую больше, чем слишком мало, но зато буду понят до конца.

Много на свете литератур — и живущих, и ископаемых, но не знаю я другой литературы, которая бы подобно русской ставила вопросы «Что делать?» или «Кто виноват?» не только в повестку дня, но и в заглавия произведений. И именно на русском языке возникшая «детская литература» — тоже небывалый до того феномен — явно продолжила традицию своей великой матери — русской литературы, ставя вопросы «Кем быть?» и «Что такое хорошо и что такое плохо?» в заглавия и давая на эти вопросы чёткие ответы. Фактически в этих вопросах и заключено понятие комиссар. Это — человек, знающий ответы на эти вопросы, в отличие от замполита и тем более политрука, назначаемых сверху для того, чтобы отвечать на эти вопросы в соответствии с директивами сверху. Равно как и священнослужители любой ЦЕРКВИ отвечают на эти вопросы не по духу священных книг, а по указаниям епископов или имамов, а те — по указаниям пап, патриархов, халифов и так далее. А то и «синодов» — департаментов по духовным делам, куда чиновников назначает светская власть.

Необходима оговорка — речь идёт не о «русской», а о написанной на русском языке российской литературе, литературе державы, охватывавшей слишком много пространств и обитающих на них народов, чтобы её литература была узко-русской. И дело не в том, что первым писателем в России был молдаванин Кантемир, что Пушкин гордился предком-эфиопом, а Лермонтов — предками из Шотландии и Испании, что Гоголь был украинцем, а в том, что все русские классики мыслили как минимум категориями и масштабами всей России, что целью, ради которой они сжигали свой мозг, было улучшение жизни всей совокупности людей, Россию населявших (вспомним хотя бы размышления Пушкина об изменении быта черкесов в «Путешествии в Арзрум»); что при этом подразумевалось, что улучшение это должно наступить в результате поумнения жителей державы после прочтения написанных «мною и моими соратниками по литературе» книг, после поумнения в первыую очередь властей, эти книги прочитавших. А не поумнеют эти власти — «я и мои соратники» вправе их осудить, высмеять и фактически призвать к свержению их и замене более умными.