Телефон верещит где-то на кровати, и я успеваю схватить его, прежде чем звонок закончился бы. На экране незнакомый номер, но я все равно снимаю трубку.

— Алло?

Низкий голос пронзает мое сердце насквозь.

— Лейла.

— Т-томас? — не в состоянии стоять, я плюхаюсь на кровать.

— Ты сейчас одна?

— Да, — отвечаю я, посмотрев по сторонам, будто тут может быть кто-то еще.

— Открой дверь.

— Ты имеешь в виду уличную дверь? — встав с кровати, я выхожу из комнаты и в замешательстве смотрю на дверь своей квартиры.

— Да, открой уличную дверь.

— Х-хорошо.

В трубке раздается глубокий вздох.

— И скажи, какая у тебя квартира, — голос Томаса звучит странно — как будто он недоволен собой и как будто ему стыдно, что он не знает, где я живу.

— Последняя дверь направо.

— А этаж? — терпеливо уточняет он.

— М-м… последний.

Его смешок хриплый и печальный, полный смирения, хотя я не понимаю, что тут может быть смешного. Прежде чем мне удается задать хоть какой-нибудь вопрос, Томас заканчивает звонок. Словно приклеенная к полу, я стою и смотрю на входную дверь. Разве он не должен быть в Нью-Йорке? О нет, только не это… Что, если Томас узнал о моем утреннем посещении? Но всерьез испугаться я не успеваю, поскольку раздается стук в дверь — громкий и требовательный. Уронив телефон на пол, я бегу открывать.

Держась обеими руками за дверную коробку, на пороге стоит Томас. Когда наши взгляды встречаются, между нами словно пробегает электрический заряд. Мое сердце сначала замирает от обилия эмоций в его взгляде, а потом колотится как сумасшедшее. Оно не перестает трепетать, когда я оглядываю Томаса и его мятую рубашку, всклокоченные волосы и щетину на подбородке.

Томас выглядит надломленным. Словно прочные нити, держащие его цельным, растянулись или порвались. Он подрагивает всем телом. Ошарашенно посмотрев ему в глаза, я замечаю, как жадно он вглядывается в мое лицо. Пожирает меня взглядом. Но мне не понятно, почему.

— Томас? Что… э-э-э… Что происходит? — мой дрожащий голос выдает мое волнение, и только сейчас я обращаю внимание на то, как крепко Томас держится за дверь. Вздувшиеся вены вибрируют от натуги.

— Томас, ты меня пугаешь. В чем дело?

Не задумываясь ни о причине его злости, ни о чувстве самосохранения, подхожу к нему. Он нуждается во мне, я это знаю. Это единственное, о чем думаю, когда обеими руками отцепляю его руку от дверного косяка. Пусть и с трудом, но мне это удается, после чего я крепко сжимаю его ладонь.

Только тогда Томас отводит взгляд от моего лица и смотрит на наши руки. Две мои маленькие ладони со светлой кожей обхватывают его — большую и загорелую. Я чувствую, как в его венах бушует хаос и безумие.

— Ты живешь в чертовой строительной зоне, — бормочет Томас.

— Я называю ее своей башней, — когда из его ладони уходит напряжение, я делаю глубокий вдох. — Почему ты не в Нью-Йорке?

— Потому что должен тебе кое-что сказать.

— Ч-что?

— Ты знаешь, что очень красивая? — вместо того чтобы ответить на мой вопрос, говорит Томас. Его голос тоже дрожит — еле заметная вибрация, которую я ощущаю даже своей тату. Отпустив дверь, он нависает надо мной, заставляя тем самым отойти на шаг назад, и кладет свободную руку мне на щеку. Его пальцы так же подрагивают, и я кладу поверх них ладонь.

— Томас, пожалуйста, скажи мне, что случилось.

Он тяжело сглатывает.

— Нет, я неточно выразился… Ты не красивая. Думаю, ты самое совершенное создание на свете, — облизнув губы, Томас поправляет сам себя: — Нет, снова не то. Не «создание». Ты нечто большее, Лейла. Ты… ненаписанная мной поэма. Стихотворение, которое я никогда не смогу закончить, как бы ни старался.

— Томас… — шепотом произношу я и чувствую, как по щеке стекает крупная слеза. Мое раненое сердце сжимается в груди. Своими словами Томас будто ласкает его, навсегда оставляя отпечатки своих пальцев. Мне невыносимо сейчас слышать, как он делает паузы и подбирает слова.

Томас наклоняется ко мне и, обхватив лицо уже обеими руками, вытирает мои слезы.

— Когда я увидел тебя в книжном, ты была в тех нелепых наушниках и танцевала под музыку. А над твоей головой как будто сияло слово. Я не мог понять, к чему оно, пока не увидел тебя в своем классе. Вот тогда я и понял, кто ты: яркая, буйная и сверкающая, словно…

— Словно что?

— Словно над тобой сияет манящая ярко-красная буква, — шепотом говорит Томас в считанных сантиметрах от моих мокрых от слез губ.

На этот раз мой смешок полон печали и смирения с собственной судьбой.

— Ну да. Я такая и есть, верно? Эстер Прин. Уверена, это всем понятно.

Томас с силой стискивает мое лицо.

— Нет. Это неправда, слышишь? Неправда. Ты не похожа на нее или на кого-то еще. Ты не…

— …шлюха?

— Черт. Нет, — скрипнув зубами, говорит Томас. — Ты никогда и не была такой. Скажи, что понимаешь это. Скажи, Лейла.

Из-за пелены слез и бушующих внутри эмоций мне плохо видно его лицо. И единственное, благодаря чему я держусь и не разваливаюсь на части, — это его ярко-голубые глаза. Своей искренностью они пронзают меня насквозь. Умоляют, чтобы я произнесла это. Разве я когда-либо была в состоянии отказать Томасу хоть в чем-то?

— Я не шлюха.

Кивая, он медленно выдыхает, наполняя мои легкие шоколадным ароматом.

— Все верно. Ты не шлюха.

— Я больше не могу, — слова сами вырываются наружу. — Знаю, сама пообещала, что не пожалею, но больше так не могу. Я сожалею обо всем, что мы с тобой сделали. И как. Все это было неправильно, Томас. Мы нарушили правила и сломали границы. И… — всхлипнув, я замолкаю.

— Тс-с-с. Мы больше ничего не нарушаем. Все ведь кончено, помнишь?

— Да, — я сминаю в кулаках рубашку у него на груди. И, всхлипывая, притягиваю к себе, хотя стоило бы оттолкнуть. Все кончено. Все то запретное, что между нами было, и все, что я скрывала от Эммы. Вот только облегчения я не чувствую. Только невероятную по силе боль и испепеляющую агонию.

Томас обнимает меня и укачивает, словно ребенка, а я с еще большей силой хватаюсь за него. Благодаря ему я хоть как-то могу дышать. Что бы я ни говорила, отпускать Томаса мне не хочется. Мне не жаль, что влюбилась. Я сожалею лишь о том, как именно это произошло.

В какой-то момент слезы высыхают, и я просто стою и обнимаю Томаса, просто потому что не хочу, чтобы наше объятие прерывалось. Мы дышим друг другом. Когда его руки начинают подрагивать, я поднимаю голову. Такое выражение лица я еще никогда у него не видела — на нем, словно на истлевшей странице древней книги, написаны горечь и сожаление.

Его полуулыбка выглядит жалкой попыткой выглядеть беспечным. Томас словно хочет мне что-то сказать, но останавливает сам себя. Потом наклоняется и оставляет у меня на лбу нежный поцелуй, задержавшись на несколько секунд и только после этого сделав шаг назад. Именно такую нежность я всегда и хотела.

В последний раз окинув меня взглядом, Томас разворачивается и идет к лифту. Потрясенная, я остаюсь стоять в дверях. И это все? Он ведь так и не сказал, для чего приходил.

Раздается сигнал, что приехал лифт, раскрываются двери, но прежде чем Томас успевает войти, я несусь к нему и, запрыгнув на спину, обнимаю руками и ногами. Слегка качнувшись, он одной рукой хватает меня за запястье лежащей на его груди ладони, а вторую кладет на поясницу.

Мы оба тяжело дышим. И с поразительной отчетливостью — будто он только что прошептал мне это на ухо — я вспоминаю слова Томаса. Это прощание. Он пришел проститься, как и обещал. «Прощания даются мне нелегко, но я не оставлю тебя, не попрощавшись, будто трус».

Этого достаточно, чтобы мне снова захотелось заплакать, но, сдерживая себя, я обнимаю Томаса и просто дышу им. Я не стану усложнять. Куда уж дальше.

Не стану. Не стану.

Томас пытается высвободиться из моих объятий, но я держусь за него еще крепче.

— Отпусти меня, Лейла. Мне нужно уйти.