Я не… Не понимаю. И продолжаю смотреть на экран и слушать пронзительный рингтон, надеясь, что сейчас все изменится, а лицо Калеба исчезнет. Надеясь, что все это шутка.

Это ведь она и есть, правильно? Иначе с чего бы ему звонить мне спустя два года?

Когда телефон перестает звонить, я с трудом умудряюсь сделать прерывистый вдох.

— Лейла.

Я смотрю на Томаса как на незнакомца.

Прежде чем успеваю сообразить, что сказать, лежащий на столе телефон начинает жужжать снова. Недолго думая, я подскакиваю, собираю вещи и рассеянно смотрю на Томаса.

— М-мне пора.

Я выбегаю из кафе, как будто Калеб где-то здесь, а не в паршивом Массачусетсе. Как будто он пришел сюда, чтобы сказать, как сильно меня ненавидит.

  

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

— Нет, — мотая головой, говорит Эмма. — Я это не надену. Ни за что.

— Почему нет? — я смотрю на нее в зеркало, а потом перевожу взгляд на платье, которое держу в руках. — Что с ним не так?

— Цвет. Он… оранжевый.

— Апельсиновый, — в миллионный раз поправляю ее я. — Он апельсиновый.

— Это одно и то же, — положив руку на пояс, она поворачивается ко мне. — Блин. Я просто… Не знаю, — она подходит к моей кровати и плюхается на гору одежды.

— Ты мне доверяешь? — серьезно спрашиваю я, и она смеется над выражением моего лица. Я кидаю в нее платье, но она успевает отмахнуться. — Просто примерь. Апельсиновый цвет просто обалденно хорош и очень тебе идет. Доверься мне, — в ответ на ее сомневающийся взгляд я добавляю: — Дилану понравится. На тебе как будто надето… солнце.

Это слово заставляет меня слегка улыбнуться. Эта кружка стала для тебя карманным солнцем.

— Вот это да. Как поэтично, — поддразнивает меня Эмма.

— Ага, могу, когда захочу, — взяв за руки, я поднимаю ее и подталкиваю в сторону своей ванной. — Иди переодевайся.

Она нервозно сглатывает.

— А что, если я ему не нравлюсь? Сама понимаешь, мы так долго были просто друзьями, а теперь все изменилось. Я не…

— Ты его любишь?

Эмма закатывает глаза.

— Ну да.

— Тогда этого достаточно. Любовь — это волшебная сила. И может делать такое, чего ты даже представить себе не можешь, — я улыбаюсь. — Просто попробуй довериться.

— Ладно, — Эмма улыбается мне в ответ и уходит переодеваться. А я скрещиваю пальцы на руках и на ногах, надеясь — и умоляя, — что сказанное мне окажется правдой.

Мои молитвы прерывает жужжание лежащего где-то на кровати телефона.

Калеб.

Он единственный, о ком я думаю, пока лихорадочно ищу телефон под горой одежды, книг и смятых простыней.

К моменту как я его нахожу, звонок прекратился, но он был не от Калеба. Звонила мама. О чем я только думала? С чего бы Калебу мне звонить? В прошлый раз он, наверное, случайно меня набрал. Потому что сказать нам друг другу нечего.

Телефон зазвонил снова. Мама.

— А-алло, — пытаясь успокоить свое тревожное сердце, говорю я. У меня плохое предчувствие относительно этого звонка.

— Лейла. Как ты?

Несмотря на ее отстраненный тон, мне все равно приятно ее слышать. У нее мягкий голос, который всегда умудряется оставаться ровным, не повышаясь и не понижаясь. Когда она злится, меняется лишь ее лицо, становясь еще красивее — болезненно красивее. Смотреть на нее непросто.

— Отлично. А… а ты как?

— Хорошо. Хорошо. Я хотела поговорить с тобой о вечеринке Генри.

— Ну да. Точно. Я помню. Она на следующей неделе. Не волнуйся, меня там не будет.

На прошлый День святого Валентина я устроила форменный бедлам: напилась и накурилась, после чего меня стошнило прямо на ледяную скульптуру купидона. Это даже в газеты попало. Мама была поставлена в настолько неловкое положение, что решила меня прогнать. С тех пор я практически не появляюсь в городе и на ее вечеринках.

— Да. Это очень предусмотрительно с твоей стороны, но я на всякий случай хотела напомнить. Ты ни в коем случае не должна приходить.

— Ладно. Меня там не будет. Клянусь, — я падаю на кровать, от чего пальцы ног скользят по полу. До чего же трогательно, что твоя мать звонит напомнить, что тебя не ждут.

— Я не шучу, Лейла. Это очень важная вечеринка, и я не хочу, чтобы она была испорчена.

Что на самом деле означает следующее: я не хочу, чтобы ты ее испортила.

— Не хочешь поделиться? — накручивая прядь волос на палец, спрашиваю я.

— Прошу прощения?

Мама никогда не переспросит, не извинившись при этом. Это было бы слишком по-простецки и некультурно. Еще это показывает, насколько она женственная — в отличие от меня.

— Я про вечеринку. Что в ней такого важного? Просто день рождения Генри.

— Ничего важного.

— Но ты же сама сказала, что она важная.

— Я не говорила.

Нахмурившись, я сажусь в кровати.

— Мам. Почему ты так странно себя ведешь?

— Лейла, — снова вздыхает она.

— Мам, просто скажи мне. Иначе я внезапно могу захотеть прийти.

Она мгновенно пугается. Я почти слышу ее резкий вздох. О, этот ужас от того, что может появиться ее дочь и порушить все и вся. Я как чума.

Мне слышно позвякивание ее браслетов. Мама всегда меняет руки, когда ей неловко.

— Калеб согласился приехать.

Под кожу и вглубь костей просачивается холод, начиная с ушей, стекая по шее и проникая в тело. Я чувствую этот поток.

— К-калеб?

— Да. Он ответил на мое предложение.

Несмотря на то, что Калеб не имеет никакого отношения к Генри, мама всегда настаивает, что ему нужно приехать. Калеб — это сын, которого у нее никогда не было.

— Ага, — бормочу я.

— И я не хочу его пугать, — когда она продолжает, я стискиваю в руке телефон еще сильнее: — Поскольку хочу, чтобы он вернулся в город. Его место здесь, в компании его отца. Мне просто хочется, чтобы все шло, как и было запланировано.

Я крепко зажмуриваюсь.

— Конечно. Да. Будет лучше, если я не появлюсь, — у меня вот-вот навернутся слезы.

— Рада, что мы понимаем друг друга.

— Ага.

После этого наступает продолжительное молчание. Даже не знаю, почему мы не кладем трубки и почему слушаем дыхание друг друга. Может, мама хочет добавить что-нибудь еще. А может, я боюсь остаться одна, когда она свернет разговор.

Пока я гадаю о причинах, мама говорит:

— Значит, договорились. Звони, если что-нибудь понадобится.

Она всегда так заканчивает разговор.

— Хорошо. Позвоню.

На самом деле нет. Я ни за что этого не сделаю.

Раздается щелчок, и ее уже нет. После всех попыток сдержаться мои слезы свободно стекают по щекам — реки печали, чувства вины и, возможно, еще злости, точно не знаю. Снова упав на кровать, я сворачиваюсь калачиком и кладу телефон под щеку. Тело сотрясают всхлипы — гортанные животные звуки, которые даже мне самой не знакомы и про которые я не думала, что умею издавать. Я не думала, что мое сердце-хамелеон разобьется так сильно и больно. И я никогда не чувствовала себя настолько одинокой.

Нелюбимой. Ошибкой природы.

Я чувствую прикосновение руки к своему плечу.

— Лейла, — мягко говорит Эмма, почти сияя в платье апельсинового цвета. — Лейла, что случилось? Почему ты плачешь?

Я смотрю на нее сквозь текущие горячие слезы. В общем-то, она незнакомка. И мы практически ничего друг о друге не знаем. Она не знает, насколько я прогнила и что творила. Поэтому ее забота ничем не обоснована. Если бы она была в курсе, то не находилась бы здесь и не утешала, выглядя расстроенной из-за меня.

Будь я лучше и сильней, я бы прогнала ее. И не стала бы цепляться за ее доброту. Но я не настолько хороший человек. Разве я это уже не доказала?

Я сажусь, поворачиваюсь и крепко ее обнимаю, будто ребенок. Эмма удивлена, но все равно обнимает меня в ответ. Я прижимаюсь лицом к ее щеке. Мне непривычно. От ее кожи исходит аромат арбуза — сладкий и заставляющий чувствовать себя комфортно.

Эмма гладит меня по спине.