Шатаясь, я поднялся на ноги, и в тот же момент до меня дошло, что я без маски. Должно быть, ее сорвало, когда воздушная волна протащила меня по снегу. Я вытащил из-под парки фонарик (я всегда прятал его там, так как даже сухая батарея может замерзнуть при очень низкой температуре) и попытался отыскать свою маску, хотя заранее знал, что это дело почти безнадежное. Ветер наверняка уже успел отнести ее ярдов на сто. Потерять маску, конечно, скверно, но ничего не поделаешь. Во всяком случае, я постарался не думать, как будет выглядеть мое лицо, когда я вернусь в домик.

Когда я присоединился к Джессу и Джекстроу, те еще пытались утихомирить возбужденных собак.

— Как вы, сэр? — выкрикнул Джесс. Он подошел на шаг ближе. — Бог мой, да вы потеряли маску!

— Знаю... Неважно... — Еще как важно, так как я уже ощущал жжение в горле и в легких при каждом вздохе. — Определили, где самолет?

— Примерно. Мне кажется, что к востоку от нас.

— А что скажете вы, Джекстроу?

— По-моему, скорее к северо-востоку. — Он вытянул руку, показывая направление.

— Пойдем к востоку, — принял я решение. Кто-то ведь должен был принять решение, даже с риском ошибиться. Так почему бы не я? — Итак, пойдем на восток. Джесс, на сколько разматывается эта катушка?

— Ярдов на четыреста.

— Значит, так. Идем на четыреста ярдов на восток, потом забираем севернее. Самолет наверняка оставил на снегу колею, и если нам повезет, то мы на нее наткнемся. Будем надеяться, что он сел не дальше чем в четырехстах футах от нас.

Я отмотал с катушки конец веревки, дошел до ближайшей опоры, сбил с нее ледяные перья, похожие на причудливые наросты, скопившиеся кристаллы инея, протянувшиеся почти горизонтально, и закрепил этот конец вокруг опоры. Именно закрепил, крепко-накрепко, ведь от этой веревки зависела наша жизнь. Без этой путеводной нити мы бы никогда не нашли дороги обратно к антенне, а значит, и к нашему дому, и заблудились бы в вихревой кромешной тьме полярной ночи. Мы бы никогда не нашли на снегу своих следов, сильные морозы превратили снег в твердую смерзшуюся массу, почти в лед, и только пятитонный тягач мог бы оставить на нем слабые отпечатки.

Мы немедленно двинулись в путь. Ветер дул нам почти в лицо, только немного слева. Я шел впереди, за мной Джекст-роу с собаками, а Джесс замыкал шествие, разматывая веревку на катушке.

Идти против ветра без маски было кошмарной, почти утонченной пыткой, когда трудно сказать, что хуже: жгучая боль в горле или боль обмороженного лица. Как я ни старался прикрыть рот и нос варежкой, как ни удерживался от глубоких вздохов, холод буквально замораживал легкие, и я непрерывно кашлял.

Самое неприятное заключалось в том, что нельзя было так дышать, так как мы теперь уже бежали, бежали, как только позволяли глазурованная льдом поверхность снега и наши неуклюжие меха. Ведь для людей, не защищенных от столь низких температур и от насыщенного льдом и снегом урагана, вопрос и жизни и смерти решается в зависимости от того, насколько быстро им окажут помощь. Возможно, самолет получил пробоины или его разорвало пополам, а тех, кто остался в живых, катапультировало на плато, конечно, если кто-либо остался в живых, тогда их удел — либо мгновенная смерть от паралича сердца, не справившегося с почти стоградусной разницей температур, либо смерть от холода минут через пять после катастрофы. А может быть, все они оказались запертыми внутри, как в ловушке, и теперь медленно замерзают. Как же тогда добраться до них? И как перевезти их в наш домик? Ведь только для нескольких, кого удастся перевезти первыми, есть еще какая-то надежда. Но даже если мы перевезем всех, то чем их кормить? Ведь наши собственные запасы были уже на исходе! И где, Боже мой, мы всех их устроим?

Неожиданный возглас Джекстроу остановил меня так внезапно, что я споткнулся и чуть не упал. Я обернулся, и на меня тут же налетел подбежавший ко мне Джесс.

— Кончилась катушка? — спросил я.

Он кивнул, направив на меня фонарик.

— Нос и щека у вас — начисто! Очень плохой вид.

Сняв рукавицы, я стал энергично растирать лицо варежками до тех пор, пока болезненно не запульсировала кровь, а потом взял старую фуфайку, которую Джекстроу вытащил из джутового мешка, и обмотал ею лицо. Немного, но все же лучше, чем ничего.

Мы повернули к северу, по крайней мере, ветер теперь дул справа, и мне оставалось надеяться, что он не изменит направления. Так мы и двигались вперед, освещая себе дорогу фонариками и останавливаясь через каждые пятнадцать-двадцать футов, чтобы вбить в мерзлую почву бамбуковый кол — дорожный указатель. Мы прошли ярдов пятьдесят, ничего не увидев, и я решил, что мы взяли немного западнее места приземления, как вдруг оступились и очутились в глубокой рытвине, дюймов так на десять и шириной около десяти футов. Рытвина эта была прорыта в обледеневшей корке снега.

Теперь я уже не сомневался. Нам выпал один шанс из ста, мы нашли именно то место, где самолет коснулся земли или, точнее, если судить по размерам рытвины, разбился о землю. Немного левее к западу снег был совершенно не тронут, и там бы мы прошли мимо, ничего не заметив. -К востоку рытвина уступами круто шла вверх, и виднелись две большие выемки, одна в центре, другая справа: словно по этому месту прошла пара гигантских плугов. Должно быть, нижняя часть фюзеляжа разбилась при ударе о землю, да и странно было бы, если бы она не разбилась. Немного восточнее и значительно правее главного направления в снегу были прорыты еще две колеи, параллельно одна другой и не такие глубокие, выемки от явно еще вращающихся пропеллеров. Вероятий! приземлившись, самолет сразу же накренился на правое крыло.

Достаточно было описать фонарем быстрый полукруг, чтобы увидеть все это. Я крикнул Джессу, чтобы он захватил с собой еще одну связку палок и укрепил на них веревку, которая должна была служить нам путеводной: нитью на обратном пути к антенне, иначе ветер мог бы засыпать ее снегом и минут через десять мы бы не смогли ее разглядеть. Велев ему сразу же вернуться к нам, я побежал вслед за Джекстроу, который уже направил свою упряжку по следам самолета.

Ветер стал еще злее, поземка превратилась в плотную стену, сильно замедляя наше продвижение. Теперь мы шли спотыкаясь, сильно наклонившись вперед, чтобы удержать равновесие. Двести ярдов, триста, и вдруг почти на четверть мили дальше от места приземления мы внезапно обнаружили сам самолет, точнее, просто натолкнулись на него. В момент остановки он повернулся почти на девяносто градусов и плотно улегся поперек собственной дороги.

При слабом свете моего фонаря лайнер, даже несмотря на то, что фюзеляж покоился прямо на снегу, казался необычайно высоким и огромным, но в то же время было в нем нечто сиротливое.

Я не слышал ни малейшего звука, не видел никакого движения. Высоко над моей головой в одном из иллюминаторов, как мне показалось, мерцал слабый синий свет, но кроме него я не обнаружил никаких признаков жизни. 

Мои самые страшные опасения не оправдались, самолет не загорелся: ни зрение, ни слух не могли уловить никаких признаков пожара. Правда, не исключалась возможность, что какой-нибудь язычок пламени пробирается где-то внутри фюзеляжа или крыльев, выискивая каплю бензина или масла, которые помогли бы ему вспыхнуть и превратиться в разрушающее все преграды пламя. Еще менее вероятным казался тот факт, что достаточно хладнокровный пилот мог выключить зажигание и забыл бы перекрыть подачу горючего.

Джекстроу уже успел подключить прожектор к батарее и передал его мне. Я включил его, и он сработал. В нормальных условиях узкий, но яркий луч простирается до шестисот ярдов. Я направил его вправо, потом медленно перевел вперед.

Определить первоначальный цвет самолета было невозможно, весь фюзеляж уже покрылся инеем, который слепил глаза, отражая свет почти с интенсивностью хромированного зеркала. Хвостовая часть лайнера не была повреждена. Частично уцелел и фюзеляж, только передняя его часть была помята и разбита снизу — как раз против того места, где мы стояли. Левое крыло поднялось под углом около пяти градусов против нормы, поскольку самолет сидел не так плотно, как мне сначала показалось. Это крыло заслоняло от меня переднюю часть, но как раз за ним, чуть повыше, я увидел нечто такое, что заставило меня на какое-то время забыть о тех, кто был внутри, и приковало к себе мой взгляд и луч моего фонаря. Даже под слоем инея можно было различить крупные и четкие буквы: «ВОАС».