— Милостивый Боже! — Я услышал, как он со свистом втянул воздух. — Ну конечно в питье! Или, может быть, в конфетки, которые раздают при взлете?

— Нет! — Я решительно покачал головой. — Сахарная оболочка не скроет привкуса наркотика. Скорее кофе.

Да, это несомненно она, — медленно произнес Джесс. — И никто другой. Но... но она ведь вела себя так же странно, как и все остальные. Даже, можно сказать, еще более странно.

— Возможно, у нее есть на то причины, — угрюмо притворил я. — Пошли домой, а то мы замерзнем до смерти. Расскажите обо всем Джекстроу, когда будете с ним наедине.

Вернувшись в наш домик, я оставил крышку люка приоткрытой дюйма на два: когда в домике четырнадцать человек, без вентиляции не обойтись. Потом я взглянул на термограф.

Он показывал сорок восемь градусов ниже нуля — восемьдесят градусов мороза.

Я улегся на полу, поплотнее натянул капюшон, чтобы не отморозить уши, и через минуту уже спал. 

Впервые за четыре месяца я забыл завести перед сном будильник, и, когда проснулся, было уже довольно поздно. Я весь окоченел, тело ныло от лежания на твердом и неровном деревянном полу, и я едва мог разогнуться. Все- еще было темно, как в полночь: прошло уже две или три недели с тех пор, как узкая световая полоска в последний раз показалась над горизонтом, и все, что нам осталось от дневного света, свелось к сумеркам, которые пробивали тьму на плато на два-три часа в день в районе полудня. Я быстро взглянул на светящийся циферблат своих часов и увидел, что уже девять тридцать.

Я вытащил из-под парки фонарик, установил нашу керосиновую лампу и зажег ее. Свет был тусклый, он едва доходил до конца помещения, но в нем отчетливо вырисовывались неподвижные, как мумии, фигуры, съежившиеся на койках или гротескно распростертые на полу. От дыхания перед их лицами клубился пар, оседавший инеем на стенах кабины. Потолок почти до слуховых окон был покрыт мерцающей пленкой льда. Это был результат действия тяжелого холодного воздуха, который проникал в оставленную мной щель люка. Снаружи температура упала до минус 54 градусов.

Кое-кто уже не спал. Я подозревал, что мало кому удалось выспаться в эту ночь, об этом позаботился леденящий холод, но никто не проявлял желания расставаться с койкой. Какая разница, где находиться, повсюду мороз. Они явно выжидали, когда помещение немного прогреется.

Я с большим трудом разжег плиту. Хотя жидкое топливо поступало из резервуара, находящегося наверху, за ночь оно загустело от холода. Но, когда мне все-таки удалось его разжечь, оно яростно вспыхнуло и загудело. Я полностью отвернул оба крана, поставил на плиту ведро с водой, которая уже успела превратиться в твердую глыбу льда, натянул защитную маску и, надев очки, выбрался наружу взглянуть, какая погода.

Ветер почти утих: я уже догадался об этом, прислушиваясь к слабому дребезжанию анемометра, и снежные вихри, которые временами взлетали ввысь на несколько сот футов, превратились теперь в легкие облачка снежной пыли, перемещающиеся в тусклом луче моего фонаря. Ветер, каким бы тихим он ни был, по-прежнему дул в восточном направлении. Мороз был сильный, но не такой, как ночью. Если говорить о действии арктического холода на человека, то абсолютная температура отнюдь не решающий фактор. Не меньшую роль играет и ветер, каждая дополнительная миля скорости ветра в час равносильна падению температуры на один градус. Но еще большую роль играет влажность. Если относительная влажность высока, то даже несколько градусов ниже нуля могут стать невыносимыми. А сейчас ветер приутих и воздух был сух. Может быть, это хорошее предзнаменование?.. Увы! После этого утра я уже больше никогда не верил в предзнаменования.

Когда я вернулся в помещение, Джекстроу уже был на ногах и возился с приготовлением кофе. Увидев меня, он улыбнулся, и лицо его было таким свежим и бодрым, словно он проспал девять часов на пуховой перине. Правда, Джекстроу никогда и ни при каких обстоятельствах не показывал ни усталости, пи огорчения: его способность переносить бессонницу или изнурительный труд была просто феноменальной.

Он оказался единственным, кто был на ногах, но далеко не единственным, кто уже не спал: из тех, кто спал на койках, спал только сенатор Брустер. Г лаза остальных были широко открыты. Все они дрожали и тряслись от холода, лица у всех посинели, побледнели и осунулись. Одни следили за Джекстроу, предвкушая кофе, ароматный запах которого уже начал заполнять помещение, другие, словно завороженные, смотрели, как лед на потолке постепенно начал таять и капать тут и там на пол под действием повышающейся температуры, образуя крошечные сталагмиты буквально на глазах. На полу температура ночью была, должно быть, градусов на 40 ниже, чем под потолком.

— С добрым утром, доктор Мейсон! — Мари Ле Гард попыталась улыбнуться, и в этой попытке было что-то вымученное. Да и выглядела она лет на десять старше, чем несколько часов назад. Хотя она была одной из немногих счастливцев, кому достался спальный мешок, эти несколько часов, должно быть, были мучительными для нее: ничто так не изнуряет человека, как неуемная дрожь всю ночь напролет. Сейчас у Мари Ле Гард было лицо старухи.

— Доброе утро, — с улыбкой ответил я. — Как провели первую ночь на новоселье?

— Первую ночь! — Даже несмотря на спальный мешок, я угадал ее движение, когда она обхватила себя руками и втянула голову в плечи. — Молю Бога, чтобы она была последней! Холодное у вас заведение, мистер Мейсон!

— Прошу извинить. В следующий раз будем дежурить и топить плиту всю ночь. — Я указал на капель, падающую с потолка на пол. — Уже стало теплей. Сейчас выпьете горячего кофе, и вам сразу станет лучше.

— Никогда не поверю, что это возможно, — энергично заявила она, но в глазах ее снова засверкали огоньки. Она повернулась к молодой девушке из Германии, занимавшей соседнюю койку. — А вы как себя чувствуете, дорогая?

— Спасибо, мисс Ле Гард, получше. — Она была до смешного благодарна за то, что кто-то обратил на нее внимание. — И ничего не болит.

— Это только так кажется, — весело уверяла ее мисс Ле Гард. — У меня тоже ничего не болит. Это просто оттого, что мы совершенно окоченели от холода... А вы? Как вы спали этой ночью, мисс Денсби-Грегг?

— Спала! Вы очень остроумно выразились.— Мисс Денсби-Грегг кисло улыбнулась.— Как вчера заметил доктор Мейсон, это вам не отель «Ритц»! А кофе, между прочим, пахнет восхитительно. Флеминг, принесите мне чашечку. Будьте добры.

Я быстро подхватил одну из чашек, в которую Джекстроу уже налил кофе, и поднес ее девушке. Она здоровой рукой пыталась расстегнуть молнию на спальном мешке. Ее смущение и замешательство были очевидны, но у меня не было другого выхода: или я сейчас положу конец этим глупым притязаниям, или...

— Лежите, мисс, и не двигайтесь. И выпейте вот это. — Она нерешительно приняла от меня чашку с кофе, а я тем временем повернулся к мисс Денсби-Грегг. — А вы, мисс Денсби-Грегг, надеюсь, не забыли, что у Елены сломана ключица?

Выражение ее лица ясно говорило о том, что она прекрасно все помнит, но она отнюдь не была глупа. Составители колонки сплетен, узнай они об этом, изничтожили бы ее насмерть. В ее кругу следовало внешне придерживаться общепринятых норм, зато с вежливой улыбкой могли даже воткнуть нож между ребер: с вежливой, светской улыбкой все было дозволено.

— Ах, простите! — сказала она нежным голосом. — Конечно, я совсем забыла!

В ее глазах промелькнуло холодное и жестокое выражение, и я понял, что нажил себе врага. Это меня, правда, не беспокоило, но меня раздражала вся эта мелочность, ведь у нас были другие, гораздо более важные предметы для разговора. Но через полминуты мы уже обо всем забыли. Я даже уверен, что забыл и о самой Денсби-Грегг.

Пронзительный крик раздался именно в тот момент, когда я подавал чашку мисс Ле Гард. Возможно, он и не был по-настоящему пронзительным, но в нашем замкнутом, тесном пространстве прозвучал как-то особенно резко и жутко. Мари Ле Гард вздрогнула, и горячее содержимое ее чашки обожгло мне руку.