Часа полтора, не меньше, Кореньев ворочался на вытрезвительской кровати. «Интересно, — думал он, — чем кончится разговор Гарри Курлыкина с высшей администрацией вытрезвителя».
«Отпустят или задержат?» — ломал голову Кореньев.
Судя по здешним правилам, должны задержать. «Ну и пусть, — решил Кореньев, — по крайней мере не надо будет возвращаться в пустую, холодную комнату».
Кореньев представил себе, каково будет ему после этой чистой постели, вполне приличных харчей и заботливой обслуги вдруг оказаться в темной и тесной, как гроб, комнатенке.
Только теперь, после попытки самоубийства, чудом извлеченный из рассвирепевших волн Тарабарки, он почувствовал, как опостылела ему кушетка с подложенными вместо ножек чурбаками и накрытая листом фанеры, чтобы придавить выскочившие пружины.
Нельзя сказать, чтобы раньше он об этом никогда не думал, думать — думал, но как-то так, между прочим, стараясь не замечать всей потрясающей повседневной отвратности своего существования. И до чего неприглядно, черт побери, сложилась его жизнь!
«Сложилась? — Кореньев сердито нахмурился. — Сам ее такую сложил. Сам».
Часы в соседней палате пробили десять. Из кухни слышался перестук посуды — судя по запаху, на второй завтрак сегодня гуляш с пшенной кашей. Дали бы чего-нибудь кисленького — лимончик или тюльку в маринаде.
Кореньев уже давно изучил диапазон вытрезвительского меню и безошибочно мог предсказать, что́ будет не только на обед, но и на ужин.
А Гарри все еще не появлялся… Неужели он действительно готов потратить такие большие деньги, чтобы вытащить его отсюда?
«Зачем? — спрашивал себя Кореньев. — Почему он так заботится? Какое ему дело до тетки? Откуда вдруг такое внимание, такой большой интерес к моей персоне? Ведь никакие мы с ним не друзья, а тут вот нате-ка!»
Кореньев не зря дважды заводил с Гарри разговор о своем спасении. Он никак не мог себе представить, что Курлыкин способен на такой отважный поступок. К тому же Кореньев хотя и впадал несколько раз в беспамятство и был тогда здорово пьян, тем не менее на какое-то очень короткое время сознание возвращалось, и ему смутно помнился плывущий рядом с ним человек. А когда он, уже вытащенный из воды, лежал на скамейке, тот же человек приводил его в чувство, откачивал.
Теперь Кореньев вспомнил даже, как выглядел этот человек: небольшого роста, в шляпе с короткими полями, тонконосый, с маленькими усиками.
«Нет, это был совсем не Гарри… А может быть, мне все показалось? В моем тогдашнем состоянии мог бы и родную мать не узнать…»
Кореньев не расслышал, как вошел Гарри.
— Все в порядке, — доложил он, — уломал. Согласились на половину суммы. Остальное внесешь сам из первой получки. Ты только не торопись, — предупредил Гарри, заметив, с какой поспешностью Кореньев начал сдергивать одеяло. — Поешь, чтобы не пропадало.
А когда дежурный по кухне ставил на столик алюминиевую миску с гуляшом и кружку молока, Гарри, жадно поглядывая на еду, жалостливо попросил:
— А мне можно?
Дежурный поставил вторую порцию.
— Хорошо бы этот гуляшик пивком полакировать, — облизывая губы, сказал Гарри и вдруг хлопнул себя по лбу. — Чуть не забыл… В понедельник придешь к здешнему начальнику, он с тебя расписку по форме возьмет… Иначе дело в суд грозил передать… А для устройства на работу дал три дня…
Как это ни удивительно, давно привыкший ко всяким житейским неприятностям Кореньев на этот раз на перспективу очутиться перед судом реагировал без обычной бравады и показного безразличия. Теперь, когда судьбе было угодно спасти ему жизнь, он хотел жить, и жить так, чтобы ничего не бояться. Пусть будет что будет. Суд так суд!
— Я понимаю, — попытался утешить Гарри Кореньева, — для тебя, как и для меня, всякая работа — обуза, у каждого свое призвание. Ты рожден для беззаботной жизни, а моя стихия — свободное предпринимательство. Только разве в наших условиях это возможно? Чуть что — тунеядец, летун, подонок. Вот и крутишься, как волчок, на всякие хитрости идти приходится… Сам понимаешь… Не маленький!
При всей своей соблазнительности, надежда получить тетино наследство казалась Кореньеву совершенно нереальной. К тому же, чтобы начать эти сложные хлопоты, надо ехать в Москву, собирать какие-то справки, удостоверяющие родство с аргентинской старухой. На все это требуются деньги. И немалые. А где их взять?
Ведь никакой «Инюрколлегии» и в голову не придет предположить, что разыскиваемый ею племянник мадам Тюббик нигде не работает, издавна застрял в отдаленном от центра городишке и опустился до такой степени, что даже не может собрать денег на дорогу.
Было уже немало случаев, когда необходимая сумма сколачивалась, но тут подлетали дружки-приятели, требовали «отвальную» и все до копейки пропивали…
Существовало и еще одно важное обстоятельство, мешающее верить в благополучный исход похода за наследством.
Больше всего, пожалуй, Кореньев опасался, что могут заинтересоваться его моральным обликом: частая смена и крайняя непродолжительность срока работы, а в последнее время и вовсе отсутствие трудовых отметок в паспорте — все это наверняка создаст у юристов очень плохое впечатление.
Свои сомнения Кореньев высказал Гарри, сидя в его крохотной комнате в покосившемся от ветхости доме, уже давно назначенном на слом. До этого Гарри занимал в центре города хорошую квартиру из двух комнат, где жил вместе с родственниками. Постепенно вся родня Гарри переженилась и разъехалась, а он перевел всю квартиру на свой счет и вскоре занялся обменными операциями. За два года он поменял четыре адреса, и чем больше ухудшалось его жилищное положение, тем большую пачку денег он прятал в свою кубышку. Последний переезд в дом, назначенный на слом, сулил отдельную однокомнатную квартиру в новом районе. И это открывало зеленую улицу для новых грядущих обменов.
— Ты прав, — выслушав Кореньева, произнес Гарри, разливая по стаканам купленную дорогой тминную водку. — Скажу откровенно — с такой незавидной репутацией, как у тебя, браток, ни в одном порядочном учреждении, кроме вытрезвителя, и появиться нельзя. И насчет работы тоже верно. Работать надо обязательно.
— Не тебе упрекать, — не сдержался Кореньев, — такой же работяга, как и я, грешный…
— Такой, да не совсем, — погрозил пальцем Гарри. — Уж так и быть. Открою тебе секрет… Только, чур, другим про это молчок… А то, сам знаешь нашего брата, — смеяться начнут, доверять не будут… А я своим престижем дорожу…
Заставив Кореньева дважды поклясться своим здоровьем, Гарри сообщил, что вот уже полгода, как работает в ночную смену на базе «Дымхладпрома» дежурным экспедитором.
— Работа нетрудная — всего делов-то: записываю, сколько ящиков пломбира погрузил в машины. Работаю два дня в неделю… Остальные выходные. Зарплата, правда, небольшая, да зато для своих дел ширма хорошая. И никаких придирок со стороны милиции… Лицо имею! — гордо закончил свою речь Гарри. — Только ты, Генка, мой секрет не выдавай. Как-никак я тебе жизнь спас — своей шкурой рисковал, имей это в виду, приятель!
Своим признанием Гарри надеялся произвести впечатление и был до обиды удивлен, что Кореньев не проявил к этому сообщению никакого интереса. Поглядывая то на бакенбарды рассказчика, то на опустевшую бутылку, он в который уже раз возвращался к тем минутам, когда, подброшенный сильной волной, вдруг почувствовал, как чьи-то руки тянут его к берегу… Теперь он уже не сомневался, что Гарри врет. Его спас другой человек. Совсем другой. Ничуть не похожий на Гарри.
Кореньев очнулся от своих дум, услышав окрик хозяина:
— Ты что, уснул, что ли? Пей и закусывай. Очень неплохая тюлька. А к ней вместо гарнира постненькое маслице.
— Омлетик бы сейчас пропустить, — вздохнул Кореньев, глядя на плавающую в мутном растворе малообещающую тюльку.
— Я бы попросил без нахальства, — обидчиво огрызнулся Гарри. — Чем могу, тем и угощаю… На работу ты моим заместителем пойдешь, — сказал Гарри, ловко кинув в рот сразу с десяток тюлек и засовывая кусок хлебного мякиша, обильно смоченного постным маслом. — А я отпуск за свой счет возьму. На неделю. А то и на две. Мало ли какая задержка… Дело необыкновенное… С деньгами и заграницей связано. Без замены меня могут и не отпустить. А про то, что ты работать начал, никто из нашей компании знать не будет. Соображаешь, Геночка, к чему гну?