— Держитесь! — крикнул Лупцов изо всех своих сил, хотя и понимал, что его никто не слышит и услышать не может. — Держитесь! — повторил он и остановился, не замечая, что стоит в воде.

«Опомнись! Ты же почти не умеешь плавать… — неожиданно пронеслось в голове, но тут же другая мысль вытеснила это сомнение: — Ну и что с того, что не умею? Нашел тоже время для всяких отговорок… Человека спасать надо».

Первым делом он скинул туфли и, бросив их на скамейку, чтобы не смыло волной, достал из кармана пиджака сложенную и связанную резинкой пачку документов, которые всегда носил с собой: паспорт, фотографию, на которой с трудом можно было узнать самого Василия Георгиевича в окружении группы служащих дымской нотариальной конторы. Тут же каким-то образом оказалась оплаченная квартирная жировка и вырезка из газеты со статьей о бакинском почтальоне — Герое Социалистического Труда.

Лупцов хотел было снять пальто и костюм, но голова утопающего показалась опять, и Василий Георгиевич неуклюже прыгнул в воду.

Все дальнейшее происходило с немыслимой быстротой, и Лупцову казалось, что действует не он, не он сейчас погрузился в воду, не его больно бьет по лицу волна и что вообще это ему снится, кто-то другой спасает тонущего человека, а он только смотрит и удивляется храбрости того, другого, неизвестного ему Лупцова.

«Надо за волосы тащить», — командует самому себе Лупцов.

И чувствует, как волна подхватывает его вместе с утопающим и осторожно выносит к тому самому месту, вблизи скамейки, куда положены подопытные туфли и пачка документов.

В воде часы остановились, и Василий Георгиевич никак не мог определить, сколько же прошло времени с тех пор, как он снова попал на сушу.

Лупцов с трудом разжал занемевшую от напряжения правую руку, и утопленник, которого он продолжал крепко держать за волосы, громко икнул и вслед за этим невнятно произнес:

— Ны-ы-ы-ряю…

— Почему «ныряю»? — спросил спаситель, вспомнив, что человека, вытащенного из воды, нужно обязательно откачать.

Не получив ответа, Василий Георгиевич с трудом уложил на скамейку утопленника.

— Не для моих силенок этот груз, — печально покачал головой Лупцов. — Удивляюсь, как это я удержал в воде такого великана. Ведь он в три раза больше моего собственного веса.

— Где я? — простонал Кореньев, мутными глазами разглядывая Лупцова. — Вы кто? Из прокуратуры, да?

«Знакомое лицо!» — подумал Лупцов, стараясь лучше рассмотреть спасенного им человека. Тем временем начавший было приходить в себя Кореньев, основательно обессилевший в неравной борьбе с тарабарскими волнами, все так же глядя на Лупцова и приняв его за представителя власти, надрывно прохрипел:

— Не надо меня судить… я сам… я сам…

«Так это же известный пьянчужка… — опознал наконец Лупцов утопленника. — Его портреты я не раз видел в «окне сатиры»!»

Кое-как напялив на мокрые ноги сухие подопытные туфли и накинув пальто, Лупцов старался скорее привести себя в приличный вид, чтобы, дойдя до телефонной будки, позвонить в милицию.

— Ну как, вам лучше? — нагибаясь над утопленником, спросил Лупцов. — Вы, гражданин, лежите спокойно, не поворачивайтесь, а я побегу к автомату… милицию вызвать…

Услышав слово «милиция», Кореньев стал тяжело и прерывисто дышать. Потом затих.

— Э-э, да он опять без чувств!.. — поспешно встал Лупцов. — Тут не милицию, а «скорую помощь» надо!

Объяснив по телефону, в каком состоянии находится вытащенный на берег утопленник и как быстрее до него добраться, Василий Георгиевич намеревался отправиться домой, чтобы скорее снять с себя промокшую одежду и в порядке профилактики напиться малинового чая. Но возвращение домой пришлось отложить.

«Как же это я уйду, оставив человека в таком положении?»

И он снова поспешил на берег разбушевавшейся Тарабарки.

Пока он бежал, его догнал автомобиль.

— Где тут удавленник? — притормаживая, спросил шофер.

— Не удавленник, а утопленник, — почему-то обиделся Лупцов.

— Для нас это не имеет значения. Определим после осмотра. Подсаживайтесь… подбросим.

— Вы кем ему приходитесь? — ткнув фонендоскопом в кореньевскую грудь, спросил у Лупцова врач «скорой помощи».

— Да никем я не прихожусь, — выжимая рукава пальто, пояснил Лупцов. — Просто так, случайный прохожий.

— Не иначе как спаситель, — иронически прокомментировал шофер. — Я по его сырости определил. Теперь их много развелось, этих спасителей. Медаль каждому получить охота. Потому и в воду лезут.

Врач быстро закончил осмотр Кореньева, спрятал свои принадлежности, сунул их в чемоданчик и достал сигарету.

— Вот что, товарищ, — обратился он к Василию Георгиевичу. — Случай редчайший.

Врач показал на стонущего утопленника.

— После такой ванны вряд ли кто обошелся бы без воспаления легких, а вот у него даже никакого хрипа не слышно. Чудо какое-то! Уникум! А у меня, между прочим, еще два срочных вызова, а он, этот ваш утопленник, между прочим, в дымину пьян и его не в больницу везти надо, а в вытрезвитель. На всякий случай я аспиринчик оставляю — для вас. Примите сразу три штучки и запейте крепким чаем. Привет!

Лупцов печально смотрел вслед уезжавшей машине и с грустью подумал: «Ох и возни еще будет! Придется снова в будку бежать, до вытрезвителя дозваниваться! А может быть, не звонить никуда? — мелькнуло в голове Лупцова. — Проспится и сам дорогу найдет?»

Но тут же устыдился собственной мысли.

«А если не проспится? Нет уж, пойду звонить в милицию. Вначале сделаю все как надо, а потом можно и домой».

Лупцов был уже на довольно почтительном расстоянии, когда расслышал громкий многоступенчатый храп.

Храпел утопленник.

Как это ни удивительно, но, словно устрашенные оглушительным храпом экс-самоубийцы, темные силы природы постепенно приутихли, а потом и вовсе ретировались куда-то, поближе к Мексиканскому заливу, где уже после небольшой паузы, возможно, образовали новый циклон и обрушили его на территорию, указанную позже в сообщениях прозорливых синоптиков.

Глядя на вошедшую в свои берега Тарабарку, никто не поверил бы, что совсем недавно тут могли произойти столь драматические события.

Кореньев продолжал спать и только временами, видимо, разбуженный собственным храпом, не раскрывая глаз, спрашивал: «Кто это?» — и снова засыпал беспробудным сном.

Прошло полчаса, как ушел Лупцов, а машина из вытрезвителя так и не появлялась. Как и следовало предполагать, налетевший циклон не мог оставить Дымск без последствий. Одним из них оказалось повреждение телефонной связи.

Испробовав все автоматы, попавшиеся ему на пути, и понимая, что раньше чем через несколько часов их не исправят, Лупцов вынужден был сам направиться в контору вытрезвителя и сделать вызов.

Вот почему, когда Гарри Курлыкин снова появился на берегу Тарабарки, он обнаружил только одного спящего Кореньева.

Что привело сюда Гарри? Тревога за судьбу приятеля? Тогда почему же он, видя, что Кореньев очутился в реке, предпочел уйти подальше от места происшествия?

Нет, гуманные чувства никогда не свивали себе гнезда в душе этого человека.

Но кто знает, может быть, все-таки мучили его тревога и беспокойство? А может быть, это угрызение совести погнало его, пусть с запозданием, чтобы хоть выяснить, в каком месте должны будут искать утопленника отважные водолазы из городского управления канализации и очистки местных водоемов?

Тяжело сказать, но совсем не это намерение определяло действия Гарри. Причина была другая. И очень уважительная.

Всего каких-то два часа тому назад на квартиру Гарри опять нагрянул Усачев, и произошел разговор, который, безусловно, достоин того, чтобы его воспроизвести с магнитофонной точностью.

— Слушайте, Гарри. Вашего приятеля Кореньева мне так и не удалось нигде разыскать. Я для него приготовил письмо… очень любопытное… оно его может заинтересовать…