А после художественной части те из гостей, кто еще стоял на ногах и шевелил языком, запивали водку пивом и вели застольные беседы на какую-нибудь умственную тему. Начинали обычно с чего-нибудь возвышенного, но неизменно переходили на высокую стоимость вытрезвительских услуг и заканчивали гневной критикой новых правил торговли спиртными напитками, считая малейшее ограничение продажи водки чуть ли не грубым посягательством на «демократические права человека».

По традиции оживленная беседа заканчивалась выяснением давно наболевшего вопроса: кто кого уважает и как именно — очень или не очень?

Шесть месяцев и четыре дня длилась райская жизнь Кореньева. Один день в точности походил на другой. Менялись, пожалуй, только этикетки винных бутылок да кадровый состав собиравшихся гостей.

После пропития выигранного сервиза наиболее стабильный и солидный доход приносило Регине Капустянской гаданье и колдовство.

Оказалось, что эта допотопная отрасль шарлатанства пользовалась повышенным спросом даже у студентов в периоды зачетов и дипломных работ.

Два местных учебных заведения бесперебойно поставляли Регине вполне достаточное количество всесторонне подготовленных к облапошиванию молодых людей. Тех самых, что, сомневаясь в собственных знаниях, не мыслили об овладении высотами науки без вмешательства «нечистой силы».

К тому же сама колдунья производила впечатление вполне современной дамы и, прежде чем назвать крайнюю цену, сообщала, что колдовство и хиромантия — это только ее хобби, а основное занятие — вокально-балетное искусство.

За умеренную, доступную цену Регина давала проглотить «магическую» записку, обеспечивающую «железную тройку» по естествознанию и общественным дисциплинам.

Таким образом, вместе с ростом клиентуры росло и количество посуды, сдаваемой Кореньевым чуть ли не каждое утро.

Кореньев блаженствовал. Наконец-то свершилась мечта! Вот он, его идеал, — пить до отказа, не ведая никаких других трудовых обязанностей, кроме сдачи посуды!

Иногда только настроение портили сны. Причем одни и те же.

Кореньеву снилось, будто он сидит в компании своих друзей — и удивительная вещь: все наливают себе водку, а когда очередь доходит до него, из этой же самой бутылки льется молоко. Кореньев негодует, плачет, кричит и просыпается от голоса Регины:

— Повернись на правый бок…

— Опять… молоко… приснилось…

— Молоко — это к новостям, — бормочет заспанная колдунья и, вспомнив, что ее ждет в девять утра большая группа абитуриентов, наскоро одевается и уже в дверях, смеясь, говорит:

— Я ошиблась… Молоко, кажется, не к новостям… Молоко к неприятностям.

Пятый день второго полугодия сногсшибательной житухи Кореньева ознаменовался крупной неприятностью. Регину Капустянскую поймали на месте преступления в тот самый момент, когда она получала деньги, за гаданье. Надеяться на очень быстрое освобождение не приходилось, некие знатоки даже пророчили не меньше года заключения.

Не желая оставаться в опустевшей комнате, Кореньев собрал в последний раз тару из-под алкогольных напитков, сложил в мешок, прихватил заодно кое-какую движимость и тронулся в путь.

Он успел дойти до приемопосудного пункта, и здесь его встретил знакомый милиционер и вежливо попросил пройти за угол и сесть в машину.

— Если вы меня в вытрезвитель везти решили, — возмущенно сказал Кореньев, — то очень прошу принять во внимание, что я еще даже опохмелиться не успел…

— Вытрезвитель здесь ни при чем, — ответил милиционер. — Вас начальник видеть желает… На предмет личного собеседования.

— Тогда дело другое…

Кореньев поднял мешок с бутылками и положил его себе на колени. Он наперед знал, о чем пойдет разговор. Это уже седьмая по счету беседа в этом месяце. И кончится она тем же самым: начальник прочтет ему длинное нравоучение и даст подписать обязательство, что впредь он, Кореньев Геннадий Ричардович, будучи предупрежденным о необходимости вернуться к трудовой жизни, обязуется не нарушать существующего порядка.

Узнав от шофера, что уже без десяти два, Кореньев печально покачал головой.

— Посуду-то до четырех принимают… Только бы не опоздать.

Все началось с сюрприза.

В кабинете начальника сидела женщина и беспокойно поглядывала на входную дверь. Сразу Кореньев даже не узнал ее. Он успел подумать, что это не иначе как случайно задержавшаяся посетительница, которая вот-вот подымется и уйдет.

— Вашу любимую жену не узнаете? — спросил начальник. — Человек специально приехал, чтобы на вас посмотреть. Соскучилась, говорит, любит вас по-прежнему.

Кореньев усмехнулся.

— Что было, то прошло… А любовь мне ее теперь не нужна… Зря на дорогу тратилась. Сказать честно, я даже забыл, как она выглядит.

— А что деньги мне не вернул за пропитые вещи, про это тоже забыл?

Кореньев молчал, и, воспользовавшись паузой, бывшая жена развернула, видимо, уже не раз разворачиваемый пакет и потрясла пачкой конвертов.

— Твои письма. Двадцать шесть штук. И все про любовь. Думаешь, это пустяки?

— Вы только, пожалуйста, говорите нормально и не кричите. Грубость здесь ни к чему, — предупредил начальник. — В милиции находитесь, а не на базаре.

— Да я его за такой обман…

— Еще раз предупреждаю, гражданка, — теперь уже строго сказал начальник. — Угрожать здесь никому не положено. Говорите нормально.

Жена Кореньева сразу притихла и, вытащив наугад первое попавшееся письмо, начала читать, как стихотворение:

— «Дорогая моя Далила. Если бы ты могла видеть сейчас своего всеми забытого Генашу, ты бы залила слезами весь паркетный пол… Находясь вдалеке от тебя, я клянусь сохранить свою любовь и расплатиться с тобой за причиненный тебе, мой колокольчик, материальный ущерб…»

— Простите, гражданка, — не выдержал начальник, — но мне некогда. А вы тут свою личную переписку слушать заставляете. Про колокольчик…

— Это не мое письмо, а его, — объяснила гражданка. — Я только еще один кусочек прочту… Вот это… «Здравствуй, моя незабываемая и неизгладимая… Чем дальше я уезжаю, тем чаще тебя вспоминаю… Как только получу новые подъемные, пришлю тебе в счет моего долга сразу крупную сумму, которую ты истрать на приобретение постельной пары белья и одеяла, увезенных мною по рассеянности. Я тебя все так же люблю и буду любить вплоть до своей собственной кончины…» Так где она, эта твоя любовь? Ни любви, ни денег! — истерически выкрикнула кореньевская супруга. — А я не девочка. Мне уже скоро сорок. Я, товарищ начальник, созна́юсь вам — он ведь моложе меня на шесть лет…

— На девять, — вставил Кореньев и, не дав своей жене продолжать чтение, обратился к начальнику: — Не понимаю, чего от меня эта гражданка хочет. Мало ли что было… Допустим, я ее действительно любил… Ну и что ж с того? Все уже давно остыло… Теперь обойдусь и без ее запоздавшего ответа на мои прошлые чувства. Разрешите идти?

— Я к прокурору пойду, — пригрозила Кореньева, — мне денег от него не надо, я по моральной линии интересуюсь…

— Как там у вас с работой? — обратился начальник к Кореньеву, давая понять, что разговор о любви закончен.

— Оформляюсь на днях, все уже договорено, — облегченно ответил Кореньев.

— А расписочку все-таки напишите, — сказал начальник, придвигая листок бумаги и кивком головы прощаясь с посетительницей.

Шла уже вторая неделя, а от Регины не было никаких вестей. Кореньев решил, что самое лучшее — это побыстрее ликвидировать оставшееся в комнате барахло и на вырученные деньги податься в другой город. Приходил в голову и такой план:

«А может быть, остаться здесь и оформиться куда-нибудь, на непыльную работенку?»

От одной мысли, что придется вставать рано утром и ждать конца рабочего дня, чтобы бежать в продмаг и искать партнеров на выпивку, настроение, и без того плохое, становилось совсем мрачным. Нет, уж лучше держаться, пока есть еще кое-какие рубли в кармане. Тоскливо только одному, без Регины, и неизвестно — вернется ли она сюда. А вдруг и верно — осудят ее и отправят в колонию?