И вот перекрыт золотой ручеек, уплывают уважение и почтительность. Чувство ненависти к врагам придавало ему ясность и логическое течение мысли, притупляя боязнь перед будущим. Вспомнилась фраза из премудростей Соломона: «Страх есть не что иное, как лишение помощи от рассудка».

«Пусть не удалась первая попытка, но цель-то осталась неизменной», — успокаивал себя отец Сергий.

Властный стук в ворота заставил вздрогнуть. Через минуту в кабинет вбежала девушка-служанка и задыхающимся голосом сообщила:

— Батюшка, там люди вооруженные пришли, вас спрашивают!

Несколько секунд она стояла неподвижно, ожидая, что скажет хозяин, но священник ничего не ответил, и девушка убежала.

Отец Сергий прислушался. Кто-то, грозно топая сапогами по веранде, прошел в нижние комнаты, затем раздались громкие голоса и испуганная скороговорка Марфы Федоровны. В волнении ждал отец Сергий прихода незваных гостей.

В дверь постучали, и, пока священник размышлял, отвечать или нет, в комнату вошли трое. Первым — невысокий сухощавый человек в полувоенном френче.

— Старший уполномоченный народной милиции Госк Болеслав Людвигович! — представился он. — Мы хотели бы уточнить некоторые обстоятельства воскресных событий…

— Не дождетесь, ироды! — Лицо священника побагровело, борода затряслась.

— Успокойтесь, святой отец, — не скрывая насмешки, проговорил Госк. — Сан ваш подразумевает милосердие, а вы на нас волком… Вы, разумеется, не станете отрицать, что знакомы с событиями, происходившими в городе в воскресенье?

— Не стану.

— Знаете вы, очевидно, и то, что одним из организаторов и наиболее активных участников был ваш сын.

— И что же?

— То, что в последний момент ему удалось скрыться. Где он сейчас?

Вздох облегчения невольно вырвался у священника:

— Этого я не знаю, но даже если бы и знал… Неужели вы думаете, найдется отец, способный выдать сына на растерзание врагам!

— По плодам узнается и дерево, так, кажется, у вас говорят, — заметил Госк, переглянувшись с товарищами, словно и не ждал другого ответа.

— У нас говорят: «Яблоко от яблони недалеко падает». Но думается мне, что это не всегда справедливо. — Отец Сергий, обретая уверенность, прошелся по комнате. — Всегда в мире дети боролись с отцами, норовя сделать по-своему. Но это и оправдано: иначе бы жизнь остановилась.

— Диалектик, — усмехнулся Госк.

— Я не очень понимаю, что сие слово означает, однако повторяю, что такого взгляда придерживается церковь. И живой тому пример — апостолы!

— Как просто у вас получается: живи по божьим законам, и ты чуть ли не ангел! Но жизнь-то не библия. Жить по ней — от неправды корчиться, а мы этого не хотим. Поэтому наша жизнь — осознанная борьба за свободу и счастье обездоленных и голодных. И победа будет за нами, большевиками. И знаете, почему? Потому что сын не против отца, а рядом с ним и революцию совершил, и, жизни не жалея, защищает ее. В единстве наша сила, и не страх нас объединяет, а любовь, общая цель. Без бога проживем, без цели — нет!

— Вы верующий? — спросил, нетерпеливо выслушав Госка, отец Сергий.

— Был. Теперь нет!

— Православный?

— Католик.

— В данном случае это не так важно, поскольку наши церкви, объединенные общностью учения о Христе, роднит и…

— Их роднит, — перебил Госк, — звериная жестокость к тем, кто несет людям слово правды! Именно это вы очень хорошо показали в воскресенье! Кстати, попутный вопрос: по какому случаю в тот день концерт на колокольне храма устроили? Кто в набат ударил? Не сами ли?

Настоятель храма пожал плечами:

— Бог ведает…

— Дело ваше, только сдается мне, что место настоятеля этого собора может оказаться вакантным!

Госк вышел из комнаты, а отец Сергий опустился в кресло. В висках стучало. Он поднялся, тяжело ступая, подошел к шкафу и, что с ним чрезвычайно редко бывало, достал графин с водкой…

Потом сидел, прислушивался, как в доме чужие люди ходят по комнатам, сараям, чердакам в поисках сына. «Жалкая чернь, порождение душевной темноты и глухоты, как я мог позволить вам унизить себя!.. Что ж, в другой раз буду и осторожней и настойчивее, борьба-то продолжается. Главное — сына не заполучили! Посмотрим, на чьей стороне удача будет»…

Закат побледнел. Вечер незаметно переходил в мягкую майскую ночь.

Оставив Карпа Данилыча Митрюшина в глухой лесной сторожке, где они скрылись после побега, штабс-капитан осторожно приближался к женскому монастырю.

Добровольский не испытывал ни голода, ни усталости: сильное нервное возбуждение заглушало все обычные чувства.

Лишь подойдя к заветному дому, он немного расслабился. Было по-прежнему тихо и спокойно, из-за монастырских стен не раздавалось ни шороха.

Штабс-капитан осторожно вошел в прихожую дома игуменьи. Келейница отсутствовала, в чуть прикрытую дверь на пол падала узкая полоска света. Игуменья была не одна. Прислушавшись, Дбровольский узнал басистый, родной голос отца…

Оба горячо обрадовались встрече.

— Обеспокоен был… и весьма, — обнимая сына, сказал священник, — опасался, как бы мужик, что весточку от тебя передал, не сообщил кое-кому…

— Карп Данилыч рекомендовал его как надежного человека.

— Смутные времена наступили, — уклончиво ответил отец Сергий, — от людей сейчас всякое можно ждать.

— И несмотря на это, ты не побоялся прийти? — с любовью глядя на отца, спросил Александр.

— Страх за жизнь детей гораздо сильнее страха за собственную жизнь… Особенно после таких трагических событий…

— Да, неудача постигла нас, но не все потеряно. Остались люди, готовые отомстить за смерть друзей!

Обычно мягкий голос штабс-капитана стал жесток, лицо посуровело, глаза потемнели, да и весь он изменился за эти дни, стал суше и строже.

— Считаю необходимым, — продолжил Александр, — отправиться на Дон.

— Мы об этом уже говорили с матушкой, — вставил священник.

— Да, — подтвердила игуменья, до того молчаливо за ними наблюдавшая. — Я также посоветовала отцу Сергию удалиться из города.

— Очевидно, так и придется сделать, — усмехнулся в бороду священник, — мне сегодня пригрозили лишить должности, а может быть, и того хуже…

Уходя, Добровольский протянул отцу листок.

— Передай, пожалуйста, Елизавете Дементьевне Субботиной. Она, верно, не знает, что я жив.

Отец Сергий спрятал записку.

Тихой майской ночью из глухих неприметных ворот женского монастыря выехал всадник. Проехав полверсты полем, он свернул на лесную дорогу, в чащу.

47

Расстрел Дементия Ильича еще более разъединил Субботиных. Евдокия Матвеевна слегла. Лиза ходила по дому, словно пытаясь вспомнить что-то очень важное. Илья старался понять, какие чувства владеют им, и не находил в душе ни жалости, ни боли утраты, ни жажды мести.

«Что же это?! — волновался он. — Неужто я такой черствый и равнодушный человек, что даже гибель отца меня не печалит?»

Вместе с подобными мыслями приходила и другая, житейская, простая и естественная: как быть дальше, ведь теперь забота о матери и сестре ложилась на его плечи, а он не имел средств.

Хотелось посоветоваться, но друзей не было, мать не вставала с постели, и Илья решил идти к Лизе.

Сестра встретила с холодной сдержанностью. В глазах — упрек.

— Я хотел поговорить с тобой, как будем… — начал он, но Лиза быстро и резко остановила:

— Мне ничего не надо! Можешь забирать все, что нажил отец, или подарить тем, кто его убил!

— Но Лиза…

— Что Лиза?! Что ты можешь сказать?! Что ты жив, а он… а они… — Она выкрикивала слова, кусая губы, чтобы не расплакаться.

— Я понимаю, — проговорил, бледнея, брат, — тебе было бы легче, если бы меня… Но, как видишь, этого не случилось. — Он повернулся, чтобы уйти, но девушка остановила:

— Прости, мне тяжело… я в таком состоянии… сама не знаю, что говорю. Но мне действительно непонятно, почему ты не был с отцом… с ними?..