— Как дела на правом фланге?

— Держимся, товарищ командир! — послышался ответ.

— Патронов Селезневу добавили?

— Уже послали.

— А сухарей?

— Да.

— Этому флангу надо помогать, ведь они почти отрезаны от нас.

Наконец Титов услышал шорох за белой занавеской и спросил врача:

— Кто пришел?

— Костя, — ответил врач.

— Пустите его ко мне.

Костя уже стоял в дверях. Пропустив вышедшего командира первого батальона, он направился к Титову, но врач шутя заслонил ему дорогу.

— Что же, доктор, вы не пускаете парня, разве не знаете, что он у нас мастер на все руки? — сказал Титов.

Костя смутился: «Неужели дядя Володя знает о ремонте рации?! Ему, наверно, этот старшина-радист рассказал. Как плохо! Но ничего, он славный, стыдить не будет».

Увидев, что Титов ранен, Костя растерялся и сказал первое, что пришло на ум:

— Дядя Володя, мне говорили, что вас за Волгу хотели отправить.

— В Волгу, а не за Волгу, — пошутил Титов. — Но я не хочу. Сначала надо вышибить гитлеровцев из Сталинграда. Вышибем — тогда поедем вместе.

— Значит, скоро? — обрадовался Костя.

— Что скоро?

— Второй фронт. Вы разве не знаете?

— Где же мне все знать!

— Все знают. — И Костя принялся рассказывать то, что ему представлялось о втором фронте. Косте казалось, что, говоря об этом, он делает приятное для больного.

А Титов, слушая его, думал о чем-то другом.

— Дядя Володя, а вы немецкий язык знаете? — смущенно спросил Костя, вынимая из кармана алюминиевую пластинку.

— А? Что? Давай посмотрим. — И, пробежав глазами по пластинке, Титов спросил: — Где взял?

— В кабине самолета, который упал вон там, возле заводской стены, желтый такой, песочного цвета, кургузый…

— Спасибо, Костя, спасибо. Тут есть важные сведения. Этот самолет из эскадры «Сицилия», со второго фронта…

— Нет, это с немецкого самолета, — возразил Костя.

— Вот и я говорю. Эти самолеты Гитлер готовил против англичан и американцев, что высадились в Африке. Но, как известно, сейчас там затишье. Союзники не наступают. Ждут, когда падет Сталинград.

— Значит, союзники сами отпустили эти самолеты сюда, — догадался Костя.

— Выходит, так. Радист…

— Какие же это союзники! В Дюнкерке оставили «матильды», и «валентаи», теперь эти самолеты сюда отпустили. Почему они так делают?

— А это надо их спросить. Радист, передавайте срочное донесение: на территории полка упал подбитый самолет — истребитель Фокке-Вульф из эскадры «Сицилия», мотор воздушного охлаждения, вооружение: две пушки калибр 20, четыре пулемета калибр 7,92, корпус покрашен в песочный цвет… Передал? Самолет подготовлен для действий в условиях африканского фронта, но срочно переброшен сюда… Все. Точка. Подпись…

— А как же второй фронт? — спросил Костя.

— Откроют. Только, наверно, тогда, когда он нам не нужен будет.

Титов закашлялся. Тут же вошел врач. Он посадил раненого и, поддерживая его обеими руками за плечи, кивком головы попросил Костю выйти.

Задымленное небо опустилось над территорией полка так низко, что даже стены осевших корпусов бороздили плывшие в темноте тучи. Земля дышала гарью и смрадом взрывчатки. Кое-где еще дымились воронки от бомб, а вокруг них мерцали огни догорающих блиндажей и окопных перекрытий.

Втянув голову в плечи, Костя брел к блиндажу комендантского взвода, с грустью вспоминая все, что ему довелось видеть в этот день. «Дядя Володя похвалил за то, что я принес к нему пластинку, но ведь это не подвиг, ни в кого не стрелял, просто выдрал пластинку, и все. Нет, надо как-то по-настоящему помочь дяде Володе, Фомину и всему полку. Но как? Почему они не дают никакого задания? Неужели нельзя найти дело? Они просто не хотят выслушать меня как следует и разговаривают со мной, как с маленьким. Это обидно. Вот если бы сейчас был папа… Зайду к Лизе, может, вдвоем что-нибудь придумаем…»

Костя свернул к погребу, в котором жила Лиза, но как в такой темноте найдешь погреб! Они, наверно, закрылись. Можно рядом пройти и не увидишь: кругом ровное место.

Внезапно перед Костей как из-под земли вырос человек и, запахивая шинель, быстро зашагал к блиндажу комендантского взвода.

«Это от Лизы. Вот чью шинель мать Лизы держала тогда в руках. Но кто же это мог быть? Ну как же это я зазевался! Надо было вслед за ним — и сразу же узнал бы, кто еще из наших ходит в погреб».

В блиндаже комендантского взвода Костю встретили молчаливо. Никто не спрашивал, где он был и почему, уходя, никого не предупредил о своей отлучке. Видно, в этот вечер было не до того.

Принесли ужин. Все переглянулись и молча сели к столу. Косте надо было определить, чья же шинель была в руках Лизиной матери. Но как это сделаешь: шинели все серые, с одинаковыми пуговицами, крючками и хлястиками. Вот зря не приметил, какой знак был под воротником. К тому же никто из бойцов не смотрел Косте в глаза. Он бы по глазам мог определить. Нет, вон связной наклонился над котелком, а глаза косит сюда. Понятно. Присмотрюсь. Ничего, хороший боец, это он поддерживал меня, когда я ремонтировал рацию. Вот еще раз побываю в погребе и окончательно признаю.

Вошел Фомин.

— Здравствуй, Костя! — как ни в чем не бывало ласково сказал он, передавая Косте коробку цветных карандашей. — Это тебе командир полка прислал. Пускай, говорит, рисует.

— Спасибо, — ответил Костя, с благодарностью глядя на Фомина. «Где же Зернов? Ведь утром договорились, что он придет сюда. Я бы их сейчас помирил с Александром Ивановичем. Неужели и с Зерновым что-нибудь случилось?»

6. В огне

К концу октября 62-я армия генерала Чуйкова, обороняющая Сталинград, состояла из трех разобщенных гарнизонов: один — на северной окраине, другой — главные силы — в центре города, третий — в заводском районе. Здесь, в заводском районе, сражался гвардейский полк Титова. Гитлеровские генералы готовились торжествовать победу над полком Титова, но случилось то, чего они не могли учесть. Осажденные гарнизоны, так же как и отдельные воины, самостоятельно решали боевые задачи. В осажденном гарнизоне установился строгий порядок экономии боеприпасов и продуктов питания.

Отступить — значит изменить Родине. Так решили бойцы и командиры осажденного гарнизона. Крохотный клочок сталинградской земли стал для них домом, неотъемлемой частью великой Родины.

В эти дни враг, наткнувшись на непреклонную стойкость защитников заводского участка, прекратил атаки. На фронте наступило непродолжительное затишье.

Воспользовавшись таким затишьем, Александр Иванович Фомин как-то незаметно для Кости превратил часы отдыха в часы занятий. Возьмет учебник, и глаза его засветятся тепло, радостно, голос зазвучит свежо и бодро.

Пройдет каких-то полчаса, и Косте кажется, что перед ним не сержант Фомин, а учитель на уроке, как в настоящей школе.

И до чего же этот Александр Иванович азартный человек! Если бы не боевая обстановка, он бы, наверно, целые сутки занимался. Даст задачку, самую что ни на есть трудную, и улыбается: «Решай, решай, есть еще потруднее». Или начнет пояснять и решать задачи, да так, будто любая задача при нем составлялась. Решает просто и скоро. Знай запоминай! Как легко ему это дается! А начнешь сам решать — не тут-то было.

— Трудно? — спросит Александр Иванович. — Это тебе не с голубем развлекаться. Все, что берется трудно, с боем, то дорого и незабываемо. Учиться можно и нужно везде, в любых условиях…

Порой Александра Ивановича срочно вызывали в штаб или на передний край. Оставляя Костю, он давал для самостоятельного решения самые сложные задачи и как бы между делом спрашивал: «Хватит или еще?» Костя хмурился, но все же говорил: «Давайте еще».

— Ладно, хватит. Если бы кто другой, а тебе и эти не решить, — подзадоривал Александр Иванович.

— Решу, — отвечал Костя, принимаясь за дело.

Иногда, не найдя ответа, бросал, но, подумав, снова брался за учебник: «Докажу, что я не хуже других».