Ревик вежливо убирает свой свет.

«Ты готова?» - посылает он.

Я примерно в сотый раз подумываю спросить его об этой тяге, затем решаю оставить этот вопрос до того времени, когда он будет в хорошем настроении.

Я позволяю ему почувствовать это. То есть, то, что я готова.

Он отпускает то, чем удерживал нас на месте, и мы стремительно уносимся в ночное небо.

Иногда с места на место нас перемещают похожие на туннели воронки, но не в этот раз. В этот раз перемещение от одной локации до другой происходит быстро, почти мгновенно, без передышки между двумя состояниями.

Город вырывается из тьмы.

Его многочисленные окна отражают лучи раздутого солнца, выглядывающего из-за горизонта.

Я узнаю очертания из своих снов. Я вижу зазубренные стальные и стеклянные квадраты, выдающиеся из земли, плотный слой смога над сигналящими машинами, велосипедами и авто-рикшами на дороге. Люди идут по тротуару петляющими маршрутами, стоят у кофеен и старых с виду зданий с красными и золотыми фасадами. Я вижу проблески города со всех сторон, с земли и до хорошей наблюдательной точки где-то в облаках.

Я боюсь, глядя на металлические и стеклянные квадраты, возвышающиеся из пыли.

Я жду воя сирены воздушной тревоги.

Свет становится ярче, лучи солнца льются на землю, и затем...

... я парю над другой площадью, наполненной людьми.

Небо в этом новом месте - полная противоположность тому, что нависает над апокалиптическим Пекином.

Атмосфера парит так высоко и ясно, что у меня мелькает мысль - она принадлежит другой планете. Солнце здесь сияет ярче, но как будто нежнее; оно висит в небе, такое бледное бело-золотое, что почти кажется голубым, такое маленькое и яркое, что я не могу долго смотреть на него, даже из Барьера.

Городские здания имеют скруглённые углы вместо квадратных. Они скорчились друг вокруг друга, и все же обладают некой царственной грацией, покрыты зеленью, которая заставляет их выглядеть почти живыми в густых тенях тёмного камня. Высеченные окна без стёкол выходят на центр города за балконами, окутанными свисающими струями пурпурных и синих цветов.

Фонтан образует центр площади. Водные создания украшают чашу фонтана, вспенивая эту кристальную голубую воду и проливая её из пальцев и ртов.

Улицы расходятся от центра, они вымощены чёрной вулканической плиткой, которая кажется новенькой, словно кто-то полирует её каждый день. Статуи отмечают выходы на дороги, которые разветвляются отсюда как спицы колеса. Флаги колышутся на лёгком ветерке как шелковистые змеи.

Дородный мужчина, с виду лет шестидесяти пяти, стоит на балконе, читая речь густой толпе, стоящей внизу. Он одет в темно-красную пижаму и длинную вышитую тунику, которая почти выглядит азиатской, но все же другой.

Толпа увлечённо слушает, пока он говорит.

Я смотрю на толпу, очарованная красотой стольких лиц, которые я вижу, вне зависимости от возраста. И мужчины, и женщины носят длинные волосы. У мужчин они убраны деревянными заколками, инкрустированными яркими камнями, а у женщин лежат на спинах, переплетённые с тонкими металлическими нитями, перьями и шёлком. Ещё больше драгоценностей украшают руки и лодыжки мужчин, тогда как женщины носят камни на горле и запястьях.

Я слушаю бормотание толпы, хотя язык для меня нов и видимо, для Ревика он тоже нов. Он так отличается, что даже мои мысленные переводы в Барьере не совсем точны.

И все же слова старика становятся различимыми, пусть и ненадолго.

- Я не представляю эту... концепцию из... эгоизма, ради самовосхваления, - говорит он. Слова его речи пропадают, те слова, для которых мой разум не может найти контекст. - Я просто хочу, чтобы зрение... срочность за... моей мольбой. Это может пройти мирно, - добавляет он, поднимая палец. - Нет желания... войны. Или... живых страданий.

Мужчина продолжает говорить.

Я по-прежнему улавливаю лишь куски и фрагменты.

Он говорит о преодолении различий, о войнах, которые случались прежде. Он источает уверенность, и все же не уверен, слышат ли они его по-настоящему, действительно ли они понимают, что он пытается выразить. Я многое чувствую в его сознании. То, как хорошо я понимаю, что он думает, почти дезориентирует. Это заставляет меня нервничать.

«Это Balixe», - говорит Ревик.

Я вздрагиваю от неожиданности. Я так сосредоточилась на мужчине, читавшем речь, на попытках понять его слова, что забыла, что я не одна.

Я осматриваюсь вокруг, когда слова Ревика откладываются в сознании. Это не просто доисторическая эпоха. Это история, существование которой большинство людей вообще не признает. Это история до людей.

Если это влияет на Ревика, я не могу понять.

Он продолжает обучать, даже здесь.

«Это наша история. Это не доисторическая эпоха с точки зрения видящих, но определённо ранняя история. Это Обращение Меренситли, предшествующее Первому Смещению».

«Первому Смещению? - изумлённо переспрашиваю я. - То есть это Элерианцы? Первая раса?»

Ревик безмолвно соглашается с этим, затем добавляет: «Большинство не может даже видеть подобные события. Вэш очень щедро поступил, поделившись этим с нами».

Он показывает в сторону подиума.

«Этот мужчина, он очень известен для видящих. История описывает его как архитектора финальной войны. Неизвестно, был ли он Шулером в том понимании, в каком мы их видим сейчас. Однако он определённо своего рода предшественник темных сил, которые теперь существуют на Земле».

Его слова каким-то образом ранят меня.

Сосредоточившись обратно на мужчине в красной пижаме, я качаю головой.

«Нет, - говорю я ему. - Это неправильно».

Я чувствую недоумение Ревика, обрамляющее его дурное настроение. Он переводит взгляд между мной и мужчиной, говорящим с балкона.

«Правильно. Он прилагает усилия, чтобы быть миротворцем. Не нужно воспринимать его слова наивно, Элли. Он был политиком, богачом, который только заявлял о себе как о скромном учёном. Он использовал свои исследования, чтобы продвинуть свои общественные и политические мотивы».

«Это не его слова, - говорю я, показывая. - Это его свет. Посмотри на него!»

Ревик едва бросает беглый взгляд на мужчину перед тем, как хмуро посмотреть на меня.

«Свет можно замаскировать множеством способов, - предупреждает меня Ревик. - К этому тоже нельзя относиться наивно. Эта старейшая игра в Барьере - создавать те или иные частоты света. Я тоже делал это, будучи разведчиком. Притвориться, что ты резонируешь с кем-то или чем-то, безопасным или знакомым твоей цели - это зачастую самый простой способ заставить их опустить свои защиты. Будучи Шулером, я делал это все время, Элли. Я перенимал световые связи родственников или любимых людей просто для того, чтобы тот или иной человек открылся мне. Я изображал воплощение богов, ангелов».

Я пытаюсь осознать все это, слегка прикрывшись щитами от эмоций Ревика. Но я не могу просто двигаться дальше и отбросить его слова, когда они кажутся мне такими неправильными.

«Нет, - говорю я. - Ты ошибаешься на его счёт. Тебя неправильно информировали».

Я чувствую пристальный взгляд Ревика ещё до того, как сосредотачиваюсь на нем.

«Элли, - говорит он, и я чувствую, как он подавляет дурное настроение, злость, которую я чувствую под ним. - Эти сцены многократно изучались старейшинами клана. Я защищаю не своё видение, а видение величайших видящих кланов, - он добавляет резче: - Я говорю это не с целью оскорбить, но ты начинающая, Элли».

Прежде чем я придумываю, как ответить, сцена вокруг нас сменяется.

Поначалу сложно сказать, где мы.

Каменная платформа возвышается посреди разрушенной городской площади.

При виде изломанных кусков вулканического стекла, куч горящих тел и гор, нависающих над останками древнего города, меня без предупреждения заполняет чувством. Эмоция, поднявшаяся во мне, шокирует своей интенсивностью.