— Кого из банды знаешь?

— Гошку знаю.

— А фамилия как? Где познакомились? Как он выглядит? — поторопил его присутствовавший при разговоре капитан Богачук.

— Фамилии не знаю, — пожал плечами Паркаев. — Слышал, что он из Якутска родом, но в наших краях часто бывал и раньше. Он по знакомству коронки делает, зубы вставляет. Отсюда и кличут — Зуботехник.

— Как вставляет, в больнице или нелегально? — заинтересовался Жарких.

— Раньше, говорили, в больнице работал. А потом с золотом связался, его и посадили. Сбежал он вроде. У нас в районе про него всякое болтали.

— А как выглядит?

— Лысый такой, а в середине головы плешь светлым пятном выделяется.

— Он! — переглянулись офицеры. — Гошка косолапый, ногами внутрь загребает? — вдруг уточнил Жарких.

— Ага. Коронки он делает хорошо, ничего не скажу. А зубы дергает больно. Меня мужики предупредили, ты, говорят, терпи, не подавай вида, что тебе больно, и кричать не вздумай, а то он заводной, как почувствует, что клиенту страшно, так с подковыркой рвет, подольше; бедняга до визга доходит, а ему в радость. Псих, одним словом, но мастер хороший. Во-о-о, — ощерился мужик, — поставил мне зуб с коронкой, так я никаких хлопот уже несколько лет не знаю. Но избави меня господи еще раз к нему в руки попасть! Говорят, что старика кассира Гошка до смерти запытал?

Когда Паркаев ушел, Жарких сообщил капитану Богачуку:

— Выходит, Витя, я тоже знаю этого Гошку. Хорошо знаю, его фамилия Налимов. Мы с ним в одном общежитии в Якутске жили. Не помню, рассказывал тебе или нет? До армии я в строительном управлении работал, сначала печником, потом в бетонщики перебрался. Мы с Гошкой недельки две даже в одной комнате квартировали, а потом он нашему коменданту чуть ли не всю челюсть у себя в поликлинике привел в порядок, тот его за такую услугу поселил отдельно в комнатушке. Когда ребята подняли шум, комендант пояснил: мол, медик, и лекцию может прочитать о достижениях медицины, и любому врачу порекомендовать внимательнее относиться к работникам нашего управления, и медицинский бюллетень в общежитии выпустить. Я был доволен тем, что он отселился. К нему столько народу приходило, хоть караул кричи. Кто за консультацией, кто с просьбой без очереди на протезирование устроить. А мне его гости учиться мешали, я тогда вечернюю школу кончал. Он как ключи от своей комнаты получил, так попросил меня ремонт в ней сделать, я от радости, что он уходит, ему даже накат на меловой основе сделал. Это, знаешь, какой шик — накат елочкой! Хотел мне деньги за помощь дать, но я отказался, неловко как-то было со своего брать. Ну, говорит он мне, если зуб заболит или зашатается, приходи, по знакомству так вырву, что и не заметишь.

— Как же ты в нем не разгадал тогда гниду такую?

— Смеешься, что ли? Как отгадать можно? Он ведь все с улыбкой делал, она у него как приклеенная. У меня теперь после ранения голова часто болит, так до улыбок ли тут? А он, бывало, все лыбится, чудно. Но злой мужик был. У нас как-то в общежитии драка случилась. Все как люди, кулаками друг друга мутузят, а он сбил парнишку и давай его сапогом по голове бить. Я мужик здоровый, а, веришь — нет, с трудом его оттащил, в такую лютую ярость он вошел.

— А говоришь, разгадать трудно. Хорошему человеку трудно бандитом стать. Такая мразь рано или поздно покажет свое нутро, даже сквозь приклеенную улыбочку.

— Да, вот как оно, оказывается, бывает. Жил с ним под одной крышей, даже кровати рядышком стояли, а теперь ловить подлеца нужно, может быть, и допрашивать придется. Ей-богу, на фронте проще, там через передовую ползешь и знаешь: своих тут нет.

— А у нас тоже среди бандитов своих нет и быть не может. Как перешагнул закон, так пожалуйте бриться, — зло сказал Богачук. — Его при тебе посадили?

— Нет, к тому времени мне как ударнику комнату в коммуналке дали. Полгода всего и пожил в шикарных условиях, а потом война. Меня, как имеющего среднее образование, сразу направили в военное училище, а оттуда уже с офицерскими кубарями на фронт.

— Если тебе в него, к примеру, стрелять придется, не дрогнет рука? — прощупывал Семена Жарких капитан Богачук. — Ты, если слабинку в себе чувствуешь, скажи, не стесняйся, найдем какой-нибудь выход.

— С чего это моя рука должна дрогнуть, скажи на милость? Ты ведь сам только что говорил, что у нас среди бандитов своих не может быть. Он мне не отец, не брат, так что не переживай.

— А если бы на его месте отец или брат оказался, тогда как бы ты поступил? — не отставал Богачук.

— Тут ты хватил! Непрост ты, Виктор! То вежливый, заботливый, а то такие подковыристые вопросики подбрасываешь, что голову впору сломать, решая их. У меня такого быть не может. Единственный брат в первый год войны погиб. А отец умер, когда я мальцом был.

— Ну а если бы живы были и в банде оказались?

— Тьфу ты, репей несчастный, — выругался Семен Жарких, — что ты от меня хочешь услышать? Не стал бы я стрелять ни в брата, ни в отца, вот хоть убей ты меня здесь на месте, но стрелять бы не стал, — убежденно повторил Жарких. — От участия в деле отказался бы или рапорт об увольнении из органов подал, но поднять руку на родных не сумел бы. Теперь докладывай о моем мнении куда хочешь, а я все то же повторю.

— Дурак ты, Семен, зачем же мне куда-то докладывать, хреново ты обо мне думаешь. Я для себя хотел выяснить.

— Выяснил, и что?

— Вижу, что ты еще слабоват в коленках. Не проникся важностью нашей службы.

— Не пойму я тебя, Богачук. Ты же сам Молодцова ругал за то, что он арестовал Дарью. Она отца защищала, значит, по твоей теории, должна нести ответственность или хотя бы вину за это чувствовать. Выходит, прав Молодцов.

— При чем тут Дарья? Во-первых, она женщина, а во-вторых, простой человек, то есть который не служит в органах, какой с нее спрос? Ты ее воспитай, задачу перед ней поставь, тогда она, может быть, подвиг Зои Космодемьянской повторит. А с нас, кадровых офицеров, спрос должен быть куда строже. — Богачук поднялся с места, взволнованно заходил по комнате, говоря с большими паузами.

— Хорошо, Богачук, мою позицию выяснили. Добавлю только, что, на мой взгляд, государство сильно миллионами семей, крепких семей, в которых каждый уверен в том, что его в любой момент поддержать может мать, сестра или брат. А теперь отвечай: сам бы ты как поступил? Чего молчишь? Меня ведь выспрашивал?

— Не зна-аю! — по слогам произнес Богачук. — Прости, друг, действительно не знаю. И тебе такой вопрос по глупости задавал. По Уставу мне понятно, как поступить. Но вот представить себе, что такое могло бы произойти, а тем более как я бы себя повел, — не могу.

— Так какого же черта ты мне мозги полоскал?

— По недомыслию, значит. Обещаю никогда больше не вести таких разговоров, от которых не только у тебя, но и у меня башка затрещала.

Поздно вечером умельцы из оперотряда, включенные в него в районном центре, сумели отремонтировать радиостанцию прииска, поврежденную бандитами и едва не сгоревшую, благо рабочие успели потушить пожар. Однако брала она не все волны, и наладить прямую связь с Якутском не удалось. Связались с Аллах-Юнем. К счастью, заместитель начальника ОББ майор Квасов был еще в районе.

Обменявшись приветствиями и информацией общего плана, перешли на местный шифр.

— По имеющимся сведениям, — сообщил майор Квасов, — действовавшая на прииске «Огонек» банда пошла вниз по течению Юдомы. Не исключено, что бандиты группой, а возможно, и поодиночке попытаются выйти на водораздел к Аллах-Юню. В целях обнаружения и поимки бандитов на обслуживаемой территории вам необходимо сейчас приступить к проведению следующих мероприятий: в устье реки Утайки выставить заслон, провести усиленную разведку, то же самое проделать в сторону ключа Дагор. Организовать проверку документов у всех проезжающих на судах и прочих плавательных средствах по Юдоме, а также у всех подозрительных лиц, пробирающихся берегом. Не имеющих документов задерживать.