Разные мысли приходили в голову доблестным защитникам советских рубежей. Каждый из них думал и о товарищах, что лежали тут же рядом, накрытые запылёнными шинелями. Ещё вчера и Тихомиров, и Кривенцов, и Беломытцев были живы. Каждый из них принёс на заставу особые, неповторимые воспоминания о родных местах, о своих учителях и родственниках, о районных военкоматах и комсомоле, который послал их сюда. И люди, провожавшие будущих защитников границы в дальнюю дорогу, среди просьб «не забывать», «писать», в очередь с прощальными поцелуями повторяли примерно одни и те же простые слова:

— Помни, куда едешь. Держи ухо востро! А в случае чего — веди себя так, чтобы мы за тебя не краснели...

И, глядя в сторону навсегда закрывших глаза друзей, сердцем чувствуя их присутствие здесь, в эту короткую июньскую ночь, пограничники сознавали, что они напутствия близких оправдали. Никто за них не будет краснеть.

В то время когда сотни тысяч французов, англичан, бельгийцев, голландцев, скандинавов, брошенных своими генералами, сотни тысяч регулярных войск Европы бежали от первых залпов гитлеровских орудий, эти три славных русских советских воина не дрогнули, не бросились в такой спасительный соседний лес. Под огнём врага проползали они в склад за патронами, стреляли и дрались до последнего дыхания, и никто из них даже не подумал о постыдном слове «бежим».

Почему они поступали так?

Потому что знали, за что воюют! Потому что они горячо любили свой народ, свою Родину, простирающуюся от этой старой мельницы до Москвы, до далёкой Камчатки. И не было такой силы, что могла бы поколебать эту любовь.

...Глубокой ночью очнулся Юрий Тимонев. Превозмогая боль, он привстал и спросил:

   — Ещё не пришли наши?

   — Лежи, лежи, Юра, — подползая к нему, сказал старшина Григорьев, — пока не подошли, но скоро обязательно подойдут. Заштопают тебе рану, и поедешь на побывку в свой Череповец.

   — Вот уж мать обрадуется, — прошептал, мечтая, Тимонев. — Два года дома не был. Небось волнуется сейчас.

В часы затишья вспоминали пограничники о простых, житейских желаниях: захотелось есть и курить. Старшина Григорьев вместе с Черновым поползли в кухню. Думали, сумеют притащить в блокгауз гороховый суп, варившийся с ночи на воскресенье. Но вылазка оказалась бесполезной: котёл с супом тоже засыпало песком и штукатуркой. И курева не раздобыли...

На рассвете гитлеровцы стали опять атаковать блокгауз. Им, видимо, была поставлена задача во что бы то ни стало уничтожить остатки маленького пограничного гарнизона.

Под прикрытием огня миномётов они то и дело врывались во двор заставы, не отбрасывались обратно.

Несмотря на потери, враги наседали всё с большим ожесточением.

Ранило в правое плечо стрелка Сергеева. Автомат выпал из его ослабевшей руки. Кое-как, наскоро, лоскутами рубах ребята перевязали Сергееву рану. Но, видя, как тяжело приходится друзьям, Сергеев, даже будучи раненным, считал себя не вправе сидеть без дела.

Превозмогая боль, он привязал верёвочку к рычагу пустого магазина от ручного пулемёта и свободный её конец взял в зубы. Ему хотелось таким способом помочь друзьям набивать патронами магазины. Но в тот же миг вражеская пуля поразила Сергеева насмерть.

До полудня погибли в бою сержант Чернов и стрелок Фролов. Заместитель политрука послал пограничников Сидоренко и Волкова в Сокаль, чтобы они связались с комендатурой, но пробраться они не смогли даже до соседней заставы: Волков был убит в схватке с врагами, Сидоренко вернулся в блокгауз. Заменив у амбразуры погибшего Фролова, он продолжал стрелять из его автомата до тех пор, пока и его не убили.

До сумерек второго дня войны в блокгаузе осталось всего четыре способных вести бой пограничника: старшина Григорьев, ефрейтор Нестеров, сержант Вожик и заместитель политрука Бродов.

Повар Тимонев умирал.

И вторую ночь последние защитники маленькой крепости провели не сомкнув глаз, голодные, усталые, но готовые к отпору. До полудня 24 июня фашисты не возобновляли попыток захватить блокгауз. Но в блокгаузе становилось всё труднее дышать. Восточный ветер заносил сюда запах разлагавшихся немецких трупов.

Пограничники решили обследовать участок, чтобы выяснить обстановку.

Они захватили с собой ручной пулемёт и три магазина к нему, автоматы, две винтовки и остаток патронов. Повреждённые пулемёты — ручной ДП и станковый «максим» — пришлось засыпать землёй.

Перебежками и ползком бойцы добрались до плотины у мельницы. Тут по ним с другого берега Буга ударили из пулемёта. Все бросились за насыпь плотины. Там было безопаснее.

Под прикрытием насыпи топким болотом пограничники пробрались в лес. Здесь было удивительно спокойно. Так, словно и не было никакой войны.

Под высокими замшелыми дубами, впервые за эти дни, на свету, как следует посмотрели друг на друга и ужаснулись: до чего же измотали их непрерывные бои! Осунувшиеся, небритые, усталые их лица были измазаны запёкшейся кровью и покрыты налётом гари.

Кое-как, на скорую руку, помылись в озере и, набрав сухих дубовых листьев, закурили...

Вечером со стороны соседней заставы донёсся шум моторов. Первой мыслью было: «Свои». Однако, готовые ко всяким неожиданностям, пограничники пошли на шум скрытно. Стараясь не задевать кустов, пробирались они к просёлочной дороге, ведущей из Забужья на восток.

По ней, увязая в песке, медленно двигались пять немецких грузовых машин, затянутых брезентами. Бродов вполголоса скомандовал:

— По кабинам — огонь!

Первой автоматной очередью был убит водитель ведущей машины, и она покатилась в кювет.

Шофёр второй машины также был сражён пулей, и грузовик, потеряв управление, с ходу врезался в огромный дуб и преградил путь остальным машинам. Судьба водителей шедших позади трёх машин была такой же, как и первых. Двое немцев, сидевших под брезентом в кузове последней машины, спрыгнули на песок и бросились к лесу, но Нестеров был отличным стрелком и не дал им уйти далеко.

В кузовах машин пограничники обнаружили ящики с боеприпасами и сожалели о том, что ничего съедобного не обнаружили.

Открыли кабины машин и обыскали убитых. Обнаружили немногое — карту-десятивёрстку в планшетке у унтер-офицера, ехавшего в головной машине, несколько пачек сигарет и галеты.

До службы на границе ефрейтор Нестеров работал трактористом. Можно было, конечно, попытаться на одной из машин добраться до Львова или до Брод, к своим. Но подобная мысль никому не пришла в голову: разве можно нарушить приказ и покинуть вверенный участок у старой мельницы?

Пограничники забрались подальше в лес. С наслаждением закурили трофейные сигареты, съели галеты и впервые за трое суток заснули.

На рассвете все проснулись почти одновременно. От утреннего тумана знобило. Двинулись лесом на левый фланг участка к шоссе.

С восходом солнца туман в лесу рассеялся и стало тепло, но голод по-прежнему давал о себе знать. Вожик сорвал ветку осины и принялся жевать её листья. Пожуёт, высосет горьковатый сок и выплюнет. Его примеру последовали другие.

Тем временем на просёлочной дороге, что проходила поблизости, опять послышалось ворчание мотора.

Пограничники побежали к дороге. Первым заметил машину Григорьев. Подпустив её совсем близко, он дал очередь из автомата. Хрустальными брызгами рассыпалось ветровое стекло. Сидевший рядом с водителем офицер взмахнул руками и закричал. Машина заюлила, передним буфером уткнулась в придорожную сосну и замерла на место.

Бродов выскочил из чащи и побежал к машине. Подняв капот, он оборвал провода, идущие к свечам. Мотор заглох. Вожик открыл кабину и принялся обыскивать убитых. У офицера сняли планшетку, в которой, кроме документов, оказалось полторы плитки шоколада и две пачки сигарет. На заднем сиденье лежал ручной пулемёт. Захватили и его с собой.

Шоколад и сигареты разделили поровну. Это немного подкрепило пограничников. До вечера, маскируясь, они обходили свой участок, поджидая новых непрошеных гостей.