Им ужасно не хватало тех спокойных часов, которые они проводили на бензо­заправочной станции, когда Мэри не спеша проглядывала иллюстрированные журналы для автолюбителей или кипятила воду и варила кофе, а он присматривал за бензона­сосами и нетерпеливо ждал той минуты, когда можно будет закрыть станцию, по­тушить свет, опустить грязную штору и повернуть ключ в замке.

Теперь насыщения ее телом, обладания ею Аллану было уже недостаточно — это даже не было для него самым главным.

Однажды вечером у Лизы выпал зуб. Они сидели в фургоне, и каждый жевал свою твердую горбушку хлеба, как вдруг Лиза наклонила голову, выплюнула зуб на ладонь, показала его Аллану и, усмехнувшись, сказала:

— Смотри. Скоро я буду такой же красивой, как Мэри Даямонд.

Она шепелявила. Смеялась. Зуб выпал передний, и дырка во рту делала ее по­хожей на восьмилетнюю девочку в период, когда дети теряют молочные зубы.

Лиза знала, что Аллан и Мэри встречаются на Эббот-Хйлл. Об этом знали все. Такие вещи быстро выплывают наружу. Однако Лиза не стала расстраиваться. Лишь бы он не ушел и не оставил ее. Лишь бы Мэри Даямонд изредка заглядывала навестить ее, рассказывала разные истории и давала добрые советы. Кроме того, Мэри помогала ей по хозяйству. Она обладала практической сметкой и сноровкой — во всяком случае большей, чем Лиза, всегда была доброй и дружелюбной, Лиза восхищалась ею и с нетерпением ждала ее прихода.

У Лизы начался тот период беременности, когда женщину вдруг охватывает тяжелое безмятежное спокойствие. Делала она все еще медленнее, чем раньше. И смотрела на происходящее как бы сквозь туманную завесу, приглушавшую контрасты, смягчавшую противоречия.

Лиза откинулась назад и растянулась на матрасе, что-то прошепелявила, проведя рукой по выросшему животу. В печке потрескивал огонь. Теперь, когда с каждым днем становилось все холоднее, они почти непрерывно поддерживали огонь. Кроме того, Аллан укрепил навес и с трех сторон поставил стены, так что получилось что-то вроде небольшого сарая, в котором можно было укрыться от леденящего ветра.

27

Старые опытные руки Дока умело ощупывали Лизин Живот, стараясь определить положение плода. Она лежала на спине, согнув ноги в коленях, и искоса поглядывала на свой огромный живот, на эти руки, вопросительно смотрела на его изборожденное морщинами лицо, словно-хотела убедиться в том, что он доволен результатами осмотра и все идет, как полагается. Док взглянул на нее поверх очков и дружески похлопал по плечу.

— Кажется, все в порядке,— сказал он.— Он не слишком большой, наш шалуниш­ка, но чувствует себя прекрасно.

Лиза гордо улыбнулась, словно Док был строгий профессор и она только что выдержала у него трудный экзамен.

Во время этих консультаций Док и Лиза продолжали играть в свои детские игры; он вел себя с ней как отец с дочерью — или дедушка с внучкой, часто делал ей маленькие подарки, кормил вкусными вещами, и они все время говорили друг с другом на интимном детском языке.

Порой она мечтала о том, чтобы поселиться вместе с Доком в развалинах этой старой виллы, постоянно пользоваться его добротой и заботой, играть с ним в детские игры, но, разумеется, она знала, что это невозможно. И отнюдь не была уверена, что захочет этого, если ей представится такая возможность, хотя все чаше чувствовала себя одинокой, особенно после того, как поняла, что Аллан начал отдаляться от нее. Через тонкую стенку в комнате Дока она слышала горестные стоны Марты, когда они с Доком смеялись.

Ревность Марты была причиной того, что Док не мог навещать Лизу в ее фургоне, как ему хотелось бы, особенно в последние недели перед родами, когда для нее стало отнюдь не безопасно совершать длинный и трудный путь пешком, тем более что она была такая худенькая, слабенькая и плохо питалась. Однако старая больная женщина так неистово набрасывалась на него с упреками и обвинениями, что Док просто боялся, как бы в припадке ярости и отчаяния она не наложила на себя руки.

Поэтому Лиза сама должна была ходить к Доку. Тяжелая, с большим животом, она каждую неделю ковыляла по тропинкам, утопая в грязи; до родов оставалось совсем немного, и Док лишний раз хотел удостовериться в том, что все в порядке, положение плода нормальное, она здорова, хорошо высыпается и делает только самую необходимую работу. Док думал теперь лриыь о том, как помочь Лизе, и она полностью препоручила себя его заботам. Эти консультации связали их такими крепкими узами, что трудно было даже представить себе, как они могут порваться, когда родится ребенок и все невзгоды останутся позади.

На обратном пути Лиза несколько раз останавливалась, чтобы немного отдохнуть. Она послушно жевала петрушку, которую дал ей Док. Была уже поздняя осень, и овощей оставалось не так много. Док заметил., что у нее выпал передний зуб, и долго ругал ее за то, что она забывала грызть мел, чтобы добавить немного кальция в свою скудную пищу. Мел был такой противный на вкус, что Лиза выбросила его, но Доку об этом не сказала, Теперь она усердно жевала петрушку, но петрушка тоже была ужасно невкусная. Больше всего на свете Лиза любила консервы. Все, что извлекалось не из консервной банки или коробки, казалось ей неаппетитным, почти несъедобным. Даже месяцы, проведенные на Насыпи, и почти постоянное ощущение голода во время беременности не излечили ее от излишней привередливости.

Она вдруг почувствовала усталость, от слабости закружилась голова, и ей снова пришлось остановиться. В ее ровное, чуть ленивое безразличие неожиданно закралась одна беспокойная мысль: долго ли она еще будет такой, раздувшейся до неузнаваемости, слабой, неповоротливой и никому не нужной, ставшей тяжким бременем для всех... Она даже не боялась больше родов, настолько сильным стало желание поскорее осво­бодиться от плода, который рос в ее теле Когда Лиза ждала Боя, мысль о надвигав­шихся родах вызывала у нее такое отвращение и ужас, что, не думая о последствиях, она поглощала невероятное количество таблеток. И они не раз обсуждали с Алланом,-не отдать ли ребенка сразу же после рождения приемным родителям, избавившись раз и навсегда от забот и хлопот,— вот до чего ее тогда пугала и приводила в отчаяние перспектива стать матерью и заботиться о новорожденном.

Она пошла дальше. Тяжело переваливаясь, она медленно продвигалась по берегу — каждый шаг давался ей с невероятным трудом. Снова стал накрапывать дождь, но погода установилась такая теплая, какой не было уже давно Она смотрела прямо перед собой, в никуда, смотрела на свои ноги, обутые в слишком большие дырявые сапоги,— шаг, еще шаг, только бы не споткнуться, не оступиться. И поясницу так ломит...

Внезапно она сделала для себя открытие. Она увидела — как же она не заметила этого раньше? - что берег изменился. Он не был больше бурым, желтым и безжиз­ненным, как летом. Теперь голая земля покрылась растениями, травой и зелеными листьями, там и сям из-за камней выглядывали небольшие цветы, вверх тянулись низенькие кустики, и на узких кожистых листочках сверкали капельки дождя... Как завороженная смотрела она на это чудесное превращение. Ведь все это время она была настолько поглощена превращениями, совершавшимися в ней самой, в ее теле, что не видела ничего вокруг.

Она совсем ослабла. Ноги не слушались, и ей пришлось опуститься на колени. Она была совершенно спокойна, но просто обессилела от волнения, увидев эти зеленые растения, маленькие, невзрачные цветочки, длинные вьющиеся стебли, которые ползли по твердой песчаной почве, пускали корни и тянулись дальше. Она почувство­вала какое-то необыкновенно глубокое и полное слияние со всем, что растет, ползает и движется. Она проводила пальцами по зеленым растениям, которые дождь словно по волшебству извлек из обреченной на смерть земли. Лиза вяло раздумывала о том, хватит ли у нее сил вернуться домой, к фургону, и в конце концов решила, что не хватит. Но она не боялась. Ее охватил прозрачный, как воздух, покой, и она наслажда­лась каждой секундой своего бытия; каждый вздох был для нее как глоток воды, и она знала, что ждать теперь осталось недолго.