А джигит подумал с восхищением: «Клянусь небом, она мне нравится!»

— По косе нашей девушки можно спуститься в самый глубокий колодец, ею, как арканом, можно поймать быстроногого сайгака в бурунах, но никаким арканом не поймать человеческое сердце.

«Осетин, а как складно по-русски говорит», — подумала Ольга.

— Ты из Луковской? — спросил Микал, подъезжая к девушке стремя в стремя.

— Ну, пущай из Луковской. Тебе–то что?

— Зачем так далеко ездила? О чем с Чора говорила?

— А ты кто такой, что мне допрос учиняешь? — в свою очередь посерьезнела Ольга. — Куда хочу, туда и ездию. Знаешь пословицу: «Где мило — семь верст не криво»?

— Это тебе Чора милый? — усмехнулся Микал. — Врешь. Я знаю, к кому ты ездила.

— К кому? — полыхнула синим пламенем глаз казачка.

— К сапожнику.

— Тю на него... и на шута он мне сдался? У меня вон какие сапоги, — девушка шлепнула по голенищу рукояткой плети.

— Тебя Ольгой зовут. Ты его любишь, я все знаю, — не обращая внимания на протестующий жест спутницы, продолжал говорить Микал. — Забери этого сапожника с нашего хутора, пока я его не зарезал, как паршивого барана, да надеть мне бабий платок, если не сделаю, что говорю.

— Он отбил у тебя Соню? — тихо спросила Ольга и затаила дыхание, ожидая ответа и втайне надеясь, что ее догадка окажется ложной.

— Чтоб его громом убило, ты правду сказала. С тех пор, как он появился на нашем хуторе, Сона перестала улыбаться мне.

Некоторое время друзья по несчастью ехали молча. Лишь цокот копыт на земле да голосистая трель жаворонка в небе нарушали предвечернюю тишину в степи.

— А ты женись на ней, — предложила Ольга, словно очнувшись от минутного забытья.

Микал скривил тонкие губы:

— Наши родители не любят друг друга. Да и отец мой хочет женить меня на дочери пиевского старшины.

— Все они, отцы, к старости забывают, что когда–то были молодыми, — сочувственно вздохнула Ольга. — Мой тоже понуждает меня выйти за стодеревского придурка. Пять пар быков у них и хата под железной крышей. Ровно мне энтих быков целовать або ту крышу.

— Тогда лучше выходи за меня, красавица, — невесело усмехнулся Микал. — У моего отца восемь пар быков, и овец — целый день считать надо.

— А Соню твою куда денем? Степану отдадим? Не, мне объедков с чужого стола не надо, — презрительно отмахнулась казачка. — У меня своего добра невпроворот, будь оно неладно. В песне вон как поется: «Не с высокими хоромами — с любовью». А отчего ты не украдешь свою Соню? У вас же принято невест умыкать. Жалко, что для нас, девок, такого закона нету, а то б я свово любушку скарапчила в один момент — только б портками сверкнул.

Микал до того живо представил себе картину умыкания девкой своего жениха, что захохотал на всю степь, тем самым вспугнул сидящего в сотне шагов от дороги на небольшом курганчике огромного темно-коричневого орла. Он неохотно взлетел, махая широкими крыльями и держа в когтях не то суслика, не то зайчонка.

— Гляди, гляди! Старый абрек скарапчил кого–то! — крикнул Микал и снова захохотал под впечатлением все той же мысли. — Охо-хо-хо-хо! Заяц только портками сверкнул...

Насмеявшись, сказал Ольге доверительно:

— Я и сам думал увезти Сона, да только с отцом ссориться не хотел. Домой не пустит — куда пойдешь с невестой? Где жить будешь?

— Привози ко мне. У нас хата большая, места хватит. У отца моего офицер в Отделе знакомый имеется, в казачий полк тебя зачислит. Время пройдет, папака твой остынет, снова к себе пустит.

— Ты правду говоришь?

— А чего мне врать. Не без корысти, чай, предлагаю этот сговор. Душу всю вынул абрек проклятый.

— Это ты про кого? Почему — абрек? — удивился Микал.

— А... это я так, со злости. Тебя звать–то как?

— Микал. Николай по-русски. Царю нашему тезка. Похож я на царя?

— Как домовой на лешего. Царь — он рыжий и маленький. А ты вон черный, ровно жук, и ростом вроде ничего.

— Откуда знаешь, что царь рыжий?

— Кто же этого не знает, разве ты один? Папака в охране его величества служил в Петербурге, много про него рассказывал... Ну, ты, царский тезка, беги–ка вобрат, покель солнца не села, а то, не дай бог, какая казачка в потемках скарапчит, останется твоя Соня вековухой. Прощай покудова! — Ольга ударила сапогами в бока Милора и поскакала к показавшемуся в низине хутору.

— А как тебя найти?! — крикнул ей вдогонку Микал.

Ольга обернулась, помахала рукой:

— В станице все знают казака Силантия Брехова!

«Ей-богу, если б не Сона, ни за что б не расстался с этой чертовой казачкой! — с восхищением посмотрел ей вслед молодой осетин. — Воллахи! Какая красавица!

* * *

Чора поднял тетрадку, отряхнул с обложки пыль, покачал головой: «Уй, шайтан-девка!» Зашел в саклю, уселся на нары, развернул «подарок». В тетрадке какие–то закорючки — буквами называются. Вот бы почитать, что в ней написано. Только кто умеет читать у них на хуторе? Разве Микал — он в Моздоке учился — да русский. «Пойду к Степану», — решил Чора и вышел из хаты.

— А мы к тебе пришли, свет наших очей, да будет тебе удача в делах твоих, — встретила его на выходе со двора согбенная временем и нелегким трудом старушка и ткнула корявым, как древесный сучок, пальцем в стоящую рядом девушку. — Погадай, отец наш, Лизе, скоро ли вернется с заработков ее жених Исса?

— С чего ты взяла, нана, что я умею гадать? — изумился Чора.

— А как же? — удивилась в свою очередь старушка. — Ты побывал в Стране мертвых, говорил с Барастыром, видел святого Уастырджи и самого Уацилла-пророка. Теперь ты сам пророк, все можешь предсказать. Погадай, пожалуйста, этой дурочке Лизе. — Может быть, ей лучше не ждать своего непутевого Иссу? Пускай выходит замуж за Латона. Ведь ей скоро семнадцать лет сравняется. Не до старости же сидеть в отцовской сакле?

Хоть и некогда было старому кудеснику, но остановился.

— А где он, ваш Исса? — исподлобья взглянул на скрюченную старуху.

— На рудниках, где–то в Садоне.

— А тебе очень нравится, как его... Исса? — повернулся новоявленный оракул к девушке.

Та, кутая смущенное лицо в дырявый платок, утвердительно кивнула головой.

— Дай сюда руку.

Девушка протянула розовую, вспотевшую от волнения ладошку.

— Ему очень, очень тяжело, — вздохнул чернобородый гадатель, разглядывая девичыо ладонь и ничего на ней не видя, кроме желтоватых бугорков мозолей да пульсирующей голубой жилки на запястье, — но счастье сопутствует ему в делах. Уже на половину ирада деньги собрал. Нет, больше: на три четверти. Скоро домой вернется — свадьбу делать. Уй-юй! Какая нехорошая линия пересекает вот эту линию жизни. Смотри, не вздумай выйти замуж за Латона. Лучше дурману наесться, чем идти за него. — Несчастье обрушится на вашу саклю, если не послушаете меня. Я все сказал.

— Отец небесный! — старуха испуганно перекрестилась. — Неужели у нее так плохо на руке написано? А может быть, ты что–либо перепутал, отец наш? Может, там как–нибудь не так? Охо-хо! Девке скоро семнадцать стукнет, и у Латона собственная просорушка во дворе.

«Вот так и моя жизнь пошла кувырком из–за того, что у меня просорушки не было», — с горечью подумал старый холостяк, а вслух сказал:

— Если не веришь мне, зачем приходить было. Прощай, нана, мне пора идти.

— Пусть отсохнет мой язык, если тебя обидеть хотела, — встрепенулась старуха. — Сделаем так, как ты сказал. На, возьми абаз ^[46] и не сердись, пожалуйста, ради бога.

Но Чора не взял платы за свой труд, чем несказанно удивил и обрадовал старуху.

— Купи лучше новый платок внучке, — сказал он с ласковой усмешкой, — а то как она в дырявом платке будет встречать своего Иссу?

Он повернулся и, сопровождаемый благодарными взглядами обеих женщин, побрел к Данелову жилью. Эх, судьба-злодейка! Почему не послала тридцать лет назад такого же гадателя красавице Настонке?