— А Кондрата Калашникова вы знаете? — подал голос молчавший до сих пор Степан.

— Да ты сам откуда его знаешь? — удивился Тихон Евсеевич.

Степан коротко рассказал о встрече в моздокском соборе и ее последствиях.

— Видал? — подмигнул Темболату стодеревский гость. — Он не только с осетинами, но и с казаками уже связи налаживает...Что касается Кондрата, то казак он хоть и крепкого достатка, но без кулацких замашек. И честности притом необыкновенной. С такими еще труднее приходится: не узнаешь до последнего момента, друг он. тебе или враг. А это хорошо, что ты с ним познакомился и что он твоего Данела полюбил. Ну, прощайте, братцы мои, — Тихон Евсеевич поднялся с табурета, пожал собеседникам руки и ушел в ночную темень.

* * *

Вот уж истинно: «Зевнула собака, и муха в рот залетела». Степану прямо–таки не верилось, что на свете могут случаться подобные удачи. Приехал в церковь, а попал к атеистам.

— Ну, как наш богомаз? — вывел его из раздумья Темболатов голос.

— Сильный мужик, — отозвался он. — И, видать, грамотный.

— Да, кое-чему обучен, — согласился Темболат, пряча в бороде усмешку. — На алагирских курсах грамоту добывал.

— А что это за курсы?

— Рудники в одном горном ущелье. Я тоже там начинал свое образование.

— Он в твоей группе?

— Нет, в грозненской, но связан со мною крепко.

— А своих у тебя много?

— Не очень, но есть кое–кто. Ктитор, например. Член партии с 1895 года.

— Ктитор — это партийная кличка?

Темболат потряс толовой:

— Нет, он действительно ктитор и служит в нашем Успенском соборе.

— Толстый и лысый? — удивился Степан. — Вот бы не подумал.

— В жандармерии тоже пока не думают, — горделиво улыбнулся Темболат.

— У тебя, Булат, как я посмотрю, сподвижники все больше из церковной братии: богомазы да ктиторы. В таком случае принимай еще одного. Я ведь тоже духовного звания, — рассмеялся Степан. — Где ты его отыскал?

— Иннокентия? — уточнил Темболат. — В ссылке сошлись.

— За что был сослан?

— В церковном подвале оружие для повстанцев хранил.

Два серых черта промелькнули в глазах дотошного гостя.

— А отец Феофил не состоит у тебя в ячейке? — прищурился он насмешливо.

— Мой патрон скорее из ячейки монархистов, — серьезно отвечал Темболат, — но ты не смейся, у меня в группе не одни только псаломщики, есть и слесари. Вася Картюхов, Терентий Клыпа, Петр Самойлов — отличные ребята. Особенно Василий. У него уже в мастерских своя подгруппа.

— А чем занимается ктитор?

— Кеша продает свечки и листовки переписывает, у него превосходный почерк.

— Кто еще у тебя в ячейке?

— Собственно, они еще не совсем чтоб в ячейке. Георгий Бичерахов, осетин из Черноярской станицы.

— Это не тот, что с кривым ртом?

— Он. А ты как узнал?

— Видел возле рощи сегодня. Геройский с виду.

— Еще кто?

— Игнат Дубовских, Нюра Розговая, гимназистка. За правое дело пойдет, как Христос на Голгофу. Только экспансивна излишне.

— Как ты сказал?

— Ну... легко возбудима, несдержанна в проявлении чувств, горяча.

— С такими осторожнее надо. А эти два?

— Дубовских служит в Казначействе, демократ, но я бы сказал, с кадетским уклоном. Бичерахов — инженер, поборник «широкой демократии». Ненавидит монархию, но сам обеими руками держится за меньшевистскую теорию «чистой революции», без насилия и крови. Они с Игнатом два сапога пара, хотя и стоят на разных платформах.

— От таких бы подальше, — вздохнул Степан. — Помнишь «петухов» в камере? Раскукарекаются, бывало, какие они социал-демократы, верные слуги своего народа и как готовы за него пострадать, а зайдет в камеру кто из тюремного начальства, завиляют хвостами: мы–де сюда по ошибке попали, мы всегда выступали против вооруженного восстания. Недаром и фамилия у ихней предводительницы — Брешко-Брешковская.

— Зря ты так резко. Бичерахов и Дубовских в конечном счете хорошие товарищи. Я уверен, что рано или поздно они полностью станут на позиции большевиков. С ними только надо работать...

— Черного кобеля не отмоешь добела. Ну да поживем — увидим. Только, прошу тебя не называй меня своим друзьям-демократам, как нынче богомазу из станицы.

— Тихон Евсеевич — надежный человек, — вновь насупился Темболат. — Меня с ним познакомил Неворуев, а он–то знает...

— Это я к слову, не обижайся, — попросил Степан и полез в карман за кисетом.

А Темболат подумал про себя: «Как вырос он политически за эти два года, не узнать».

— Давай спать, пока мы с тобой не поссорились ради встречи, — предложил он, взглянув на часы, которые показывали далеко за полночь.

— Знаешь, а не пойти ли мне все–таки в станицу? Данел будет беспокоиться.

Темболат насупил брови.

— Не отпущу сегодня. Да ты впотьмах и дороги не найдешь. Утром скажешь Данелу, что подвыпил да в номерах Каспара Осипова и проспал до утра.

Улеглись рядом на кровати, но уснуть сразу не смогли.

— Митьку рыжего помнишь? — гудел из–под одеяла Темболат.

— Еще бы, — отвечал Степан.

— Когда меня отправляли по этапу, он мне шерстяные носки подарил. «Бери, — говорит, — астроном (помнишь, меня так в камере звали за то, что читал вам лекции по астрономии?) В Иркутске зимой такой морозяка, что ты, южный человек, без теплой одежи в два счета загнешься». Добряк. А Сергея не встречал больше?

— Нет, не пришлось...

И снова перед глазами друзей общая камера в томской перевалочной тюрьме-крепости и широкое, слегка тронутое оспой лицо Сергея. «Это меня в детстве цыплята поклевали, очень я, видать, сладкий был», — шутил он позже. А в первый день своего заточения весело и энергично перезнакомился со всеми обитателями камеры и предложил следующую программу деятельности:

— У вас тут застой и унынье. С таким настроением можно жить только в монастыре, а в тюрьме — не годится. Предлагаю: первое — переизбрать редколлегию журнала «Тюрьма», дабы внести в его содержание дух оптимизма и веры в окончательную победу рабочего класса; второе — с завтрашнего дня, нет, с сегодняшнего приступить к учебе. Нельзя, товарищи, терять ни одного часа времени в бездействии...

— А я тебя знаю! — перебил новенького рыжий парень, подходя к нему с дружеской улыбкой на веснушчатом лице. — Тебя Сергеем зовут. Ну, спасибо, браток. Если бы не ты тогда со своими ребятами, всем бы нам крышка.

— Когда? С какими ребятами? — удивился названный Сергеем:

— Да в этом... Управлении дороги. Там еще митинг был. Ну, когда черносотенцы подожгли нас со всех сторон и стреляли всех подряд, вспомнил?

— Теперь вспомнил, — улыбнулся Сергей. — А ты как туда попал?

— Знакомый студент Васька Шумилов — может, встречал когда? — затащил меня туда на митинг. Убили его, гады... А ты молодец, здорово шпарил в окно из нагана.

— Постой, постой, — обрадовался Сергей. — Я, кажется, тебя тоже помню. Ну да, такой же здоровый и... — он замялся, стесняясь произнести слово «рыжий». — Это ведь ты тогда пьяного мясника по голове...

— Табуреткой жвякнул? Я, а кто же. Митькой меня зовут. Я из Омска. Возле Культур-технического училища живу. А ты видать, здешний, томский?

— Здешний, российский, — весело блеснул зубами Сергей. — За что посадили?

— За книжки. Нашли у меня при обыске. Хоть бы мои были, а то — Васьки-покойника.. Я их даже не читал вовсе. Раскрыл одну, а там: «социализм», «диктатура пролетариата» — все какие–то скучные слова. Вот я про Шерлока Холмса читал, так...

— Скучные, потому что непонятные. А чтобы слова стали понятными, учиться надо. Господин надзиратель! — подошел Сергей к дверному «волчку», — вы не могли бы нам принести учебник ну... хотя бы по астрономии.

— Такого не имеется, — проворчало за дверью. — Святое писание, ежли желаете, могу принесть.

— Писания не надо, — рассмеялся заключенный. — Мы ведь, папаша, атеисты.

— Так что с того, что артисты, — возразил надзиратель. — Мово кума Матвея брат тоже служит в этих самых, а как задает про жития святых расписывать — аж слеза прошибает. Ну, глядите сами, не надо, так не надо, — отверстие в двери захлопнулось. Однако прошло минут пять и оно вновь открылось. Тот же голос сообщил: