— Что ж делать? взволнованно спросил Ванька. Неужто попадемся?

— Ни черта, мрачно ответил Митька. Ты плавать умеешь?

— Я то? Да почти что, как топор.

— Ну, ничего. Я зато — как селедка в водке. Идем, Вань. Поплывем в порт. Неужто ж этим гадам так податься?

— А далеко плыть то?

— Да пустяк… Может шагов двести.

Вода была теплой, но шорох дождя по поверхности воды и шум волн испугал Ваньку. Когда вода дошла ему до пояса, он взмолился.

— А ну его к чорту, воду то… Может, Митька, так как нибудь прорвемся? А то страшно. Глянь вода то — как чернило черная…

— Тише ты, дурья твоя башка. А то услышат и из воды выловят… Не дрефь — разве я тебя когда бросал?… Ну, держись вот за меня… Шарик — сюда…

На полпути у берега стояла небольшая старая пловучая пристань. Приятели добрались до нее, вцепились в цепи, державшие понтоны, и стали отдыхать.

На берегу по прежнему был слышен шум драки. Внезапно оттуда донеслось два выстрела.

— Ara, удовлетворенно произнес Митька. Знать, кто то кому то перышко[34] под ребра сунул… Так им и надо, лягавым![35]

— Правильно! Мы бы тоже, ясно, даром не сдались бы. Только потом избили бы в милиции, да заместо детдома в кичу[36] запхали бы… А теперь мы вольными птахами опять будем… Ш.ш.ш. ш! Прячься, Мить!.. Прожектор.

Действительно, на берегу показался свет большого автомобильного фонаря. Луч скользнул по трубам, был перенесен на воду и там открыл несколько голов беспризорников, пытавшихся спрятаться в воде от облавы. Их выудили и оттуда.

— А хорошо, что мы не побоялись поплыть… Ну, айда дальше…

Поддерживая Ваньку, Митька скоро добрался до портового берега и вылез из воды. Ночной холодный ветер охватил их со всех сторон.

— У… Бр.р.р. р! Этак мы скоро к чортовой бабушке, совсем замерзнем! Идем, Митька — там, я знаю, дальше кочегарка есть. Может, пустят погреться.

Подлезая под вагонами, спотыкаясь в темноте об рельсы, наши приятели скоро дошли до большого белого здания у подножия горы — электростанции порта. Ванька уверенно провел своего друга на задний двор между горами каменного угля к ярко освещенной открытой двери. Там в длинной низкой комнате виднелись железные стены паровых котлов, между которыми медленно ходили двое кочегаров. Время от времени, один из них открывал дверцу котла, чтобы подбросить угля, и тогда оттуда вырывался яркий блеск белого пламени.

— Вот где тепло! с завистью сказал Митька.

— Туда то мы и топаем! Бог даст, так нагреемся, что до смерти хватит… Ты подожди тут, а я пойду канючить.

Через несколько секунд перед глазами кочегаров показался худой согнувшийся мальчик с бледным жалким лицом. Его большие голубые глаза смотрели умоляюще.

— Дяденьки, жалобно прозвенел тонкий голос. Пустите обогреться, Христа ради… Пожалуйста… Замерзаю совсем!..

Младший из кочегаров недружелюбно поглядел на него.

— А ты откентелева тут такой взялся? Посторонних сюда пускать не велено.

— Да какой же я — «посторонний»? взмолился Ванька. У меня батька с Морзавода… Только он заболел, и его в больницу свезли… А я не знаю, где и согреться… Вот, по дождю шедши, заплутался. А на дворе дюже холодно… Пустите…

— Много вас тут шатается. Пустишь, а потом отвечай за вас!

Старый бородатый рабочий вмешался.

— Да брось ты, Петруха. Видишь сам — дите малое… А там кто еще с тобой?

— А это брат мой. Вместе тепла ищем. Дома куска хлеба нет… Будьте человеками, товарищи… Век Бога будем молить… страсть холодно…

— Да что ж с вами делать? Уж идите, горемычные. Да ты не бузи, Петруха, остановил старший своего товарища. Я в ответе. Нельзя же жизни губить. И без того столько горя на свете. Ну, идите вот туда, сбоку котла. Только, чтоб ничего не красть!

— Да что вы, товарищок? Разве мы сволочи какие? радостно отозвался Ванька. Ведь вы же рабочие, не фраера! Мы понимаем… Дай вам Бог здоровья…

Беспризорники забрались на какую то пристройку около котла, где было сухо и жарко, и мигом уснули. Старший рабочий поглядел на их оборванные, грязные лохмотья.

— Вот дожились к чортовой матери. Дети наши, как волчата в лесу, бегают… За Расею стыдно…

— Ну, что ж… Планида, значит, такая. На то и революция! наставительно произнес младший.

— Революция? тихо, но мрачно произнес бородач. Нужна была нам эта революция, как собаке пятая нога… Разве мы до этой проклятущей твоей революции видали такие виды?

Он негодующим жестом показал на спящих у котла мальчиков и злобно рванул дверцу топки.

22. В путь

Митька спал очень беспокойно. Уже часа через два он проснулся и почесал свою взлохмаченную голову. Шарик умильно вильнул ему хвостиком и опять свернулся узлом.

Но Митька уже не мог уснуть — какая то мысль, видимо, сильно тревожила его. Потом он толкнул в бок Ваньку.

— Чего тебе? недовольно проворчал тот.

— А ну очухайся, браток. Поспал в тепле и будя. Нужно дело думать.

— А какое такое дело? зевнул Ванька. Ишь тут как тепло… Я думаю — что если люди не врут, что в пекле жарко — ей Богу, я согласен там квартиру снять… Хорошо, когда все косточки прогреются…

Лицо Митьки было озабоченным.

— Погодь, Вань… Не трепись. А дело то ведь хреновое выходит! Смываться, брат, нам нужно с Севастополя.

— Смываться? А почему это?

— А очень просто. Я тому чекисту поломатому здорово в зубы въехал — аж до сих пор кулак болит. Если он меня теперь где встретит — враз узнает! Он, сволочь, на меня здорово фонарь навел… А потом я ему сдуру, да по злобе, про Малахов курган ляпнул, что это мы его там каменюками гвоздили… И ежли он меня теперя где поймает — аминь — враз дух вышибет.

— Н-да… Он тебе не простит. Я знаю — как ты кому дашь в зубы — могила!.. И в кого только ты такой здоровый чорт уродился?.. Н-да, видно драпать и в самделе нужно. А только куда?

— А в Москву!..

— В Москву-у-у-у? Чего ты там делать будешь? — Как это чего делать? Находиться!

— Но почему тебя чорт в Москву тащит, а не в другое место?

В памяти Митьки мелькнуло веселое лицо Серёжи, который так ласково потрепал его за волосы и дружески прижал к себе. И опять теплое чувство нежности и привязанности поднялось в нем. Но Митя не сказал своему приятелю ни о своем чувстве, ни о желании встретить веселого футболиста, чтобы передать ему порученную тайну.

— Почему, говоришь, в Москву? Да, просто не видал я еще ее. Позырить хочется.

— Да ведь тута скоро виноград доспеет.

— Эва, виноград? А мы смотаемся туда-сюда мигом. Поезда дармовые… Первым классом махнем!..

— Ну что ж. Если тебе уж так приспичило — топаем. Чорт с тобой, а я — парень компанейский. Да и то верно: тот парень, кого мы каменюками причесали, а потом ты ему в зубы дал — он с тебя и взаправду душу вытряхнет, пока до ГПУ доведет… Айда, Митька, на вокзал. Как раз, кажись, утром скорый на Москву идет…

Приятели поблагодарили кочегаров и вышли из станции. На дворе было еще совсем темно, и только редкие фонари порта освещали мертвые вагоны и стены пакгаузов. Ванька всматривался в груды бочек и мешков и наконец воскликнул:

— Во… То, что нам надо!

— А что?

— А видишь, там что в мешках? Верно, картошка!

— А на что тебе — все равно отсюда никуда не вынесешь!

— Да нам не картошка нужна, а мешки.

— Мешки? А на что?

— Ах ты, тетеря деревенская… Ты, видать, сюда под вагоном приехал?

— Ara.

— Ну, это другое дело… А нам здесь на вокзале нипочем ни под вагон, ни в вагон не влезть — конечная станция — здорово осматривают. Надо на крыше ехать. А ты знаешь — тут коло Севастополя девять тоннелей проехать надо… А там без мешка не проедешь — дым, да искры с паровоза так бьют, что не приведи Бог. Сколько наших, не знаючи, так вот — турманами[37] в рай полетели…