— Ты пришел рассказать об этих «Пацанах»?

— Нет, поговорить об интуиции.

Это значило, что Леденцова мучила какая — то оперативная заноза. В разговорах об интуиции мы с ним не раз их вытаскивали. Правда, сейчас бы ему следовало разгадывать только одну задачку, с младенцем, и работать по другой, параллельной версии о преступнике, не связанном с водителями; правда и то, что моя, первая, версия как бы вытеснила эту вторую.

— Сергей Георгиевич, как вы догадались, что ребенка из кабины не видно?

— Она, интуиция, — улыбнулся я.

— Когда осматривали дорогу в первый раз, то заметили какое — то несоответствие, что позже оформилось в мысль.

— Возможно, и так.

— Я до сих пор не понимаю, что вы зовете интуицией. По его бесстрастному лицу шмыгнула хитрость так неприметно, что разглядеть ее смог бы не каждый. Обычный подходец Леденцова.

— Боря, потому что я сам не знаю.

— Все — таки.

Коли он затевал игру, то и я решил поиграть, выдав ему одно из своих усложненных определений:

— Интуиция — это способность сознания расшифровывать сигналы подсознания.

— И каков процент полезного выхода?

— Высокий, Боря, высокий, — заторопился я, чтобы оперативник переходил к тому, ради чего пришел.

Леденцов снял шляпу. Время законсервировало его. Далеко за тридцать, а все такой же. Только, может быть, вздыбленная шевелюра слегка опала, да рыжинки в ней стало поменьше, да белесинки в ресницах прибавилось, да юмору в разговоре убавилось.

— Сергей Георгиевич, брал я объяснение у одного пенса. На вопрос, где он провел вечер, был ответ: в кругу друзей. С кем, по — вашему, он провел вечер?

— Пенсионер же ответил — с друзьями.

— Нет.

— Соврал?

— Тоже нет.

— Тогда не знаю.

— А интуиция, Сергей Георгиевич?

— Для нее маловато фактов.

— Пенс провел вечер в кругу друзей, телевизоров. У него их три. Включает все одновременно, но разные программы. «Время» же смотрит по всем трем сразу.

Сказано все это было без всяких интонаций и улыбок. Точно сделал научное сообщение на симпозиуме.

— Сергей Георгиевич, вчера мне сказали про пожилую женщину, мать пятерых детей, что цены ей нет. Как думаете, почему?

— Пятерых детей воспитала…

— Не потому, что воспитала, а потому, что все пятеро работают в торговле. Сергей Георгиевич, на двери квартиры висит картонка с надписью: «Миша здесь не живет». В чем, по — вашему, дело?

— Видимо, Миша выехал…

— Нет, Миша живет рядом и гонит самогон. Поэтому покупатели частенько ошибались дверьми. А вот…

— Ты меня тестируешь или спрашиваешь для дела?

— Конечно, для дела, — бесстрастно изумился Леденцов. — Вчера выезжал на склад, машину всяких суперфосфатов похитили. Что, думаете, обнаружил на месте преступления?

— Правый ботинок главаря.

— Нет, стихи. «Ищите гения посреди удобрения».

— Все? — спросил я, начиная раздражаться.

— А майор Оладько?

— Что майор Оладько?

— Классный оперативник и большой психолог. У его тещи на даче срезали цветы. Оладько поехал принять меры. Сел в засаду, в летний душ. Утром теща вышла… Цветы срезаны, а Оладько спит под летним душем.

Белесые ресницы помаргивают, рыжеватый вихор привстал чертиком, круглые глаза безмятежны до наивности.

Если бы искали человека с типичной внешностью дурака — скажем, для съемок фильма о периоде застоя, — я бы не мешкая предложил Леденцова. Если бы искали пример несовпадения формы и содержания, несовпадения ума и дурашливого вида, я бы не мешкая указал на Леденцова. Впрочем, я давно пришел к мысли, что ум мало проявляется в лице человека. Пример тому так называемый «умный взгляд»: чем меньше соображает человек, тем он больше напрягается, тем «умнее» становится взгляд. «Умный взгляд» передает не ум, а напряжение. Вот почему у собак такой разумный взгляд.

— Вместо того чтобы проверять мою интуитивность, поработал бы по второй версии, — сказал я осторожно, ибо пока так и не понял, для чего он нанизывал свои примеры.

— По какой второй?

— Автобусы ты проверил. А личный транспорт, мотоциклы, велосипеды?..

— Могли и пешком принести.

— Нет, я же говорил тогда на месте.

— Почему?

— Боря, несколько километров от города, ночь, дождь, пешком с ребенком… невозможно.

— Сергей Георгиевич, но было именно так. Леденцов сидел поджавшись, как на приеме к врачу.

В тихой паузе подо мной скрипнул стул, эту тихую паузу образовала моя легкая обида — так инквизиторски пытать человека за ошибку…

— Сергей Георгиевич, вы же знаете, что я сторонник интеллекта, а не интуиции.

— Поэтому изголялся?

— Грех упустить такую возможность.

Но мое внимание уже переключилось на дело:

— Рассказывай.

— От сердечного приступа умерла женщина. До сих пор не похоронена, ищем родственников. А муж, стоявший на психиатрическом учете, взял ребенка и пошел…. И положил в колею.

— Где муж сейчас?

— Помещен в психиатрическую больницу. Плясунов Игорь Петрович.

И Леденцов положил на стол оперативную справку со всеми необходимыми мне данными.

Так просто, так неинтересно, так страшно. И делать, в сущности, дальше нечего. Этого мужа даже допросить нельзя, оставалось лишь назначить психиатрическую экспертизу. И все.

— А водители? — недоуменно спросил я, видимо, у себя.

— Уже в коридоре.

Леденцов поднялся и пожал мне руку с интеллигентным недожимом, как бы извиняясь за свои нападки на интуицию.

— Боря, и все — таки ты не прав дважды…

— В чем?

— Во — первых, вывод о пешей транспортировке младенца за город относится не к интуиции, а к элементарной логике. Во — вторых, моя интуиция проникает в сознание здорового человека, а не душевнобольного.

Иногда я кажусь себе отчаянным, ибо придумываю законы и теории. Впрочем, не поэтому: кто их не придумывал? Отчаянность моя в том, что не только придумываю, но и верю в них.

Интуиция — это способность сознания расшифровывать сигналы подсознания. Красиво и научно. Интересно, какие же сигналы из подсознания расшифровало мое сознание относительно водителей?

Они вошли нехотя, не глядя мне в глаза. Черт возьми, типичное, виновное поведение, которое проглядывает без всякой интуиции…

Они сели. В наступившей тишине я понял, что допрашивать их не о чем, поскольку преступник известен и все противоречия в показаниях водителей теперь не имеют никакого значения. Не допрос, а пустая формальность.

— Плясунова Игоря Петровича знаете? — спросил я на всякий случай.

Они отрицательно повертели головами. Мы опять помолчали. Чепинога вздохнул. Зуев поерзал. Очевидная глупость этой минуты меня взорвала:

— Товарищи, в чем дело? Хорошо, вы не преступники… Но я же вижу, что вы утаиваете какое — то обстоятельство!

— Та нам это ни к чему, — вяло отозвался Чепинога.

— Зуев, сестра, вероятно, вам звонила… Она человек честный и сказала мне прямо, что правды вы не говорите.

— Какая там правда, — тоже вяло буркнул Зуев.

— Она сказала, что скрываемые факты касаются ребенка.

Водители разглядывали пол, словно тот был расписан известным художником. И я добавил уже с долей бессилия:

— Эх, товарищи, совести у вас нет…

Шоферы переглянулись. И сразу две опережающие друг друга мысли пронеслись у меня: они честные ребята, сейчас все расскажут.

— Тилько можно, чтобы между нами? — спросил Чепинога.

— Никого же нет, — удивился я.

— Без протоколу.

— Хорошо.

Чепинога помялся, распушая пятерней свою седеющую шевелюру:

— Не подумайте, мы горилкой не балуемся.

— И не психи, — добавил Зуев.

Я даже не ответил, заинтригованный таким вступлением.

— Петрю, давай, твои мозги помоложе.

Дробленький Зуев, похожий на сестру лишь большими карими глазами, сосредоточился, как на экзамене. Чепинога же с какой — то пытливой напряженностью уставился на Зуева, точно помогал ему взглядом.

— Дядя Афанасий, ведь сперва ты…