— Закрыт холстиной. Но после — то я узнала, когда увидела пурпур Ольхина…

— Ну, до этого мы еще дойдем. Вы сказали, что наведывались к Валерию не раз… Что — нибудь странное в квартире или в его домашнем поведении замечали?

— Нет.

— Не спешите, пожалуйста. Подумайте.

— Вопросики у вас… Никаких странностей. Если только вот кнопки…

— Какие кнопки?

— Канцелярские. Дважды я видела, как он собирал кнопки в передней. Сказал, что просыпал их целую коробку, а теперь месяц подбирает.

— Скажите, когда он их собирал: как только вы пришли, в середине вечера или перед уходом?

— Когда пришли. Господи, да разве это странности?

— Вас же удивило.

— Не удивило, а сейчас почему — то вспомнилось.

— Нина, у меня плохо складывается его образ… Что он любил, что читал, о чем мечтал…

— Детективы любил.

— Какие?

— Не поверите, но читал их на английском языке. Обложечки яркие, как после ремонта.

— И за что любил?

— За удачливых героев. Говорил, что не ребята, а супера.

— Супермены?

— Ну да.

— Это он про инспекторов полиции?

— Почему… Про всяких мафиози.

— Ах, вот как…

— Валерий мне эти детективы пересказывал, да я ни одного до конца не дослушала.

— Нина, а кем он хотел быть?

— Художником.

— Я имею в виду не специальность, а личность. Каким человеком?

— Планы у него наполеоновские. Хотел быть свободным телом и духом.

— От чего свободным?

— Говорил, от юдоли. Я плохо все это понимала. Про червяков рассказывал.

— Про каких червяков?

— Про лесных, которые за год на гектаре земли выбрасывают до тридцати тонн земли.

— Ну и что?

— Валерий говорил, что он не хочет копошиться в земле вместе с этими червяками.

— А каким же способом хочет он освободиться телом и духом?

— Само собой, стать великим художником.

— Ну да. Выходит, он стремится к славе?

— Нет. Валерий говорил, что, предложи ему выбор — славу: о нем будут писать, говорить, девушки будут узнавать на улице… Или предложи деньги. Он взял бы деньги.

— Практичный юноша.

— Мудрый. Слава — то пройдет, как электричка. А на деньги можно купить и свободу, и покой, и наслаждение…

— Это вы так думаете?

— Он. А теперь и я.

— Что еще можете сказать о нем как о человеке?

— Юморить Валерий любит.

— Пример можете привести?

— Весь день могу приводить… Как — то заметила у него на скуле синячок. Спрашиваю, откуда. От жизни, говорит. Я, конечно, не врубаюсь. Валерий растолковал: жизнь штука бумерангистая.

— Неплохо.

— Однажды встретили негра… Валерий, знаете, как его поприветствовал? «Каждому цветному — цветной телевизор».

— Еще лучше.

— А в музее встретилась нам дама вот с таким декольте. Валерий заглянул прямо за платье и сказал: «Ой, какая смешная попка».

— Совсем хорошо.

— Вы надсмехаетесь… А у него юморно выходило.

— Нина, по какому адресу он жил?

— Тополиный канал, дом восемь, квартира шесть.

— Извините, я позвоню… Алло! Леденцов? Боря, Тополиный канал, дом восемь, квартира шесть. Да, немедленно. Я буду попозже.

— А вы… кому звонили?

— В уголовный розыск.

— Зачем?

— Чтобы наведались в эту квартиру.

— Валерий же уехал…

— Я так и предполагал.

— Тогда зачем? И почему уголовный розыск?

— Так надо.

— Не хотите сказать?

— Почему же… Чтобы сделать обыск и следить за квартирой.

— Какой… Обыск?

— Обычный.

— Да какое вы имеете право?

— С санкции прокурора.

— Знаем мы вашу санкцию! Привыкли при культе людей хватать.

— Нина, при культе я был мальчишкой.

— Дура я деревянная, соловьем тут распеваю… Господи, чего только не наговорила… Думала, Валерий попал в какую — нибудь беду, так мои слова ему помогут. Больше ни слова!

— Валерий действительно попал в беду.

— В какую?

— Но давно, до встречи с вами.

— В какую, в какую?

— Скажу потом.

— Все, больше не куплюсь! Господи, в первый раз в прокуратуре, вот язык и распустила. Разрешите мне уйти!

— Уйти не разрешаю. Да вы успокойтесь…

— Как успокоиться, когда обманули!

— В чем?

— Сперва полагается сказать, зачем вызвали, а потом уж расспрашивать.

— Нет, так не полагается.

— Дайте мне уйти! Все равно я говорить больше не буду.

— А у меня всего один вопрос.

— А у меня ни одного ответа, дядя!

— Хамить — то к чему?

— Простите, я в цеху работаю.

— Тогда матюгайся, чего уж там, коли в цеху.

— По закону я имею право не отвечать на вопросы?

— Знаешь, кто меня об этом спрашивает? Преступники или люди с нечистой совестью.

— Представьте, я не преступница и совесть у меня чистая.

— Тогда в чем же дело? В том, что я не называю причину допроса? Нина, я же следователь, у меня есть следственная тайна. Но я обещал все выложить в конце разговора. Так в чем же дело, Нина?

— Какой у вас последний вопрос?

— Ты уже обещала об этом рассказать — о пурпуре Ольхина.

— Хорошо… Господи, половину дня сидим. Хотя бы отпустили кофейку выпить.

— А если чайку?

— Хоть чайку.

— Тогда мы попьем здесь. У меня литровый термос и бутерброды.

— Вон какой допрос… Как в гостях, с чаем.

6

— Тебе с лимоном?

— Спасибо, я лимон не употребляю.

— Почему?

— От него учащается дыхание.

— Ну и пусть себе учащается.

— Подумаете, что я вру…

— Нина, я столько лет работаю, что, пожалуй, разгляжу, врет человек от лимона или из — за выгоды.

— А почему вы пошли на такую работу?

— Ну, это еще из детства…

— С детства задумали стать следователем?

— Я вырос в провинциальном послевоенном городке. Кражи, пьянство, дебоши, спекуляция… На танцах в городском саду ежедневные драки с поножовщиной. Наш сосед отравился самогоном. Меня не раз била городская шпана. А годы шли голодные, жили без отца. Мы с матерью подняли большой кусок торфяников. Помню, топором рубили дерн. Посадили картошку. Окучивали, пололи, буквально лелеяли. Любовались, как цветет. Ждали урожая. А сами чего только не ели. Мороженую картошку весной, ходили по окопышам, крапиву, капустную хряпу, дуранду… Ждали, значит, урожая — на всю бы зиму хватило. Приходим в конце августа на поле… Боже, ни кустика. Приехали на трехтонке и все выкопали. Мама как стояла, так и упала на пустую ботву. Вот тогда, там же, на обкраденном поле, я поклялся всю жизнь бороться с преступностью и несправедливостью. Кончил школу, а потом заочно юридический факультет…

— Преступников ненавидите?

— Ненавижу.

— Но ведь у людей бывают ошибки.

— Преступление — это не ошибка, это преступление.

— А если он раскаялся?

— Кто раскаялся, тот уже не преступник.

— В газетах пишут, и по телевизору… Жалеть надо преступников, сочувствовать и помогать.

— О преступниках знаешь кого надо спрашивать? Потерпевших. Людей избитых, покалеченных, обворованных и погибших.

— Мне все преступники кажутся на одно лицо — подстрижены наголо и морды свирепые, с наколками да с фиксами.

— Почему же… Они разные, как и люди. Колбаску — то бери, от нее дыхание не учащается.

— Копченая. Цена такая, что дыхание участится сильнее, чем от лимона.

— Преступников, Нина, я делю на четыре сорта. Первые — это рецидивисты: те, которые, нарушив закон однажды, уже не хотят останавливаться. У них лихая жизнь сделалась второй натурой. Правильно, морды свирепые и острижены наголо. Второй сорт преступников — как бы случайный. Оступившись раз, они больше век этого не сделают. Например, кражу или драку. Третий сорт преступников таков, что народ их преступниками не считает. Они нарушили закон, но как бы не затронули человеческую мораль. Скажем, нарушение техники безопасности, выпуск недоброкачественной продукции… Ну а четвертый сорт преступников — это подростки. Здесь много чего переплетается.