Мария отошла от ванны и присела на краешек стула у камина. Капли воды падали с ее рук на пол. Она вся дрожала. Огонь в камине не согревал такую большую комнату.

Почему она не может отвести от него глаз?

Сейчас она видела только его склоненный профиль и устремленный в пространство взгляд. Прядь длинных влажных волос, свесившаяся через край ванны, неподвижно застыла в прохладном воздухе.

В комнату влетела Гертруда.

– Вы уже закончили, мисс? Позвать ребят, чтобы они вытащили его из ванны?

Не отрывая взгляда от одинокой пряди вьющихся волос герцога, Мария кивнула.

– Да. Хотя… нет. Его волосы… наверное, их нужно вымыть?

– Хочешь, чтобы я сама занялась этим, милая? Ты что-то выглядишь бледной.

Гертруда закатала рукава и крепкими, как у доярки, руками схватила кувшин с водой, зачерпнула пригоршню мыльной пены и стала тереть голову хозяина. Мария осталась сидеть на краешке стула, стиснув пальцами мокрую губку, от которой на ее юбке расплылось большое влажное пятно.

– Не то чтобы прислуга намеренно игнорировала его, – объясняла Гертруда, работая намыленными руками. – Просто он не всегда откликается на нашу заботу.

– У его светлости есть основания сердиться, – сказала Мария, наблюдая, как белая пена падает на обнаженное плечо герцога. Затем она взглянула в окно. Солнце опять скрылось за серыми облаками. Скоро пойдет снег.

– Но он не должен вымещать свой гнев на всех нас. Как бы то ни было… – Гертруда подхватила кувшин с холодной водой и вылила ему на голову. – Хотя сейчас это не имеет значения. Бедняга, душа его уже не с нами, хотя тело все еще здесь.

В это время принесли еду. Для герцога тарелку остывшей каши, а для Марии еще и ячменные лепешки с маслом и медом.

Хмуро посмотрев на заспанного слугу, который был не старше ее самой, Мария заявила:

– Это не подходит. Холодная каша для его светлости? Нет, сэр. Заберите это.

– Он все равно не будет есть, – подала голос Гертруда, пытаясь обернуть голову герцога мохнатым полотенцем.

– Я тоже, – сердито возразила Мария. – Принесите ему яйца-пашот и ветчину. И тарелку горячей каши, если не трудно. Посыпьте ее миндалем и сахаром – это поддержит его силы. Может, вы забыли, что он все еще ваш хозяин и что вы обязаны должным образом относиться к нему. Может, вы забыли, что когда-то он был человеком… нет, он и теперь человек, а не животное, независимо от его дикого вида и поведения.

– Угу, мисс, – ответил мальчик, и на его лице отразилось крайнее изумление. Схватив поднос с отвергнутой едой, он поспешно выскочил из комнаты. Повернувшись, Мария обнаружила, что Гертруда смотрит на нее блестящими от слез глазами. Она прижимала голову хозяина к своей груди и гладила его мокрые волосы. Подбородок ее дрожал.

– Какой стыд, – произнесла она сдавленным голосом. – Мы чуть не похоронили его заживо.

– Больше ни слова об этом, – строго сказала Мария и погрозила ей пальцем. – Как бы ты себя чувствовала, если бы была заперта в своем теле и неспособна говорить, но могла все слышать, а вокруг все только и говорили о неминуемой смерти?

– Так ты думаешь, что он нас слышит? – задохнулась Гертруда.

– Если силы или желание разговаривать покинули его, это не означает, что он неспособен слышать. Нет, Гертруда, человек обязан вынести все, что посылает ему Господь. Возможно, он немного покачнется под этим бременем, но того, кто верит в Божий промысел, нельзя сокрушить. Душа человека разрушается не от бед и напастей, а от греха. Я не знаю, каким человеком был его светлость. Только он сам может рассказать о силах добра и зла, борющихся за его сердце. Это битва между ним и ангелами. Слышит ли он нас? Откуда мы можем знать? Мы знаем только, что радости жизни отвлекают нас от собственных мыслей, сомнений и бед и возвращают к людям. Короче говоря, Гертруда, нужно заботиться о других, и горе обойдет тебя стороной.

Его светлость усадили в инвалидное кресло и подкатили к окну. Следуя указаниям Марии, слуги одели герцога в лучшие одежды: мягкую белую льняную рубашку, белый шелковый шейный платок» роскошные нанковые брюки и черные ботинки. Тем не менее одежда висела на нем, как на вешалке, и Мария поняла, каким крупным мужчиной он был когда-то.

Щегольской наряд резко контрастировал с его дикой внешностью. Темные волосы, чистые и сухие, пышным облаком окутывали его голову и спутанными волнами спускались на несколько дюймов ниже плеч. Нестриженая борода скрывала нижнюю часть лица.

Пододвинув стул, Мария уселась поудобнее и попыталась привлечь его внимание яйцами-пашот и поджаренной ветчиной.

– Один маленький кусочек, сэр, – ласково уговаривала она. Поднеся яйцо и вилку к его крепко сжатым губам, девушка заглядывала в его пустые глаза, но видела лишь отражение окна в серой радужной оболочке. – Или вы предпочитаете кашу, сэр? Туда положили масло и сахар. Это должно согреть вас. Ваши руки такие холодные.

Осторожно накрыв ладонью его руку, Мария оставалась в таком положении, пока его пальцы не согрелись… и даже дольше, потому что его рука казалась такой большой – совсем как у Пола – и за нее можно ухватиться, если отчаяние будет готово поглотить ее. Только рука брата всегда раскрывалась ей навстречу, чтобы поддержать и успокоить ее. Даже когда он умирал.

– Я и сейчас испытываю чувство стыда, когда вспоминаю, что именно он успокаивал меня, а не наоборот, – вслух размышляла она, крепче сжимая руку герцога. – Теперь я постараюсь оставаться сильной, чтобы дать вам утешение и поддержку, которых был лишен Пол из-за того, что я была слаба и напугана.

Она опять попыталась накормить его, но его светлость лишь безучастно смотрел в окно. День уже клонился к закату, и на величественных холодных холмах, возвышавшихся над равниной, залегли темно-серые тени.

Еда уже давно остыла, комната была вычищена до блеска, на всех столах расставлены благоухающие цветы. Мария молча сидела рядом со своим подопечным, время от времени поглядывая на него. На нее навалилась усталость: веки отяжелели, а сознание затуманилось, как холмы за окном.

Она задремала. Ей снился лежащий в кровати Пол, и на лице его сияла улыбка. Ей снилось, что он встал с постели, заявил, что совсем поправился, и в доказательство этого пустился в пляс. Ноги его были крепкими и сильными, как ветви дерева. Вдруг они с Полом превратились в детей и принялись носиться по лугам, гоняясь за бабочками и новорожденными ягнятами… Как его любили невинные дети и животные! Душа и помыслы его были чисты, а для заблудших и обиженных душ всегда находилась улыбка и пожатие руки, от которой – так казалось Марии – исходил теплый божественный свет.

«Доверься мне, сестричка, и ты всегда найдешь у меня сочувствие и поддержку», – говорил он еще ребенком. То же самое он повторял в последние минуты своей жизни, готовясь покинуть этот мир и предстать перед Господом.

Ее разбудил какой-то звук. С бьющимся сердцем Мария открыла глаза и поняла, что это был ее собственный плач. Встав со стула, она подошла к окну, прижала пылающий лоб к ледяному стеклу, посмотрела, как пар от ее дыхания оседает на нем, заволакивая туманом ее собственное отражение.

Распрямив плечи и вскинув голову, она торопливо вытерла слезы и повернулась к своему подопечному, который продолжал безучастно смотреть… на нее.

Нет, конечно, не на нее. В этих остекленевших глазах застыло печальное и задумчивое выражение. Возможно, он смотрит на те холмы, быстро исчезавшие за пеленой снега. Или погрузился в воспоминания о бешеной скачке на лошадях или грезит о какой-нибудь прекрасной даме, которую когда-то соблазнил здесь.

Он не смотрит на нее.

Как ни трудно было ей в это поверить, но пришлось признать, что… зверь просыпается, и что совсем скоро ее благополучие и даже само пребывание в Торн Роуз подвергнутся опасности.

Мария отступила назад и выругала себя за эгоизм.

– Стыдно, – громко сказала она и заставила себя поправить шерстяной плед на коленях герцога. Она торопливо подоткнула его и отстранилась.