Киваю. Слова иссякли, осталось лишь тонкое чувство того, что теперь он хочет слышать только свой голос. Тихий шелест одежды, еле уловимое движение воздуха вокруг меня и тонкие пальцы – они подцепляют ворот моего платья и тянут молнию вниз. Звук, движение, легкое касание – платье струится по моим плечам, следуя движению его рук – темнота перед моими глазами покрывает мою кожу невидимым порохом и каждое прикосновение – взрыв. Мое тело кричит, и я совершенно его не узнаю – оно – тонкая ткань, и под его пальцами, спускающимися по моим рукам, оно трепещет – тонкая рябь превращается в волны – они омывают мое сердце, обрушиваются цунами на мои голосовые связки, и так тяжело молчать.

– Хочу посмотреть на тебя, – говорит он.

Платье падает на пол, я в одном белье – смотри…

Вздох, тишина, прикосновение – его пальцы от шеи к плечам, горячей волной по лопаткам – они останавливаются, замирая на застежке бюстгальтера и замолкают, словно бы думают – сто́ит ли? Все, что есть во мне, становится осязанием. Я вслушиваюсь в ощущения от прикосновения – ни один человек до сегодняшней ночи не прикасался к моим нервным окончаниям. Слушаю свое дыхание – быстрое, приглушенное, словно я пытаюсь удержать вожделение, словно я боюсь, что оно испарится, вылетит из меня вместе с очередным толчком сердца, растворится в выдохе.

– Холодно? – спрашивает он.

– Нет, – отвечаю я и пытаюсь унять свое тело – он спрашивает, потому я с ног до головы покрываюсь мурашками, и я знаю, что он улыбается, потому что его руки смеются надо мной – приподнимают гибкую бретель, но ничего с ней не делают. Хочу снова стать хозяйкой своего тела, но оно отчаянно вырывается из моих рук и тянется к нему. А он молчалив, он самоуверен, и это обезоруживает. Делай, что хочешь, что угодно, только делай что-нибудь… Но он молчит, еле шепчут кончики пальцев, которые скользят вдоль тонкого кружева – справа налево, сверху вниз, и снова направо.

Тихий щелчок – прижимаю к груди ослабший бюстгальтер. Он смеется:

– Не мешай, – говорит он и подцепляет пальцами бретельки на плечах – они спадают, я убираю руки и слышу тихий, быстрый шелест его дыхания – он не просто играет, он с наслаждением тонет вместе со мной. Горячие ладони на моей спине спускаются вниз по изгибу позвоночника, чтобы разойтись в стороны, обвивая мою талию, когда он делает шаг, обнимая меня сзади – горячее дыхание на моем плече, и я вздрагиваю от прикосновения губ, легких, невесомых. Его руки – по моему животу, и они ныряют под пояс трусиков. Мой выдох – его вдох – все, как я хотела, но в разы слаще. Руки, губы, жар его груди – внутри рождается огонь, и он беспощадно поднимается вверх, облизывая меня голубыми языками пламени. Мне трудно дышать, ловлю ртом воздух, словно это поможет, я – жар-птица в безжалостных человеческих руках! Его ладони обманывают меня – горячей лавой огибают раскаленное лоно, ложась на бедра, стаскивая с меня тонкое кружево. Ловлю его руки, обвиваю запястья:

– Вернись… – шепчу, и тяну упрямые ладони.

– Не трогай, – говорит он и опускается на колени, ведя ладони по моим ногам, оставляя меня совершенно беззащитной – ни одежды, ни поступков, ни слов – мне совершенно нечем прикрыть себя. Замираю, чувствуя его дыхание на ягодице и тонкое кружево поцелуев, поднимающееся вверх к основанию спины, его руки впиваются в мои бедра, и где-то среди тишины и полумрака, между сегодня и завтра, зажатая в тиски его рук, губ и тихих слов, безвозвратно, безнадежно потерялась я.

Глава 5

Проснувшись утром, я долго вспоминала, почему мне так хочется что-нибудь раскурочить, и вот память услужливо подсовывает мне яркие кадры, о которых любая женщина рада бы забыть раз и навсегда – в тот момент, когда рассудок окончательно покинул меня, оставив тело на растерзание самому древнему и безжалостному из инстинктов, Женя сказал: «Подожди». Забавно, когда я услышала звук открывающейся двери, мою голову заполнили разномастные картинки из эротических фильмов и книг, и я с замиранием сердца ждала его возращения, предвкушая нечто, выходящее за рамки бытового секса, морально готова к любым экспериментам. Но к тому, что получила, оказалась не готова.

Он исчез.

Спустя десять минут я неловко стащила повязку с глаз и огляделась, надеясь на тонкую шутку моего нового любовника, но увидела, что в комнате я совершенно одна. Нелепо переминаясь с ноги на ногу, я начала терять пыл. Спустя еще пятнадцать минут – терпение. Несмешная шутка и скверное чувство юмора. Еще пятнадцать минут заставили меня натянуть на себя трусики и платье и выйти в коридор. Там кромешная тишина и приглушенный свет точечных светильников. Я позвала его, но мне никто не ответил. Спустилась вниз и прошла на кухню, где никого не было. Гостиная и огромные панорамные окна на задний двор – там звездная ночь и стена хвойного леса. Я снова позвала, но снова тишина.

Мне понадобилось десять минут и все мое воображение, чтобы заставить себя поверить – я, действительно, осталась одна. А потом меня ждала еще одна находка – она была на кухонном столе, и в порыве искреннего изумления я её не заметила. Теперь, когда мое вожделение уступило удивлению, а на его место вот-вот должен был прийти гораздо менее желанный гость, я увидела что-то небольшое на светлой столешнице. Я подошла, будучи абсолютно уверенной, что это – очередная статуэтка, призванная смягчить мою неловкость, но вот я протягиваю руку и беру со стола… ключи. Самые обыкновенные ключи от машины. От того самого огромного черного кита.

***

Утро выдалось серым, но и серый может быть иным – этот был не таким, с какого начался сентябрь. Тот день был не просто бесцветным – он был плоским, картонным, словно пыльные декорации заброшенного театра. Но этот день – объемный, глубокий и мрачный – вбирал в себя, засасывал, погружая в самый глубокий серый, и словно старые черно-белые кинофильмы, этот день был бездонным. Он показывал многогранность, бесконечную глубину одного цвета, с редкими, но ослепительно яркими вспышками цвета – вот на фоне серого неба взмывает в воздух красно-коричневый зяблик; вот кухня, где даже воздух превратился в светло-серое марево, вдруг вспыхивает темно-зеленой курткой, перекинутой через спинку стула; вот спальня, где самый разный серый перемешался, словно масляная краска на палитре, вдруг взрывается гроздью ягод рябины прямо за окном. Я словно попала в фильм «Город грехов», где неспешное черно-белое внезапно окрашивается движением и алой кровью. Было так тихо, так сонно, что становилось жутко, но… не настолько жутко, чтобы вызвать такси. Его куртка висит на спинке стула, его машина – здесь, а значит, и сам он где-то в доме и, наверное, это держало меня здесь – я словно была внутри сумрачного романа, и, пожалуй, впервые за всю мою жизнь, перелистывая страницы, я даже не догадывалась, чем закончится история.

Сижу на кухне за столом, в руках – кружка с чаем, а я смотрю на ключи – они лежат там, где я их нашла. Я смотрю на них и думаю – если уж ты захочешь, чтобы я уехала, будь добр сказать это мне в глаза. Поднимаюсь со стула и неспешно иду вдоль стола, огибаю край и иду мимо огромного кухонного гарнитура к раковине, открываю кран, и пока мои руки споласкивают кружку, моя голова занята тем, что пытается предугадать следующий поворот сюжета.

Весь этот день я провела наедине с собой.

***

Внизу ужасный грохот – я подскакиваю на кровати. Сердце заходится, ничего не соображаю, пытаюсь понять, что вырвало меня из сна, когда оглушительный грохот повторяется снова. За окном ночь. Быстро поднимаюсь с кровати, накидываю его халат и выбегаю их комнаты. Снова грохот, и теперь я уже могу различить – ломается что-то деревянное, ломается вдребезги, с разлетающимися в сторону щепками. Бегу по коридору к лестнице, слышу его голос, а в следующее мгновение чувствую, как в слепую панику не отошедшего ото сна человека вплетается совершенно осознанный, неконтролируемый восторг. И пусть мое воображение рисует картины, где нас грабят или собираются убить, но эта идиотская, совершенно неуместная радость лезет поперек логики и страха. Дура, чего ты улыбаешься?