Чтобы разговорить Зендера, мне потребовалось не более, чем несколько глупых шуток и не прошло и часа, как мы уже вовсю состязались в остроумии, пытаясь заставить друг друга смеяться.

Эйден самым первым покинул лагерь еще рано утром, чтобы получить фору и добраться до озера Кальдера до того, как туда придет первый из ребят, так что мы с Зендером остались только вдвоем и шли самыми последними, на случай если придется подстраховать тех парней, кто потеряется или отстанет.

Как только запас наших шуток иссяк, следующие несколько часов мы провели в оживленных разговорах обо всем на свете. Чем больше Зендер расслаблялся и открывался, тем больше он рассказывал о том, что привело его к дикой природе и о своих самых невероятных приключениях. Он гораздо охотнее стал говорить о своей тетушке Лолли, которая, хоть и была несколько эксцентричной, все равно оставалась искренне любящей его женщиной, что заботилась о нем в самое трудное время, после смерти мистера Рида.

Когда пришла моя очередь говорить, я в основном рассказывал о работе Фонда и о том, как мне удалось наладить ее и улучшить благодаря благотворительным мероприятиям по сбору средств и сарафанному радио. Я объяснял, как работали некоторые пилотные программы, которые мы ввели для трудной молодежи из групп риска при помощи внешкольных программ, например, по изобразительному искусству.

Я не мог не рассмеяться, когда начал описывать, как Дэрил, один из учителей программы, как-то пригласил меня выпить, чтобы рассказать о том, что произошло у него с ребятами.

— Он был так расстроен, я боялся, что он бросит все и уйдет.

— Почему? — спросил Зендер. — Что случилось?

— По-видимому, когда он сказал ребятам, что они собираются в парк на урок рисования, некоторые решили, что он имел в виду граффити. Так что они притащили с собой баллончики с аэрозольной краской и уже были готовы начать рисовать свою хрень. Видел бы ты выражение его лица, когда он мне это рассказывал.

Я манерно приложил тыльную сторону ладони ко лбу, как это делал Дэрил, и драматично вздохнул.

— Но Беннет, а как же полиция? Что, если бы полиция увидела нас? Я слишком красив, чтобы пережить ночь в центральном изоляторе. Когда он это сказал, клянусь, я думал, подавлюсь своим пивом.

— Неужели он уволился? — спросил Зендер.

— Нет. Я уговорил его остаться и угостил хорошим ужином. Он преподает у них уже полгода, и ребята любят его.

— Чем еще ты любишь заниматься помимо работы и волонтерства? — поинтересовался он, когда мы почти дошли до вершины перевала. — Проводишь время со своей семьей?

Я оглянулся на Зендера и увидел, что он идет сосредоточено глядя себе под ноги. Для него это было не характерно. На протяжении всего нашего путешествия с самого первого дня я заметил, что Зендер всегда смотрел вперед или вокруг, вбирая в себя открывающиеся виды и пейзажи, как будто сам воздух поддерживал и укреплял его. Но когда он испытывал неуверенность, то его взгляд всегда был опущен, сверля землю.

— Да, думаю, можно и так сказать.

Он взглянул на меня, нахмурив брови, поэтому я пояснил.

— Ну, в смысле, я работаю вместе с отцом, так что вижу его достаточно часто. И у меня полно обязательств, из-за которых я пересекаюсь с ними на различных официальных мероприятиях компании. Но семейные праздники и дни рождения тоже требуют моего присутствия, так что мы встречаем их вместе.

— Прозвучало так, будто это что-то плохое, — заметил он.

Я вздохнул и отвернулся, пытаясь сформулировать свои мысли, чтобы правильно выразить их словами.

— Ты же знаешь, какие они… были, — начал я, глянув на него, чтобы убедиться, что он не против этой темы.

— Ты всегда чувствовал себя пойманным в ловушку, — мягко заметил он. — Это по-прежнему так?

— Можно ли ощущать себя в ловушке, если никогда не пытался сбежать? — рассеянно спросил я, пожав плечами. А затем покачал головой. — Думаю, я до сих пор жду того самого момента, знаешь?

— Какого момента?

— Ну, знаешь… того самого.

Зендер улыбнулся.

— Ах, того самого момента. Я совсем забыл о нем.

— Как ты мог! — воскликнул я, наиграно драматично хватаясь за сердце. Зендер весело рассмеялся, и я толкнул его в плечо. — Тогда ты говорил, что любишь эти фильмы так же сильно, как и я.

— Я никогда этого не говорил. Я говорил, что мне нравится, что ты любишь их.

— И в чем разница?

— В том, что я спал по ночам, а не пытался выучить на память реплики из тех самых моментов и не заставлял тебя их инсценировать снова и снова.

Тут он меня подловил. У меня была странная одержимость фильмами, когда нам было по тринадцать. Я заучивал те моменты, когда случалось что-то самое эпичное и переломное. Не важно, был ли это герой, рассказывающий героине, что он сожалеет о той глупости, которая постигла их пару, или бедный запуганный паренек в гневе переворачивающий стол на своего мучителя… это не имело значения. Каждый раз я затаив дыхание ждал «того самого момента», и тех, кто оставил во мне свой неизгладимый след, а затем заставлял Зендера воспроизводить эту сцену со мной, что он всегда и делал без вопросов. Моими любимыми моментами были те, в которых ребенок в конфликте со своими родителями не находил с ними общего языка. Это вызывало жалость, но каждый раз, когда родители обнимали его после какого-то едва ли не смертельного события, которое заставляло их ценить своего ребенка сильнее, я представлял, что это я. Что это мои родители обнимают меня так крепко, что я едва дышу, и плачут, снова и снова повторяя мне, как сильно меня любят.

— Ты так его и не поймал? — спросил Зендер, возвращая меня из моих мыслей. — Свой тот самый момент?

Я отрицательно покачал головой.

— Думаешь, у таких вещей есть срок годности? — ляпнул я в шутку, но он не улыбнулся. — В любом случае, как ты можешь догадаться, вся эта гей-штука не слишком хорошо прошла.

— Черт, Беннет, — вздохнул он. — Что случилось?

— Ну, я долго откладывал свой камин аут. По сути, я даже не рассматривал вариант открыться им до тех пор, пока у меня не появился первый настоящий бойфренд в колледже, но даже тогда я все равно трусил. В конце концов, я понял, что просто должен сказать им, потому что продолжать хранить это в секрете выматывало все нервы и постоянно держало меня в стрессе.

— И как ты это сделал? Что ты сказал?

— Я уже был готов все им рассказать. Мы собирались вместе поужинать в пятницу вечером у них дома, и я знал, что это будет прекрасная возможность открыться без лишних свидетелей. В случае, если бы все прошло слишком напряженно, я мог бы просто уйти. Но как только мы сели за стол, отец опередил меня. Посмотрел мне прямо в глаза и спросил, какого черта я творю.

Сделав глубокий вдох, я попытался абстрагироваться от давно забытых эмоций, которые во мне порождали воспоминания о том вечере.

— Я не сразу понял, о чем он говорит, и, должно быть, мама заметила эту растерянность на моем лице. Она объяснила, что отец столкнулся с одним из моих друзей из Гарварда на поле для гольфа в тот день, и он познакомил отца с моим парнем. Я думал, что умру прямо там.

— О черт, Бенни, — пробормотал Зендер, и то, как он называл меня не по имени, а моим старым прозвищем, необъяснимо успокаивало, не давая разбушеваться ожившим эмоциям из-за воспоминания об отцовской ярости. Я сомневался, что Зендер сам замечает, как все чаще обращается ко мне именно так в последние пару дней, поэтому не заострял на этом внимание, но дорожил каждым таким моментом, будто сокровищем.

— Да. Оказалось, это был Эйден, и он даже попытался исправить ситуацию, — я бросил на Зендера быстрый взгляд после упоминания имени Эйдена.

Они ладили чуть лучше, но я не был уверен, как он отреагирует на мои рассказы об отношениях с другим мужчиной. Черт, я даже не знал, догадался ли Зендер, что именно с Эйденом я и лишился девственности. Но он не выглядел расстроенным. Линия его плотно сомкнутой челюсти казалась немного более напряженной, но на этом и все. Когда он немного расслабился, я продолжил.