— Она много страдала, сын мой. Но теперь она успокоилась. Вам понадобится немало мужества и веры, и не пытайтесь постичь пути Божественного Провидения.

Когда я вернулся в комнату, Клер дремала. Она выглядела спокойной, с губ ее слетало ровное дыхание. Но то было обманчивое затишье перед бурей. Когда сумерки укрыли обнаженный лес, а ночь приблизила к окнам свой угрожающий лик, Клер впала в какое-то оцепенение. Я зажег две свечи и сел подле нее, пытаясь ответить на вопрос: почему она так много страдала и почему так тщательно скрывала от меня то, в чем призналась на исповеди священнику? Иногда она стонала, приоткрывала веки, и тогда я видел ее потерянное лицо с блуждающими глазами, в которых вновь появилась тревога.

— Дорогая моя, — прошептал я, — вы слышите меня?

— Я не хочу больше, нет! — простонала она. — Нет, я больше не хочу… Вы же видите, что они мертвы…

Это были ее последние слова. Она еще что-то прошептала, но я не смог уловить ни звука. Затем она долго лежала неподвижно. Рано утром я понял, что она не дышит. Моя жена скончалась. Или была в том состоянии, в каком я застал ее в гостиной рядом с отцом и матерью в тот вечер, когда проник в замок? В состоянии, в каком я видел ее несколько позже в карете?.. Вот почему, несмотря на всю душевную боль, я не разбудил слуг. Хотя меня душили слезы, у меня хватило сил достать из шкафа зеленое платье начала нашей любви. Возлюбленная моя стала такой легкой, что я без труда смог одеть ее. Я причесал ее, надел украшения, осторожно положил на постель и стал ожидать чуда, которое неизбежно должно было свершиться. Время от времени я брал ее руку — она медленно остывала; но ведь рука, которую я схватил в карете, тоже была ледяной и одеревенелой! Почему бы не возродиться жизни в членах, в которые не раз уже проникала смерть?

Весь день я молча смотрел на приобретавшее серый оттенок лицо своей дорогой супруги. Я уже не мог ни думать, ни молиться. Я ждал знака. Я не сомневался, что он последует. Около пяти часов я отпустил слуг, и те, похоже испугавшись моей бледности, поспешили удалиться, не задавая вопросов. Я вернулся в комнату, где ярко горели свечи. Не пошевелилась ли она? Я сел возле постели, решив оставаться здесь до тех пор, пока возлюбленная моя не будет возвращена мне. Посреди ночи меня осенила запоздалая догадка, к которой я должен был прийти гораздо раньше. Для того, чтобы чудо произошло, надо очевидно, поместить тело в те же условия, в каких оно находилось тогда. Я широко распахнул все двери, зажег в замке все свечи. Клер казалась невесомой в моих руках. Я нес ее, медленно шагая по безлюдному замку под застывшими взглядами своих предков. Я спустился по величественной лестнице, по которой поднималось до меня столько счастливых пар. Та, что так недолго была плотью от плоти моей, лежала у меня на груди, но тепло моей крови не проникало в ее сердце. Затем я попытался усадить ее в то же кресло, где она находилась тогда, и, отступив на цыпочках, сел в кресло, которое занимал барон. Ну что ж!.. Теперь можно надеяться… Я сосредоточил всю свою волю, протягивая руки, умоляя…

Она едва заметно покачнулась, затем рухнула на ковер. Я потерял сознание…

Теперь я точно знаю, что она умерла. Я больше не испытываю боли, не питаю надежды. Я подобен сраженному молнией дереву. Моя жизнь утратила всякий смысл. Я зарядил один из пистолетов отца. Через минуту я, окровавленный, лягу рядом с ней, а замок с его прекрасными освещенными залами будет нести караул у наших тел. К этим запискам, содержащим мою печальную и правдивую историю, я прилагаю список тех, кто унаследует мое состояние. Не сохраняйте Мюзийяк! Это проклятое место. Лучше всего разрушить его! И пусть каждый год служат мессу во спасение наших душ, соединившихся навечно.

Глава 4

— Ну что ж, — сказала Элиана, — можно сказать, мой бедный Ален, что ваш двоюродный прадедушка был большой чудак.

— Элиана!

— Не сердись. Имею же я право пошутить! Ну и история!

— Ты, конечно, не веришь ни единому слову?

— Напротив. Бедняга был не способен лгать.

— Скажи лучше, что он был не слишком умен!

Девушка вернула Алену пожелтевшие листки и выключила плитку.

— За стол, маркиз! Триста километров на мотоцикле — есть от чего проголодаться.

Ален посмотрел на развалины замка Мюзийяк и в задумчивости сел рядом с Элианой.

— Все же любопытно, — негромко сказал он. — Конечно, у тебя аналитический склад ума. Тебе все надо увидеть, пощупать. Взвесить на аптекарских весах. Но если бы ты верила в судьбу, если бы смогла приоткрыть завесу этой тайны…

— Осторожно! — предупредила Элиана. — На хлебе муравьи!

— Извлеченный из прошлого документ… найденный случайно… Ведь я мог бы изучать, например, не право, а классическую филологию и не обратить внимания на старые семейные архивы.

— А я могла бы не встретить тебя, обручиться с другим человеком и не есть пережаренное мясо, глядя на развалившиеся стены и слушая небылицы.

Она рассмеялась и прицелилась костью в Алена.

— Нет, — сказала она, — я не хочу этого… Мне очень нравится твоя семья. Мне будет приятно называться мадам дю Круази, и если ты захочешь, мы станем часто совершать сюда паломничество. Место здесь симпатичное. Но не требуй от меня, чтобы я принимала всерьез выдумки твоего предка. Бутылка стоит у тебя за спиной.

— Выдумки! — проворчал Ален. — Ты — варвар, бедная моя Элиана! Я был глубоко потрясен, когда прочитал эти воспоминания. Вот почему я захотел увидеть все собственными глазами. И видишь, Мюзийяк не солгал…

— К сожалению, — сказала Элиана. — Замок на три четверти разрушен, а от парка не осталось и следа.

— Тем не менее теперь я лучше себе представляю все, что было в прошлом.

— Ты встречал здесь покойников на прогулке?

— Вот именно! А почему бы и нет, в конце концов? Ну постарайся объяснить эту тайну, ты ведь утверждаешь, что все поддается объяснению.

Элиана зажгла сигарету и села по-турецки.

— Я ничего не утверждаю, — сказала она, — но я уверена, что твой прадедушка не мог видеть живыми мертвых. Либо он ошибался, и эти люди не были мертвы либо, если они действительно умерли, он видел живыми других людей.

— Ты бесподобна, когда начинаешь рассуждать! Продолжай. Продолжай, пожалуйста!

— Но это все. Эрбо не были мертвы.

— Ты забываешь о ране на большом пальце барона.

— Если они были мертвы, значит, кто-то другой занял их места для отвода глаз.

— Но Клер, черт возьми, Клер! Ты забываешь о ней! Орельен влюбился в нее, когда встретил на дороге. Я не говорю о первом тайном визите прадедушки, когда он увидел ее на террасе: было темно, и он сам признает, что не мог различить ее черты. Но затем! В своей исповеди он говорит об одной и той же девушке, понимаешь? В гостиной, в карете, в замке на следующий день во время визита с нотариусом — все та же девушка! Твое объяснение не выдерживает критики.

Элиана нахмурила брови.

— Подожди! Раз он видел одну и ту же девушку живой, значит, и в гостиной Клер не была мертва. Она притворялась… Или, скорее всего, находилась без сознания.

— Почему без сознания?

— Из-за покойников, понимаешь, из-за настоящих покойников. Поставь себя на ее место… Твой прадедушка установил, что в комнате было два покойника, и сделал из этого вывод, что Клер тоже была мертва, но у него не хватило мужества проверить. Он сам пишет, что даже не смог приблизиться к ней.

— Пусть так, но это ничего не объясняет.

— Напротив. Твой прадедушка постоянно видел одну и ту же девушку, но он, возможно, видел разных Эрбо. Вероятно он видел то мертвых Эрбо, то людей, выдававших себя за них.

— Какая блестящая догадка! — съязвил Ален.

— Конечно нет, — согласилась Элиана. — Пока… Но мне кажется, я начинаю понимать. Итак! Мне в голову пришла мысль. Допустим, что тайна уже раскрыта!

— Хорошая мысль. Допустим!

— Замок стал собственностью барона Эрбо. Барон Империи… Такие люди чувствуют за собой неясную вину и постоянно находятся в смутной тревоге. Они пребывают в страхе из-за враждебного окружения — ведь уже были прецеденты. Они помнят о трагической судьбе двух своих предшественников, Мерлена и ле Дерфа. Следишь за моей мыслью?