– Зачем ломать эту концепцию? – укоризненно спросил меня Щербина. – Кому это нужно? Во имя чего?

– Во имя правды. А правда нужна всем...

– Не играйте этим словом, – предостерег Щербина. – Единой правды нет. У каждого класса она своя. Нам нужна наша, большевистская...

Вероятно, именно потому, что восстание сибирских крестьян не влезало в прокрустово ложе большевистской правды, о нем нет ни слова ни в Большой, ни в Малой Советской энциклопедии, лишь в некоторых историко-партийных учебниках это событие упоминается вскользь, хотя по масштабам, потерям и значению оно неизмеримо превосходит печально знаменитую антоновщину.

В ту пору в стране был единственный человек, способный вопреки официальному мнению опубликовать мой очерк, – Александр Трифонович Твардовский, главный редактор журнала «Новый мир».

Я встретился с ним во второй половине декабря 1968 года. Слушая мой рассказ о событиях 1921 года, Александр Трифонович волновался все сильней и сильней: непрестанно курил, нервно вышагивал по кабинету, и то перебивал меня вопросом, то вставлял хлесткие, едкие реплики. Трагедия сибирских крестьян зацепила его за живое: он не скрывал своего гнева по поводу тех, кто толкнул мужика «к топору». Под занавес я вручил ему экземпляр рукописи.

С тем мы и расстались. А наутро Александр Трифонович позвонил мне в гостиницу и пригласил в редакцию. Оказалось, он за ночь прочел рукопись в семь авторских листов, да не по-читательски, а по-редакторски прочел. И снова мы долго и увлеченно разговаривали о восстании. На прощание Твардовский сказал:

– Срочно доделывайте. Уберите беллетристику. Больше документов, фактов, цифр, биографий. Доделаете – присылайте мне. Трудно, конечно, будет его напечатать, чем-то придется поступиться, но я напечатаю...

Как бесценную реликвию храню я тот экземпляр рукописи с пометками и поправками Александра Трифоновича. На последней странице он написал:

«В целом – сильно,

Слабизны:

1) «беллетристика»,

2) «пустоутробие» – газетчина, фальшивая эмоциональность: «это он...» и т. д.

3) больше мяса – историй, случаев, эпизодов, биографий, меньше «пропаганды»,

4) язык, стиль («кои», «ибо», «кровавые, подлые» и т. п.)

Прочтите для образца «Историю Пугачева», «Письма из деревни» Энгельгардта, «О. Сахалин»... А. Т.».

Здесь мне хотелось бы привести выдержки из «Записок» бывшего заместителя редактора «Нового мира» А.И. Кондратовича, составленных им на основе бесед с Твардовским...

Из записи от 26.12.1968 г.:

«Второй день А. Т. говорит о рукописи Лагунова:

Удивительно, что всюду есть люди, которые что-то роют, ищут, находят, хотя никто их не заставляет этого делать. Наоборот. Ничего они сейчас за это не получат. Вот и Лагунов из таких. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачевского бунта у нас в 1921 году. Антоновщина, о которой у нас много писали, не идет ни в какое сравнение с восстанием зауральских, сибирских мужиков. О нем в наших историях ни слова. И причина этого отчасти ясна: масштабы восстания ни с чем не сравнимы. По сути, это был мужичий бунт – «бессмысленный и беспощадный». Может быть, поэтому о нем молчат, что его трудно подвести под кулацкое восстание или эсеровский мятеж, хотя и кулаки, и эсеры там были. Да и масштабы восстания ни с чем не сравнимы, что, как это ни парадоксально, понуждает забыть его».

Из записи от 28.12.1968 г.:

«О рукописи Лагунова А. Т. вспоминает уже который раз... Посвятить не один год изучению безнадежного с точки зрения публикации материала, – для этого надо иметь немалое мужество. Я бы, не сомневаясь и не раздумывая, дал ему за эту рукопись кандидатскую степень, а может, и докторскую. Он шесть лет копал и откопал что-то вроде Пугачевского бунта у нас в 1921 году...».

Бывший при Твардовском членом редколлегии «Нового мира», известный советский критик и литературовед В. Я. Лакшин писал мне: «Вспоминаю, как был увлечен Александр» Трифонович полученным когда-то от Вас материалом о сибирском мятеже...».

После того, как доработанный мною очерк вернулся к Твардовскому, тот организовал научное рецензированием «Двадцать первого». В телефонном разговоре со мной Александр Трифонович сообщил, что есть положительные рецензии ученых, и очерк будет опубликован сразу после юбилейного номера журнала, посвященного столетию со дня рождения В. И. Ленина.

Но увы. Этому не суждено было сбыться: Александра Трифоновича отринули от «Нового мира». Новое руководство не посмело поступиться принципами большевистской «правды», и «Двадцать первый» снова повис в воздухе.

Встретясь на съезде российских писателей в 1970 году Александр Трифонович сказал мне:

– Не отчаивайтесь. Не все потеряно. Пусть рукопись останется у меня, я постараюсь ее обнародовать. Как-никак, а все-таки я – Твардовский...

Вскоре он тяжело заболел. А в апреле 1971 года я получил неожиданное письмо от А. И. Солженицына. Привожу его полностью:

«Многоуважаемый Константин Яковлевич!

От Александра Трифоновича я знаю, что Вы подали в «Новый мир» чрезвычайно интересные материалы о крестьянском движении в Сибири в 1920 – 21 гг., которые, однако, не могли быть напечатаны.

Сейчас А. Т. очень серьезно болен, и я не имею возможности установить, не остались ли эти материалы в его собственном архиве (в журнале их нет). А вероятнее всего, Вы взяли их назад.

Мое имя (Солженицын), я думаю, Вам в какой-то степени тоже известно и о чем-то говорит. Меня заинтересовали Ваши мемуары потому, что я работаю над сходной темой – те же годы, то же крестьянство, только не Сибирь, – и я предполагаю, что много относится к моей губернии, должно быть схоже. Эта эпоха и эта тема у нас не получила освещения правильного, и наш общий долг перед историей – сохранить и осветить, что можно.

Я прошу Вас подумать, могли бы Вы эти материалы дать мне для прочтения и для использования в любой той мере, которую Вы мне назначите?

Я мог бы взять на себя перед Вами обязанность и такую: сохранить Ваши мемуары неопределенно долгое время с тем, чтобы обеспечить их публичность, как только появятся первые условия для того.

Буду очень Вам благодарен за коротенький письменный ответ по адресу: Москва, Г-435, ул. Большая Пироговская, 37/43, корпус Б, кв. 60. Аничковой Наталье Мильевне (у меня своей квартиры в Москве нет, а в Рязани я не живу).

В случае Вашего благополучного решения, думаю, не будем пересылать мемуары по почте, а подождем оказии: поездки ли какого-нибудь моего знакомого в Тюмень (есть и жительница Тюмени, которую я могу попросить при случае), либо Вашей или Вашего знакомого – в Москву, и тогда занести по этому же адресу.

Жму руку.

С самыми добрыми пожеланиями...».

Мне не хотелось отдавать выстраданную рукопись в чьи-нибудь руки, и я уговорил жену Твардовского взять рукопись из бумаг Александра Трифоновича с условием, что после доработки я ее возвращу. Но вскоре оказалось возвращать-то некому...

Ушел из жизни Александр Трифонович, унес с собой и мою надежду на публикацию «Двадцать первого», и начались мои хождения по мукам, которые длились ни много ни мало два десятка лет! За эти годы рукопись дважды рецензировали в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, ее читали в Отделе науки ЦК партии. «Да, – говорили мне, глубоко интересно, важно, нужно, но...» Всех смущало и пугало то, что смутило в свое время Щербину: пересмотр надуманной, но зато узаконенной, одобренной верхами концепции. Старший научный сотрудник НМЛ доктор наук Андронов дал блистательный отзыв на очерк, вызвался быть его редактором, и отредактировал, убрав из очерка все, что противоречило историко-партийной концепции. Альянс с марксистской наукой не состоялся...

Очерк побывал, наверное, во всех именитых «толстых» журналах страны. Мне советовали закруглить, притушить, притупить, сократить. И я сокращал, закруглял, снимал обобщения, словом, ловчил. Но и после этого рукопись неизменно возвращалась автору.

Читали ее и многие известные писатели. В письме от 18 октября 1982 года Федор Абрамов, в частности, писал: