Повернемся к Декрету № 171. Он предписывал направить для продовольственной работы в Сибирь 6 тысяч рабочих, объединенных в продотряды, и для помощи им 20 тысяч голодающих крестьян и рабочих, сформировав из них уборочные дружины.
ВСНХ, народные комиссариаты земледелия и путей сообщения обязывались всемерно обеспечивать обмолот и сдачу всех излишков от урожаев прошлых лет к 1 января 1921 года. Одновременно объявлялась разверстка и на излишки хлеба нового урожая.
С 1 августа 1920 года по 1 марта 1921 года Сибирь должна была сдать 110 миллионов пудов хлеба, из них на долю Тюменской губернии приходилось 6,5 миллиона.
Вслед за Ленинским декретом о продразверстке в Сибири на крестьянские головы посыпались всевозможные декреты, постановления, приказы губернских властей. И все они были исполнены в категорично приказной форме, и все грозили за неповиновение судом, концлагерем, конфискацией имущества.
Почему же продразверстка так больно ударила по сибирскому крестьянину? Потому, что разверстка не только отнимала излишки хлеба и других продуктов, она подрубала на корню, губила крестьянское хозяйство.
Что такое ИЗЛИШКИ, которые крестьянин обязан был «за так» отдать государству? Кем-то где-то была придумана норма хлеба, потребная крестьянскому хозяйству до нового урожая, т. е. фактически на год (от осени до осени). Вот она эта норма: на едока – 13 пудов 20 фунтов, или 216 килограммов – по 600 граммов в день. Тут уж ни пирогов, ни шанег, ни блинов не отведаешь. Да и проработав 14 – 16 часов на поле, на покосе, на заготовке дров, поворочав топором да вилами, шестьсот граммов и на один обед мужику не хватит. Потому крестьяне на своих сходах, съездах, конференциях силились убедить власть Советскую, что нельзя путать земледельца с совслужащим, нельзя сажать хлебороба на голодный паек. Убеждению комсовпроддеятели не поддавались. Что оставалось крестьянину? Прятать хлеб, чтоб «опосля не голодать».
На рабочую лошадь власти предержащие положили «до нови» 18 пудов, или полтора пуда на месяц. А доброму коню, чтоб на нем можно было пахать да боронить, снопы да сено, да лес возить, надо было, ну хотя бы, самое малое, 4 килограмма в день, а по-доброму-то все пять – шесть килограммов. Но даже по минимуму (4 кг в день) требуется лошадке семь пудов на месяц, значит, оставленными от разверстки восемнадцатью пудами удастся прокормить конягу два – два с половиной месяца, а потом?.. Так же смехотворно малы и нормы, установленные Наркомпродом для прокорма коров, телят и прочей живности. А ведь молоко-то у коровы на языке.
Но и это еще не самое главное. При исчислении разверстки четко оговаривалось, сколько голов скота следовало принимать в расчет, определяя количество зерна, оставляемого в хозяйстве. Расчет велся не от имеющегося на крестьянском подворье скота, а от инструкции, а инструкция устанавливала железный регламент сколько может иметь крестьянин скота в зависимости от посевных площадей и едоков. Если крестьянин засевал до шести десятин, ему положена всего одна лошадь, на нее и получи паек. Лишь тому, кто имел посевы более одиннадцати десятин, Советская власть разрешала иметь в хозяйстве три лошади. Вот так...
Теперь о коровах-кормилицах сибирских деревень. Корова – это молоко, сметана, масло, творог, обрат; это палочка-выручалочка многодетных крестьянских семей. Так вот, на коров выделяли, вернее оставляли зерна (вшестеро меньше положенного) Из такого расчета: до трех человек семье корова не положена. Ежели семья от четырех до семи едоков владей одной коровой. От 8 до 11 – 2 коровы. От 12 до 15 – три коровы.
И вся арифметика. Остальной скот сверх этих рамок в расчет не принимался при исчислении размеров оставляемого в хозяйстве хлеба... А теперь вспомним, что накануне революции каждое крестьянское хозяйство Ялуторовского и Тюменского уездов в среднем имело 3 лошади и 5,25 коровы, а в Ишимском уезде – 3,8 лошади и 7,5 крупного рогатого скота.
Вот несколько середняцких крестьянских хозяйств из деревни Скаредная Голышмановского района: Гусев Иван Андреевич – 5 десятин, 3 коровы, 3 лошади; Афанасьев Евстафий Афанасьевич – 7 десятин, 4 коровы, 4 лошади; Стариков Андрей Васильевич – 10 десятин, 3 лошади, 5 коров; Летков Николай Ильич – 11 десятин, 4 лошади, 7 коров... А ведь были зажиточные крестьяне, имеющие на своем подворье целые стада лошадей и коров.
Что же было делать сибирскому мужику со своим скотом после того, как у него побывали продотрядовцы и выгребли все зерно, оставив лишь ту «пайку», которую положила ему Советская власть? Забить? Для того ли растил он и холил каждого жеребенка или теленка, чтоб, вырастив, ни с того, ни с сего пустить под нож? Да и куда ему столько мяса? Продать его в деревне некому, везти в уездный город – не до того, да и по природе своей сибирский мужик – не торгаш. Опять же власти не позволяют уничтожать молочный скот... Можно было бы, наверное, продать корову, но специальным постановлением от 28 октября 1920 года Тюменский губисполком и губпродком запрещали крестьянину продавать коров, грозя за ослушание конфискацией всего имущества... Видите, какой капкан насторожили большевики для сибирского крестьянина? На прокорм скоту зерна не оставляют, продавать и забивать скот запрещают. Попробуй-ка, сыщи лазейку из этой западни....
Даже такая мелкая «животина», как куры, гуси, утки оказались причиной немалых дополнительных бед, обрушившихся на крестьянина. Специальный Декрет СПК от 19 июля 1920 года установил: если хозяйство имеет 20 кур (или уток), или 10 гусей (можно индеек), то оно объявляется промышленно-птицеводческим. А ведь два десятка кур, наверняка, имело каждое крестьянское подворье. Очутившись же в разряде промышленно-птицеводческого, хозяйство обязано было сдать государству с десятины 3 фунта кур, или 10 фунтов гусятины, либо 5 фунтов утятины. Если у крестьянина, скажем, всего 7 десятин, ему следует сдать 21 фунт курятины, это 9 килограммов! Если гусятина, то почти 30 килограммов.
Продовольственная разверстка обдирала крестьянина, как липку, отнимая у него все, вплоть до сена, табака, льносемян, даже на щетину и рога некоторые ловкачи-трюкачи устанавливали норму поставок. По каждому оббираемому продукту существовал циркуляр, вроде вот этого постановления Тюменского губисполкома и губпродкома от 19 сентября 1920 года «О разверстке по шерсти», которое завершалось все той же угрозой: за утайку шерсти ревтрибунал и конфискация...
Эти жестокие приказы, декреты, постановления о разверстке выполнялись столь же жестокими, преступно бесчеловечными методами.
Вот какую петлю на шею сибирского мужика накинули большевики печально знаменитым Ленинским Декретом № 171.
На этом Декрете и произросла система бесстыдного и наглого обдирания крестьян, уничтожившая крестьянское сословие, приведшая великую земледельческую Державу к голоду и разрухе...
То ли подстраховываясь от грядущих летописцев, то ли для самоуспокоения, только в официальных речах и резолюциях большевики повторяли не раз, что продразверстка требует от партийных, советских и продовольственных органов высокого уровня политической сознательности, гибкости и маневренности. «Советская власть требует, – говорил Ленин, – чтобы бедняки не платили ничего, средние умеренно, а богатые много». Наверное, это указание вождя можно бы хоть как-то соблюсти, если б размеры разверстки определялись снизу – в зависимости от наличия излишков у крестьян, а не сверху «в порядке боевого приказа». Это во-первых. Во-вторых, только кабинетный мечтатель, начисто оторванный от жизни, представлял деревню в виде шахматного поля: черная клеточка – богач, кулак; белая клеточка – бедняк, батрак. Но и те, и другие – лишь малые островки в море середняков, и не было такого локатора, который определил бы грань между «кулаком» и середняком. Придуманная марксистами отличительная черта эксплуататора-кулака (наемный груд, батрак) у сибирских крепких мужиков отсутствовала. Как же было в сибирской деревне 20-го года провести четкую грань, отмежевав середняка от кулака? Тут категоричная позиция «или – или» абсолютно не годилась, ибо она не учитывала полутонов, не принимала во внимание удивительную подвижность социального облика деревни.