Наконец, в 1901 году Н. Шляков выдвинул новую версию, по которой поход в Сибирь был предпринят правительством Ивана IV. Оно перебросило отряд казаков под командой Ермака на восточную границу из-под Могилева. Основанием для этой версии послужило то, что в списках казаков, действовавших на Днепре, значился некто Ермак, который и был без колебаний отождествлен с сибирским героем[52].

Последняя точка зрения ввиду очевидной несостоятельности не заслуживала бы упоминания, если б не получила неожиданную поддержку среди советских историков. Г. Красинский в статье «Покорение Сибири и Иван Грозный», трактуя по-своему хорошо известные царские грамоты Строгановым, пришел к заключению, что правительство фактически обязало пермских вотчинников вопреки их хозяйственным интересам нанять казаков и отправить против Кучума во имя достижения государственных целей[53].

О нерешенности рассматриваемого вопроса свидетельствует позиция крупного знатока истории феодальной Сибири В. И. Шункова — автора соответствующих глав академической «Истории СССР с древнейших времен до наших дней». Во втором томе этого издания он писал: «К 70-м годам XVI века в Москве сложился план продвижения в Сибирь. В его реализации правительство Ивана IV использовало деятельность торговых и промышленных людей по освоению камских путей, ставших доступными после падения Казани… Строгановы хотели распространить свои промыслово-торговые операции дальше на восток… Стремление Строгановых встретило поддержку московского правительства. В 1574 году они получили жалованную грамоту на земли за Уральским хребтом по Туре и Тоболу с разрешением строить крепости на Иртыше, Оби и других реках.

Осуществить эту обширную и смелую программу самим Строгановым не удалось. Но из их владений начался знаменитый поход казачьей дружины Ермака».

Не трудно заметить, что автор приведенных рассуждений обошел мучительный вопрос о взаимоотношениях Строгановых и Ермака. Между тем его решение в том или ином смысле имеет важное значение для характеристики личности Ермака и оценки его исторических заслуг.

Не претендуя на окончательность выводов, способных положить конец трехвековому спору ученых, выскажем свое отношение к изложенным выше взглядам. Прежде всего решительное возражение вызывает версия о походе Ермака как военной экспедиции, организованной царским правительством или с его согласия. Ни дошедшие до нас грамоты, ни летописи, ни, наконец, народные предания не содержат и тени намека на причастность царя к знаменитому походу. Напротив, они содержат многочисленные указания на то, что поход совершился вопреки воле Ивана IV и никак не входил в его расчеты. В жалованных грамотах Строгановым 1558, 1568, 1574 годов строго предписывалось: «А ис Перми ни из ыных городов нашего государства… тяглых людей и письменных к себе не называти и не принимати, а воров ему и боярских людей беглых с животом и татей и разбойников не принимати ж». Когда же до Москвы дошло известие о том, что казаки выступили в поход из строгановских вотчин, царь направил Строгановым гневную грамоту. Среди проступков, вызвавших царский гнев, указывался призыв ими без ведома царя волжских казаков: «…волжских атаманов, к себе призвав, воров, наняли в свои остроги без нашего указу»[54].

При сопоставлении с документами обнаруживается несостоятельность и гипотезы, отрицающей причастность Строгановых к походу Ермака. Кроме летописи Есипова, составленной с целью возвеличить христианский подвиг казаков, других оснований эта гипотеза не имеет. Достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться в том, что пройти на Тобол и Иртыш, минуя владения Строгановых, было невозможно. Казаки, прежде чем отправиться в неведомый и враждебный край, должны были обеспечить себя продовольствием, оружием, боеприпасами и средствами передвижения. Нигде, кроме Строгановых, этого они получить не могли. Они воспользовались их вотчиной как исходной базой для своего рейда в Сибирь, получив от ее обитателей и первые сведения о политической ситуации за Уралом.

Позднее, в 1672 году Григорий Строганов в челобитной царю Алексею Михайловичу между прочим писал: «…а в прошлых, государь, годах при царе и великом князе Иване Васильевиче… прадед мой… призвал с Волги атаманов и казаков Ермака с товарыщи, и в свои вотчины и на помощь Ермаку с товарыщи ратных многих людей наймывал и всему войску помочь чинил, деньги и платье, и боевое ружье, и порох, и свинец, и всякой к воинскому делу запас давал из своих пожитков; и вожей с ними под сибирские городы посылал своих дворовых людей»[55].

Вопрос, следовательно, состоит не в том, принимали или не принимали участие в походе Ермака пермские промышленники, на этот счет не может быть двух мнений, а в том, кто был инициатором этого похода. Отбросив, таким образом, крайние контрверсии, присмотримся ближе к двум оставшимся гипотезам. Историки, которые следуют за Строгановской летописью, описывают события по следующей схеме.

Строгановы давно вынашивали планы расширения своих владений за счет зауральских земель. Исходатайствовав в 1574 году грамоту на земли по Туре и Тоболу с правом строительства крепостей также на Иртыше, Оби и других реках, они приступили к набору ратных людей. Но вольных людей с незапятнанной в глазах официальной власти репутацией оказалось чрезвычайно мало, поэтому они решили принимать на службу «воров и разбойников» в расчете на то, что это не дойдет до царя, как многое не доходило до него и раньше. Узнав о Ермаке, Строгановы послали к нему грамоту с приглашением на службу. Тот принял предложение и вместе со своими казаками явился в Орел-городок. Рассказав Ермаку о богатствах Сибирского ханства и его внутренней слабости, промышленники склонили его к походу в Сибирь.

В этой схеме есть ряд уязвимых мест, отмеченных в свое время критиками. Во-первых, совершенно невозможно думать, что у Строгановых уже в 1579 году, за два года до похода, был четкий и далеко идущий план войны с Кучумом. Они не могли точно знать о военной слабости ханства, на конфликт с которым не решался сам царь. Во-вторых, развязывая войну в Сибири, Строгановы рисковали вызвать на себя гнев царя, от благосклонности которого зависело все их благополучие. Вероятнее допустить, что верноподданные купцы, раньше чем затевать столь серьезное дело, обратились бы в Москву за разрешением и помощью, поставили бы в известность чердынского воеводу. В обычае Строгановых было обращаться к царю и по менее важным поводам. В-третьих, если бы Строгановы являлись действительно инициаторами и организаторами похода, то почему после его блестящего завершения они даже не пытались воспользоваться его плодами. Никаких привилегий в Сибири Строгановы не получили.

Все это заставляет думать, что поход в Сибирь не был результатом сознательной деятельности Строгановых. Они пригласили Ермака, чтобы его мечом обезопасить свои владения, а поход в глубь Сибири явился делом самого атамана[56]. В этой части более убедительной является версия, развиваемая в «Истории Сибирской» Ремезова, точнее, в ее вставках из Кунгурской летописи. Но кунгурский летописец допускает ошибку, полагая, что замысел о походе за Урал созрел у Ермака еще на Волге. Ни Строгановы, ни Ермак в то время не могли допустить и мысли, что горстка казаков может разгромить Сибирское ханство. Г. Ф. Миллер справедливо замечал: «Представляется маловероятным, чтобы Ермак с самого начала надеялся на счастливый исход своего похода, как это потом ему удалось, или чтобы он со своими товарищами отправлялся с намерением покорить Сибирь Российскому государству»[57].

Начавшись без широкого замысла, как рядовая военная экспедиция против окрестных племен, поход Ермака лишь позднее вылился в целеустремленный марш на Искер. Поход казаков, открывший дорогу в Сибирь для широкой народной колонизации, сам, по существу, представлял ее первый могучий поток.