Круглоголовый, с гладко выбритым до синевы черепом и Звездой Героя на груди командарм Павлов[26] вскинул руку:
— Прошу прощения, что перебил, Максим Максимович, но не повредит ли нам после свержения Сталина и прихода к власти столь отвратительный портрет человека из СССР?
— Да-да, сможем ли мы надеяться на то, что западный обыватель увидит в нас не очередного коммунистического тирана, а приличного человека?
Поддакнул ему тут же Мерецков, кивнул в знак согласия Рычагов, главком ВВС. Валлах недовольно скривился в душе, ничем не показывая эмоций на лице, напротив, широко улыбнулся:
— Ну что вы, товарищи… Если средства пропаганды принадлежат нашим людям, то нам под силу сформировать любое общественное мнение. Не волнуйтесь. Неделя славословий и восхвалений, и обыватель забудет о том плохом, что писалось ранее. Могу это вам гарантировать…
Обсуждение затянулось далеко за полночь. Спорили Виноградов и Жуков, ругался площадным матом Кирпонос, лебезил грозный с подчинёнными, но трусливый с сильными мира сего Лукин… Литвинов слушал, иногда поддакивал, иногда спорил. Но в душе его всё время мельтешила одна единственная мыслишка: «Гои… Какие же они животные…» Когда ему становилось совсем не в моготу, он переводил свой взгляд на тихо сидевших, по сравнению с шумными необразованными командармами и комбригами, единоплеменников: историка Ротштейна, главного секретаря НКИДа Гершельмана, личную стенографистку Ривлину…[26] Какими одухотворёнными, мыслящими казались ему их лица настоящих людей[27] по сравнению с этими гойскими[28] выскочками… Ничего. Вот возьмём власть, а уж там наши мальчики разберутся… Но сейчас они ему пока нужны… Коба, победив Бронштейна, перестал выдвигать людей на руководящие посты. Наоборот, сейчас идёт повсеместно замена их гоями… Это просто чудо, что он ещё пока на своём посту. Но, похоже, что его карьера в НКИДЕ закончена… Такого провала, как изгнание СССР из Лиги Наций, Сталин ему не простит… Ничего. Главная цель достигнута — посеяно прочнейшее, глухое недоверие к России в Германии, умело раздута ненависть к славянам у Гитлера. Никто и ничто уже не сможет предотвратить в ближайшее время войну между русскими и немцами… А когда обе эти страны обескровят и истощат друг друга, тогда и наступит ИХ время… Он потушил очередную папиросу в гранёной хрустальной пепельнице и поднялся:
— Прошу прощения, товарищи, но мне пора отдыхать. Понимаете, устал с дороги, ещё приболел, вы же продолжайте, не стесняйтесь. Мы же все свои…
Оказавшись в своем личном кабинете, вдали от лишних глаз Валлах дал себе волю. Он брызгал слюной, изрыгая ругательства и проклятия в адрес этих свиней, возомнивших себя людьми. Подумать только, они посмели причислить себя к настоящим людям, эти гои! Когда ещё в священной «Улькан Шарух» сказано, что если гой посмел себя считать человеком, то его надлежит умертвить за святотатство, ибо только еврей является человеком и господином, а остальные должны быть рабами его… Ибо так говорил Иегова. Единственный Истинный Бог на Земле. А Земля должна принадлежать иудеям. Ибо они — владыки её и господа…
Но постепенно Меер успокоился, выпустив свою злость наружу. Пусть эти гои стараются на благо его народа. Пусть лелеют пустые мечты. Время покажет истину…
Утром на даче уже никого не было. Все гости разъехались ещё ночью, поскольку практически все занимались одним — начавшейся войной. Командарм второго ранга Мерецков готовился принять под командование седьмую армию, успешно штурмующую предполье «линии Маннергейма». А поскольку наступление было пока удачным, необходимо было поставить на пост наиболее удачного соединения своего человека. В этом ему помогал Жуков, невежественный паяц, умело дёргаемый за верёвочки. Алчность, тупость, безмерная жадность и патологическая жестокость. Вот его самые уязвимые и слабые места. Впрочем, они были у всех, собравшихся тогда на даче Меера. Сластолюбие, мздоимство, тщеславие, чревоугодие, лживость. О каждом из них можно было сказать это и не ошибиться… Литвинов вспомнил заговор Тухачевского. Этакого Наполеона. Тот мечтал встать во главе России. Строил тайное общество, готовил военный переворот, вербовал сообщников… Максим Максимович тогда через этого недомерка провёл ряд удачных акций — удалось убрать Есенина, Маяковского, отравить Горького, посмевшего отречься от своего слова и начавшего поднимать гойское сознание. Он смог расчистить дорогу в литературу и периодическую печать своим соплеменникам, уничтожив наиболее талантливых, да! Приходится это признать, как не обидно, действительно талантливых поэтов и писателей, воспевавших эту так ненавидимую им Россию, и смеющим раздувать любовь к своей Родине, опять же России! Нет уж, пускай уж лучше пишут в газетах Нахамкесы и Кайт, Гиршфельды и Розенблюмы, Бешановы и Швирнбахи. Эти сумеют привить быдлу «интернационализм»… И главная задача на ближайшее время — продвинуть как можно дальше во власть своих людей. Пусть эти существа, так недалеко ушедшие от животных занимают как можно более высокие посты, пусть пишут доносы на наиболее умных и способных из их племени. Пусть расстреливают тех, кто способен заметить угрозу власти Кобы, раскрыть саботаж и прямое предательство. Они, эти гои, сидевшие вчера за его столом были замечены давно и взяты на заметку. Не случайно их продвинули так далеко. Ничего, придёт время, и народ Израилев получит эту страну на блюдечке, словно мацу в Пурим… Меер довольно потёр внезапно вспотевшие ладони. Что же пора, наконец, вспомнить о супружеских обязанностях, тем более, что нежно любимая Айви с нетерпением ждёт его дома…
Глава 7
Кенигсберг. Варшава
— Йо-ха-ха… «Die Blaue Dragon» залихватски гремела из мощных динамиков огромного «телефункена», стоявшего в просторном холле родового прусского замка. С прокопчённого в незапамятные времена потолка свисали прибитые к древним балкам старинные штандарты. На стенах из грубо отёсанных камней красовались щиты со множеством рыцарских гербов, умело подновлённых пришлым реставратором. В углах валялись груды пустых бутылок из под спиртного, объедки обильной закуски, разбитые тарелки, а так же полуголые тела крепких молодых людей. Нет, это был не налёт и не погром. Кто же, будучи в здравом уме и рассудке станет уничтожать старинный замок рода фон Шраммов, ведущих свою родословную со времён Фридриха Барбароссы? Нет. Просто вчера нагрянул из Берлина нынешний хозяин замка, молодой барон Макс Отто фон Шрамм со своими друзьями, такими же молодыми эсэсовцами, как и он сам. Для потомка родовитых аристократов было крайне необычным пойти в шутцштаффель, охранные отряды. Обычно прусские дворяне стремились в Люфтваффе или, на худой конец Вермахт или Панцерваффе. Но Макс всегда был оригиналом. Заканчивая Гейдельбергский университет он сошёлся с наци, которые импонировали ему своей силой и сплочённостью. Затем оказалось, что и их убеждения так же нравятся ему, как и стройные шеренги, марширующие по улицам старинного университетского городка. Уже будучи на последнем курсе он подал прошение о вступлении в ряды войск СС, и обладая от природы редким здоровьем, легко прошёл медицинскую комиссию. Достаточно было заметить, что к двадцати пяти годам он не имел даже одной пломбы на крепких белых зубах. Старый отец проклял сына и отказался от него, но Судьба благоволила к молодому немцу, и Гуго фон Шрамм не успел оформить документы, лишающие непутёвого отпрыска наследства, как неожиданный инфаркт свёл барона в могилу. Макс в это время проходил жестокую подготовку в своём штурме, будучи кандидатом, и даже не смог приехать на похороны… Так же, в Орденском Замке он получил и письмо от нотариуса, уведомляющего о получении неожиданно большого наследства и переходе титула к нему, как единственному отпрыску благородного рода. Мать у новоиспечённого барона умерла ещё раньше, пытаясь дать Гуго фон Шрамму ещё одного наследника… И вот, наконец молодой унтерштурмфюрер вместе со своими друзьями вырвался в родовое поместье почти через восемь лет после того, как его покинул. Отпраздновали возвращение. Конечно на славу… До сих пор в зале стоял крепкий дух спиртного и табачного дыма, хотя курение в ваффен СС не поощрялось, многие, тем не менее, были заядлыми курильщиками… Макс со стоном поднялся с жёсткого холодного пола, на который рухнул чуть ли не последним, поскольку пришлось исполнять обязанности хозяина до последнего, и со стоном схватился за раскалывающуюся от дикой боли голову. Да и тело затекло и двигалось с трудом. Кое-как он доковылял до длинного стола и окинул его мутным взглядом. Наконец глаза удалось сфокусировать на высокой бутылке белого стекла с такой же белой этикеткой. Майн Гот! Там ещё осталось! Трясущейся рукой кое как набулькал в стопку резко пахнущую жидкость, зажал другой рукой нос и одни махом втолкнул в себя шнапс. Желудок болезненно сжался, пытаясь не пропустить в себя отраву, но тренированный органзм легко преодолел попытки саботажа внутренних органов. Макс ухватил со стола чудом уцелевший кусочек шпика и с хрустом разжевал его. Через несколько мгновений стало легче. Интересно, а почему это прислуга не пришла убираться? А зелёная жаба! Он же сам запретил и соваться сюда… Уже ночью его ребята, хорошо надравшись разложили прямо на столе одну из этих прибалток, служащих в замке, и хорошо её… Молодой барон усмехнулся, затем нашёл сигарету в смятой пачке и закурил. Десять марок заткнут ей рот, если не захочет потерять работу. А не будет молчать — что же, прибегнем к более радикальным методам. Благо в Варшаве он кое-чему научился… Варшава…